Энн Райс - Иисус: Возвращение из Египта Страница 5

Домой мы в эти дни возвращались затемно, усталые и голодные. У нас оказалось больше работы, чем рассчитывал Иосиф, но он не хотел покидать Александрию, не выполнив всех своих обещаний. Тем временем мама отправила письмо Старой Сарре и своим двоюродным сестрам, сообщая о нашем возвращении. Писал его под ее диктовку Иаков, а на почту мы сбегали вдвоем. Подготовка к отъезду делала нашу жизнь замечательной.

Соседи, узнав, что мы скоро покинем их, снова стали хорошо к нам относиться. Они приносили нам подарки — маленькие керамические лампы, глиняные чашки, отрезы ткани.

На общем совете семьи было решено, что мы поедем по суше, и запланировали покупку ослов, но в этот момент со своей постели поднялся дядя Клеопа и, натужно кашляя, сказал:

— Я не хочу умереть в пустыне.

Он буквально за пару дней очень побледнел, исхудал и даже не ходил со всеми работать. Больше он ничего не прибавил. Ему никто не ответил.

В итоге нас ожидало морское путешествие. Все понимали, что оно обойдется гораздо дороже, но Иосиф сказал, что так тому и быть. Мы поплывем в порт Ямния и успеем в Иерусалим к празднику, а потом Клеопе станет лучше.

Наконец настало время прощаться. Мы надели лучшие одежды из шерсти, обули на ноги сандалии, взвалили на спину тюки и мешки с вещами. Провожать нас пришла вся улица.

Лились слезы. Даже Елеазар пришел и кивнул мне на прощание, и я кивнул ему в ответ, а потом нам пришлось прокладывать себе дорогу в порт через самую плотную толпу, что я когда-либо видел. Мама подталкивала нас сзади, я схватил Саломею за руку, а Иаков все повторял, чтобы мы держались вместе и никуда не разбегались. Вновь и вновь трубили в трубы глашатаи, призывая один за другим корабли. И наконец раздался сигнал к погрузке на корабль, идущий в Ямнию, и еще один, и еще. Вокруг нас все кричали и махали руками.

— Паломники, — сказал дядя Клеопа. Он снова смеялся, как до болезни. — Весь мир направляется в Иерусалим.

— Весь мир! — взвизгнула Маленькая Саломея. — Ты слышал?

Я засмеялся вместе с ней.

Мы с ней пробирались, проталкивались, протискивались сквозь толпу, вцепившись в свои котомки, а над нашими головами кричали и жестикулировали мужчины, женщины льнули друг к другу, хватали нас за руки, притягивали к себе, и вдруг мы оказались перед сходнями. От неожиданности я чуть не упал в мутную воду.

Никогда раньше нога моя не ступала на доски палубы, и после того, как все наши тюки и мешки были сложены в одном месте, а женщины, взобравшись на них, начали переговариваться друг с другом из-под скрытых покрывалами лиц, мы с Саломеей убежали гулять по кораблю, удостоенные самой важной и строгой гримасы Иакова. Пригибаясь и лавируя между взрослыми, мы пробились к борту, откуда можно было увидеть порт и провожающих, которые махали нам вслед, что-то кричали и переговаривались между собой. Мы прижались к поручням и смотрели, не обращая внимания на то, что сзади нас все время толкали чьи-то животы и спины.

Мы видели, как подняли сходни, как забросили на корабль канаты, как последний матрос запрыгнул на борт и как стала увеличиваться полоса воды между нами и берегом, и вдруг нас качнуло — это корабль вышел в открытое море, и все пассажиры радостно закричали. Я обнял Саломею, и мы засмеялись от радости и от ощущения, что мы плывем.

Мы махали и кричали что-то людям на берегу, которых даже не знали, и они отвечали нам, и я чувствовал, что все вокруг меня полны счастья.

Сначала я думал, что Александрия вот-вот скроется из виду за кораблями и мачтами, но чем дальше мы отплывали, тем лучше я видел город — видел по-настоящему, как никогда раньше, и тихая боль утраты снизошла на меня. Не будь со мной восторженной Саломеи, я не был бы так счастлив. Но она стояла рядом — и я радовался вместе с ней.

Ветер подул сильнее, воздух наполнился чистым и свежим запахом моря, он пропитывал наши волосы и холодил наши лица. Мы в самом деле покидали Египет. Мне хотелось разрыдаться в голос, как маленькому.

Потом все вокруг закричали, чтобы мы смотрели на возвышающийся слева от корабля Александрийский маяк — как будто его можно было не заметить.

С берега я, конечно, много раз любовался на великий маяк. Но теперь мы проплывали совсем рядом с ним — и это ни с чем не могло сравниться!

