Даниил Мордовцев - Ирод Страница 5

Царица так углубилась в свои грустные думы, что даже не слышала детских голосов, которые спрашивали: «Где же мама? Где дедушка?»

И вдруг на галерее показалась прелестная девочка, лет шести-семи, с золотистыми волосами, а за нею почти таких же лет мальчик.

— Ах, мама, как нам было весело! — защебетала девочка, кладя руки на плечи матери.

— Где же вы были так долго? — спросила последняя.

— У пророков и патриархов, — поспешил ответить мальчик.

— Как? Зачем? Да ведь это далеко — за Кедронским потоком и Иосафатовой долиной.

Дети лукаво переглянулись.

— Это все дедушка, — сказала девочка. — Когда ты вчера посещала гробницу нашего отца, дедушка рассказывал о наших пророках — что они делали, как жили.

— И где они лежат теперь — вон там, там! — пояснил мальчик, перебивая сестру.

— Мы и просили дедушку, чтобы он позволил нам туда сходить, — торопилась девочка.

— Нет, Мариамма, не сходить, а съездить, — снова перебил мальчик.

— Ах, Аристовул, ты все перебиваешь, — возразила горячо девочка, — я и хотела сказать потом, что мы ездили, а не ходили; а прежде мы думали, что пойдем.

— Вот и нет! Я не думал, что пойдем: туда далеко.

— Ах, Аристовул, да ты и не знал, что это далеко.

— Нет, знал! Нет, знал!

Мать невольно рассмеялась, любуясь детьми, их оживленными личиками.

— Ну, дети, не спорьте, — сказала она, лаская и девочку, и мальчика. — Пусть рассказывает Мариамма — она старшая; а ты, Аристовул, напомни ей, если она что-нибудь пропустит или забудет.

— Нет, мама, я ничего не пропущу, — возразила девочка.

— А вон сказала же, что мы пойдем, а не поедем, — не унимался мальчик.

— Ах ты спорщик! — погладила его мать.

— Он всегда такой! — надулась девочка.

— Ну, ну, полно, рассказывай, — успокаивала ее мать. — Рассказывай же... Так вы поехали...

— Да, мама. Утром, когда мы встали и нас одели...

— И я выпил свое козье молоко, — не вытерпел Аристовул.

— Ах! Опять! Мама!

— Да ты пропустила козье молоко... А мама сказала, чтобы я...

— Ну, Аристовул, ты совсем глупый мальчик, — стараясь не рассмеяться, сказала Александра. — Козье молоко совсем не относится к вашей поездке. Ну, хорошо, утром вас одели...

— А дедушка велел оседлать наших осликов и сказал раби Элеазару, чтобы он ехал с нами и показал нам гробницы наших патриархов и пророков. Мы и поехали через Овчие ворота к Кедронскому потоку, и нам все кланялись и говорили: «Вот внучка и внучек нашего первосвященника...»

— Нет, прежде говорили «внучек», а потом «внучка», — снова вмешался Аристовул, — меня первым называли, а тебя после.

— Ну, все равно, — остановила его мать, — замолчи.

— Ну, мы и поехали; едем, едем, едем, — продолжала маленькая Мариамма, точно сказывая сказку.

— А вот и забыла, — не унимался маленький Аристовул, — а Овчая купель? Как там овечек купают.

— Ах, мама! Какие там хорошенькие овечки! — воскликнула Мариамма. — И их всех резать будут в жертву Иегове... Ах, мама! Зачем Иегове овечки?

— Он принимает их как жертвоприношение: он любит кадильное благоухание и дым от всесожжении, так надо, так завещали нам отцы наши — Авраам, Исаак, Иаков[4], — наставительно сказала Александра. — Ну, что дальше?

— Дальше мы переехали Кедронский поток, потом раби Элеазар показал нам гробницу Иосафа, а немножко дальше гробница Авессалома...

— А Авессалом, мама, был нехороший, отца не слушался, — опять перебил Аристовул.

— Я сама это хотела сказать, а вот ты так забыл... Что! Что! — обрадовалась Мариамма. — Когда мы, мама, проезжали мимо Гефсиманского сада, то оттуда вышла старенькая женщина и бросила под ноги нашим осликам пальмовые ветки, а в руки нам подала по масличной ветви, а потом поцеловала края нашей одежды и сказала: «Бедные царские детки-крошки! Их ограбили идумеи». А когда мы спросили раби Элеазара, какие это идумеи, он сказал, что Антипатр, Фазаель и Ирод, «Как они нас ограбили?» — спросила я раби Элеазара. А он сказал, что нам еще рано это знать.

Александра грустно улыбнулась и поспешила свести разговор на другое.

— Что же, деточки, вы поклонились и гробам наших пророков? — спросила она.

— Да, поклонились, мама! — разом отвечали дети. — Как там страшно!

— А оттуда, мама, мы возвращались не через Овчие врата, а раби Элеазар провел нас через Золотые и через храм, — поспешил заявить Аристовул. — А осликов наших взяли рабы и повели домой.

— А когда мы проходили через двор храма, то многие кричали: «Осанна! Осанна!» — и давали нам дорогу, как большим, — гордо заключила Мариамма.

