Нина Молева - Марина Юрьевна Мнишек, царица Всея Руси Страница 5

— Ты в Чудовом монастыре московском кремлевском долго ли прожил?

— С послушников, великий князь. Как отец мой в битве голову сложил, желание мое было постриг принять. А как настоятель тогда чудовский моей родительнице родственником приходился, определили меня к отчему дому поближе — в Чудов.

— Не о том я, отец Паисий! Год-то это какой был?

— Год особенный. По латынскому исчислению 1572-й. Битва на «Молодех» тогда с татарами под Москвой произошла. Верстах в сорока от стольного града, 30 июля. Воинов русских много полегло, и отец мой с ними. Неверных государь Иван Васильевич всех разгромил и тут же опричнину отменил. Что отменил! — страшное заклятие на нее наложил.

— Заклятие на опричнину? Не слыхал. Столько лет ее царь имел, опричников, сколько знаю, выше всякого суда человеческого ставил.

— Все верно, великий господине. А тут не только отменил — запретил о том, что была, поминать. Если кто проговорится, по пояс раздевали да на Торгу кнутом до полусмерти били. Земским всем, кто еще в живых остался, вотчины возвращать стали. Да что толку: пограбили их опричники, ох пограбили. Ни кола ни двора не оставили, супостаты. Тут и решил я к ангельскому чину устремиться: где было родительнице на былом пепелище четырех сыновей обустроить, двум дочкам-невестам приданое спроворить!

— 30 июля, говоришь… А 7-го не стало польского короля Зигмунта II Августа. Опустел польский престол. Не мог, выходит, царь Иван той битве не выиграть. Не мог и опричнины не отменить. Кто бы из польской шляхты за него тогда голос отдал, а ведь он о короне польской думал. Рассчитал, коли самому не достанется, царевича Федора подставить.

— У нас-то, великий господине, иные толки были. Будто новых сил Грозный царь набрался, как по весне в четвертый раз женился. Очень уж возрадовался, когда церковный собор ему четвертый, Господи прости, брак разрешил. Дочь коломенского боярина Колтовского Ивана взял. Даже именем своим любимым наречь велел — Анна. Дочь его любимую, царевну, так звали: померла в одночасье. На радостях старшему сыну и наследнику, царевичу Иоанну Иоанновичу, жениться в первый раз дозволил — на сродственнице боярина Годунова.

— Да, не достался царю московскому польский престол. Знаю, досадовал очень. Грозился. Только и оставалось жене молодой радоваться.

— Недолго, великий господине, совсем недолго. Спустя три года слух прошел о походе крымцев на Москву. Государь Иван Васильевич в те поры на подъем еще легкий был. Вмиг собрался в Серпухов с подручным войском. Оказалось, не оправдался слух. В Москву вернулся хуже грозовой тучи. Недавних любимцев своих всех порешил: тут и боярин Умной-Колычев, и окольничий Борис Тулупов, дворян человек до сорока набралось. Ссылать не любил — сразу на плаху. Иной раз и сам топориком побаловаться был не прочь: рука тяжелая, верная. Тут и царице Анне конец пришел — в монастырь ее сослал. Под клобук черный. Проститься не захотел….

— Лето 1574-го… Опять престол польский освободился. В Париже король Карл IX скончался, так герцог Анжуйский Варшаве Париж предпочел — тут же во Францию вернулся.

— Престол польский! Так ведь, великий господине, государь Иван Васильевич и от московского задумал отказаться. Дела на Москве стали твориться неслыханные, не успел любимцев своих казнить, стал венчать на великое княжение Симеона Бекбулатовича. Тут уж самые мудрые руками развели: к чему бы? Касимовский хан, крещеный татарин, и на тебе! великий князь Всея Руси!

— Так ведь всего-то великий князь — не царь.

— Да венчали его царским венцом! А сам царь назвался Иваном Московским, вышел из Кремля и стал жить на улице такой — Петровке. Ездить просто, как боярин какой. В оглоблях! Всякий раз, что Симеон Бекбулатович приезжал, ссаживался вместе со всеми боярами далеко от царского места. Грамоты и челобитья велено было только на Симеоново имя писать. Каково это?

— Писали мне в те поры, что с передачей татарину титула великого князя лишал Иван Васильевич своего старшего сына возможности занять престол и наследовать титул. Так ли, святой отец?

— Так, так, великий господине. Изловчился государь, чтоб царевич Иоанн Иоаннович стал соправителем московского князя, но не царя и князя Всея Руси! Без малого год — до лета 1576-го, на всех бумагах государственных по две подписи стояло: князья московские Иван Васильевич да Иван Иванович.