Все головы были повернуты в одну сторону, люди указывали туда же, и вскоре мы с Саломеей тоже смогли хорошенько его рассмотреть. Он стоял на маленьком острове — гигантский факел, достающий до самого неба. Проплывая мимо, мы взирали на него как на святое чудо, удивленные и зачарованные.

Корабль плыл дальше, и то, что раньше казалось медленным, теперь стало очень быстрым: море бросало нас вверх и вниз, и некоторые женщины от страха плакали.

Люди запевали гимны. Земля таяла вдали. Даже маяк постепенно становился все меньше, пока не пропал из виду.

Толпа путешественников, прижимавшая нас к борту, рассеялась, я обернулся и впервые увидел огромный квадратный парус, наполненный ветром, матросов, тянущих канаты, рулевых у штурвала, паломников, устроившихся на вещах. Я понял, что нам пора возвращаться к родным — нас наверняка уже искали.

Люди пели все громче и громче, и вскоре весь корабль подхватил один гимн, и мы с Маленькой Саломеей тоже присоединились к многоголосому хору, но ветер уносил наши голоса прочь.

Какое-то время мы плутали, пробираясь между чужими людьми, но в конце концов нашли свою семью. Мама и тети пытались шить, стараясь не обращать внимания на ветер, срывающий покрывала с их голов. Тетя Мария сказала, что у дяди Клеопы лихорадка. Он свернулся калачиком и спал под одеялом. Он все пропустил.

Иосиф устроился неподалеку, на одном из сундуков, взятых нами с собой. Он, как всегда, молчал, глядя на синее небо, на мачту и тугие паруса. А вот дядя Алфей вступил в спор с другими пассажирами о трудностях, которые, вероятно, ждали нас в Иерусалиме.

Иаков весь обратился в слух, и скоро я тоже стал прислушиваться, хотя не смел приблизиться к спорящим из-за боязни, что они уйдут, если заметят меня. Мужчины стояли плотной группой и пытались перекричать усиливающийся ветер, еле удерживая взмывающие в воздух накидки, наклоняясь то в одну сторону, то в другую, балансируя на уходящей из-под ног палубе.

Мне нужно было услышать, о чем идет речь, и я рискнул придвинуться к ним. Маленькая Саломея хотела пойти со мной, но ее не пустила мать, и я помахал ей, давая понять, что скоро вернусь и чтобы она подождала меня.

— Говорю вам, это опасно, — произнес по-гречески один из них. Это был высокий мужчина с очень темной кожей, богато одетый. — На вашем месте я бы в Иерусалим не ездил. У меня все иначе, там мой дом, там ждут меня жена и дети. Я должен ехать. Но говорю вам, сейчас не время отправляться в Иерусалим на паломничество.

— Я хочу быть там, — ответил другой, тоже свободно владеющий греческим языком, хотя на вид из небогатых. — Хочу посмотреть, что происходит. Я находился в городе, когда Ирод сжег заживо Матфия и Иуду. — Он кивнул моему дяде. — Теперь хочу увидеть, как Ирод Архелай воздаст всем по справедливости. Люди, которые помогали его отцу, должны быть наказаны. То, как Архелай поведет себя, многое определит.

Я был поражен. О царе Ироде я слышал многое, но ничего не знал о новом царе, его сыне — Ироде Архелае.

— Ну а что же он говорит людям? — спросил дядя Алфей. — Должен же он что-то сказать.

Дядя Клеопа, впервые за время плавания покинувший общество женщин, внезапно перебил его.

— Наверняка он скажет им все, что ему заблагорассудится, — заявил он таким тоном, как будто ему все известно. — Архелаю надо выждать, когда Цезарь признает его царем. Он не может править, пока его власть не подтвердит Цезарь. А до тех пор все его слова — пустой звук. — И мой дядя по обыкновению язвительно засмеялся.

Интересно, что подумали о нем его собеседники?

— Разумеется, он просит людей проявить терпение, — снова заговорил первый мужчина. Греческая речь свободно лилась с его уст, такая же красивая, как речь Филона или нашего учителя. — Ну да, он ждет подтверждения и я от Цезаря и поэтому просит всех подождать. Но толпа не слушает его посланников. Толпа ждать не хочет. Она хочет действия. Она жаждет мести. И, кто знает, может, она ее и получит.

Его слова озадачили меня.

— Вы должны понять, — произнес мужчина в бедных одеждах, более сердитый, чем другие, — что Цезарь не ведает обо всех злодеяниях старого Ирода. Как может Цезарь знать обо всем, что происходит в империи? Говорю вам, виновные должны поплатиться за свои преступления!

— Да, — согласился высокий мужчина, — но не во время же Песаха в Иерусалиме. Там соберутся паломники со всей империи.

— А почему нет? — горячился второй. — Почему не на глазах у всего мира? Может, тогда до Цезаря дойдет, что Ирод Архелай не стоит во главе тех, кто настаивает на воздаянии, кто жаждет возмездия за кровь убиенных.