В это время в конце галереи показалась внушительная фигура старика в первосвященническом одеянии, с повязкой на голове и с жезлом в руке.

— Дедушка! Дедушка! — радостно закричал Аристовул.

— Мы были у патриархов и пророков, — со своей стороны заявила Мариамма, бросаясь навстречу к старику и поднимаясь на цыпочки, чтобы поцеловать его бороду.

Это был Гиркан, первосвященник, брат покойного царя Аристовула II, отравленного приверженцами Помпея, и дядя Антигона, которого мы уже видели на коронации Клеопатры и на аудиенции у Цезаря. Высокий рост, длинная патриаршая борода и плавные движения делали вид его внушительным, однако мягкое, добродушное выражение лица и кроткие, как бы робкие глаза изобличали, по-видимому, отсутствие энергии и стойкости. Самый отказ его от престола в пользу младшего брата, Аристовула, как бы свидетельствовал об отсутствии в нем качеств государственного человека.

Дети очень любили его и тотчас же завладели старым первосвященником, болтая о своей поездке к гробницам патриархов и пророков и перебивая, друг дружку. Гиркан же только любовно улыбался и повторял: «Ну-ну, козляточки, не торопитесь, не скачите так, дайте с матерью поздороваться».

— Куда это, отец, ты собрался? — спросила Александра, целуя руку свекра.

— В синедрион[5], голубка, в синедрион, — отвечал первосвященник, опускаясь на невысокое резное кресло.

— Но сегодня, кажется, не судный день?

— Экстренно судный, голубка, экстренно... Да вы не щиплите мне бороду, козлята, всю вырвете, — отбивался он от детей. — Сегодня суд назначен над этим наглым самоуправцем — над Иродом. Он стоит, чтобы распять его на кресте, как простого разбойника, и я это сделаю, клянусь богом Авраама, Исаака и Иакова.

Эти слова так поразили Александру, что она сразу не могла прийти в себя от изумления. Ирод, имя которого, несмотря на его молодость, гремело уже по всей иудее, Самарии и Галилее, и вдруг на кресте, на позорной Голгофе! И это говорит робкий и нерешительный Гиркан! А что скажут Антипатр и Фазаель? Сердце Александры забилось и страхом, и надеждою... Они ограбили ее детей. Они отняли у ее милого малютки наследственный престол.

— А ты нас, дедушка, пустишь на Голгофу посмотреть, как будут Ирода распинать? — спросил Аристовул, ласкаясь. — Мы с раби Элеазаром...

— Замолчи ты, несносный мальчик! — перебила его мать. — Какое преступление совершил Ирод?

— Он их много совершил, голубка, — рассеянно отвечал Гиркан, глазами показывая своему любимцу: дескать, пущу на Голгофу.

— А я не пойду туда, дедушка, — конфиденциально шепнула на ухо деду Мариамма. — Я боюсь.

— Дети, я вас выгоню! — серьезно сказала Александра.

— Ну-ну, не сердись, голубка, они будут смирно сидеть, — успокаивал ее Гиркан. — Видишь ли, тебе известно, что когда Цезарь назначил Антипатра прокуратором Иудеи, то он, от себя уже и с моего разрешения, определил Фазаеля начальником Иерусалима и окрестностей, а этого разбойника, мальчишку Ирода, послал от себя наместником в Галилею. Ну, эти-то, Антипатр и Фазаель, ведут себя хорошо, слушаются меня, во всем исполняют мою волю... Сидите тише, козлята (это к детям, шепотом). Ну, так Антипатр даже, с моего согласия, разослал по Иудее повеление, в котором говорит, что иудеи, преданные первосвященнику Гиркану, будут жить счастливо и спокойно, наслаждаясь благами мира и своим благоприобретенным имуществом; но тот, кто даст обольстить себя мятежникам, тот найдет в нем, Антипатре, вместо заботливого друга — деспота, во мне же, в первосвященнике, вместо отца страны — тирана, а в римлянах и в Цезаре, вместо руководителей и друзей — врагов, так как римляне-де не потерпят унижения того, кого они сами возвысили.

— Да, он хитрый, этот идумей, — как бы про себя заметила Александра.

— А старушка из Гефсиманского сада сказала нам, что он нас ограбил, — прозвенела вдруг Мариамма, соскакивая с колен деда.

— Что? Что, козочка? — удивился последний.

— Ну, об этом после, дорогой батюшка, — отвечала Александра. — А ты ничего еще не сказал о главном — об Ироде.

— Да, да, голубка, я к тому и веду речь, — сказал Гиркан, освобождая свою бороду из рук Мариаммы, которая начала было заплетать ее в косу. — Тебе, вероятно, неизвестно, что, когда брат мой, царь Аристовул, был отравлен и войска его были разбиты римлянами, храбрый Иезеккия, верный памяти отравленного царя, собрал небольшой отряд отважных иудеев, чтущих заветы отцов, и стал громить пограничные города Сирии и римские легионы, пролившие столько иудейской крови. Так этот разбойник Ирод, выслуживаясь перед наместником Сирии, Секстом-Цезарем, родственником Цезаря-триумвира, напал на Иезеккию, взял его в плен с некоторыми его соратниками и без всякого суда, не донося даже мне, казнил собственной властью. А, каков мятежник?