— Что ж, около года и понадобилось полякам, чтоб с избранием своего короля успеть. Видно, надеялся государь Иван Васильевич по-прежнему на польскую державу, чтобы думали — ничем он с Московским государством не связан, одной Польшей станет заниматься.

— Тебе виднее, великий господине. Государь и впрямь в тот год жениться вдругорядь не стал.

— Не мог, по уставу нашей церкви.

— Устав уставом, а по молитве сожительствовать завсегда можно. Только он и молитвы такой тем разом брать не стал. Ввел в терем Васильчикову Анну своей волей. В разрядах, писцы сказывали, никакой свадьбы не было. Родственники при дворе не появились. Выходит, не было на это сожительство церковного благословения. А там, через два года, постригли Васильчикову в Суздальском Покровском монастыре. И дачи царской на нее пришлось всего-то 100 рублев. Скупенек был, Господи, прости, покойный государь, куда как прижимист. В теремах порты да рубахи простого холста нашивал — чтобы царскую одежку беречь. Летним временем и вовсе босой по горницам ходил. Каждую нитку берег.

— Ты мне лучше о последней царице, святой отец, расскажи. Да, кстати, что с Симеоном Бекбулатовичем стало? Слухи до нас доходили, сослал его царь Иван Васильевич. Точно ли? Куда?

— А разом с царицей Анной, великий господине. В одно и то же время: ее в монастырь, Симеона Бекбулатовича в Тверь. В правление ему государь Тверь и Торжок пожаловав, наказал, николи к Москве близко не подъезжать. Всегда под присмотром находиться.

— Не бунтовал татарин?

— Куда там! Рад-радешенек, что живым ушел. Понимал, чай, счастье его не долгосрочное, дурное.

— Иной оттого, что понимает, на все решиться может.

— Этот — нет. Этот затаился. Во всем государю послушен был, лишь бы не прогневить. Так по сей день и живет на Волге.

— Своего часа дожидается, думаешь?

— Чтобы своего часа дождаться, своих людей заиметь надобно. А он без малого двадцать лет бирюк бирюком сидит под сторожей стрелецкой. Да и выбрал его государь Иван Васильевич не потому ли, что своих детей да друзей не имел?

— Может, и так. Да что ж ты про царицу Нагую не рассказываешь?

— Прости, великий господине, все язык проклятый не туда ведет. Да и что сказать о царице Марье? Роду она не знатного, не старинного. Предок ихний Семен Нага при государе Иване III Васильевиче из Твери на московскую службу вступил. Боярский сан за то получил. Из их семейства государь Иван Васильевич Грозный невесту братцу своему двоюродному, князю Владимиру Андреевичу Старицкому, присмотрел — Евдокию Александровну, да, видно, недосмотрел. Крутого нрава оказалася княгиня. Духом крепкая, властная, ни в чем царю уступать не хотела. Опасался ее государь Иван Васильевич, еще как опасался. Только ни к чему это тебе, великий господине, — дела давние, прошлые.

— Говори, говори, святой отец. Нет такого давнего, что бы в дне сегодняшнем не аукнулось, а Нагие…

В коридоре шелест за дверями — будто ветер легкий, теплый дохнуть не смеет. Дверь еле приоткрывается.

— Что ты, Ярошек?

— Панна Беата разрешения просит к тебе войти, княже Константы. Сама не решается — меня послала.

— Пусть входит племянница. Всегда моей голубке рад. Что ты, Беата, что к стенке жмешься? Хозяйка ты здесь, как я, как сыновья мои, — сколько тебе, ласонька наша, говорить.

— Прости, дядя, одиноко мне показалось. В чертогах темно, холодно.

— Так велела бы огонь распалить в камине, свечей принести! Как можно так себя мучить? Зачем?

— Княгиня-тетушка не любит, когда я слугами распоряжаюсь. Зачем же ее гневить.

— С княгиней сам еще разок поговорю. А пока садись рядом, послушай, что отец Паисий о московском дворе рассказывает, о последней супруге Грозного царя.

— Это страшно?

— Полно тебе, ласонька, около власти не страшно не бывает. Как обычно. Слушаем мы тебя, отец Паисий.

— Так вот, великий господине, ясновельможная панна, разрешил государь Иван Грозный своему брату двоюродному жениться в 1550 году. Не побоялся, что дети у того пойдут.

— А у самого наследник был?

— То-то и оно, что не было. Родила ему царица первенца в 18 его лет, да схоронить сынка пришлось. Не стало Дмитрия царевича то ли от зельной болезни, то ли няньки со струга на Шексне в воду обронили да и утопили. Правды никто не искал, а государь Иван Васильевич ее вроде как сторонился. Ушла ангельская душенька, и весь сказ.

— Говоришь, Дмитрия? Значит, и последнего сына своего царь захотел тем же именем наречь.