Эрик Хелм - Критская Телица Страница 5

Про песенку, спетую Береникой в брачную ночь, уже сплетничали везде и всюду, относя мелодию на счет исключительной страстности.

— Гляди, милок, эдакая женушка даже тебе не под силу окажется! — подзадоривала Феребея.

Талай лишь самодовольно ухмыльнулся.

Уместный совет Ипподамии пропал вотще.

В скором времени Талай убедился, что любая портовая шлюха или рабыня куда слаще бесчувственной деревяшки, доставшейся ему в спутницы. А Береника удостоверилась: ничего, кроме гадостей и пакостей, на супружеском ложе не ожидай.

Как-то само собою вышло, что ночные посещения прекратились — безо всяких вопросов и упреков.

Береника вздохнула с невыразимым облегчением, прилежно занялась хозяйством, пряла шерсть, распределяла труды между рабами и слугами, принимала гостей — словом, была образцовой женой. Талай же, у которого на дне души остался не слишком приятный осадок (его, несравненного любовника, эта дурочка чурается и еле-еле выносит!), направо и налево рассказывал о восхитительных достоинствах своей половины и пыжился безмерно:

— Столь одарена Афродитой, что лишь я способен утолять подобный пыл! Это просто комок пламени!

Так он болтал три года, пока не доболтался...

По здравом рассуждении, пресыщенной, жаждавшей наибольшего разнообразия Арсиное следовало бы заполучить в собственность феноменального Талая.

Но царица нечаянно приобрела холодную, сторонившуюся чувственных забав Беренику.

* * *

Когда на следующую ночь Арсиноя приникла к уже улегшейся и готовившейся уснуть митиленянке, Береника недоуменно подняла голову, узнала повелительницу и смутилась.

— Не вставай, девочка, — ласково промолвила Арсиноя, — ты же под моим особым покровительством.

Фраза должна была прозвучать успокоительно и ободряюще, однако действие возымела совершенно обратное!

Проведай Арсиноя про дурацкую шутку, отпущенную Ликой в беседе с Гермионой, этрусской красавице едва ли поздоровилось бы, невзирая на ослепительную внешность и редкое любовное умение. Впрочем, и сплетничать, и, тем более, доносить Береника попросту брезговала. Посему тирренка вышла сухой из воды, а царица оказалась в изрядном замешательстве.

— ...сей же час получила особое покровительство! — негромко пожаловалась Гермиона, шествуя в обнимку с подругой по коридору, минуя бесчисленные бордовые колонны, расширявшиеся кверху. За одной из них тихонько стояла и глядела сквозь оконный проем в морскую даль грустная, задумчивая Береника.

— Значит, ее покроют на особый лад, — засмеялась Лика. — С вывертами да выкрутасами.

Митиленянка вздрогнула и побледнела.

Обе женщины исчезли за углом, не заподозрив ничьего присутствия.

Собственно, Лика сказала сущую правду, но Арсиноя намеревалась развращать северную скромницу искусно и постепенно, брать нежностью и терпением. Бесстыжая тирренка, сама того не ведая, предупредила Беренику об опасности, загодя испортив готовившуюся игру. Супруга Талая испугалась, насторожилась и твердо решила противиться любому натиску.

Царица потянула завязки на плечах, и тончайшая виссонная сорочка скользнула вниз, оставив Арсиною в блеске великолепной наготы. Освободившись от прозрачной ткани, льнувшей к стопам, точно морская пена, повелительница Крита сделала шаг и возлегла рядом с Береникой.

Та вскочила, словно ужаленная, и отпрянула к узкому окну прежде, нежели Арсиноя успела опомниться.

Воспитанная в изрядной строгости, Береника все же краем уха слыхивала о подобных забавах и, не вполне представляя их подлинного свойства, ждала чего-то поистине ужасного. Хуже и противнее Талаевских объятий.

— Нет, госпожа! — хрипло воскликнула пленница, поднося к устам сжатые кулаки и глядя округлившимися глазами: — Нет, пожалуйста! Нет, нет!..

— Но почему? — с искренним изумлением осведомилась Арсиноя.

Присутствуй в опочивальне Талфибий, он почувствовал бы себя отомщенным.

— Я не хочу... Не могу... Нет.

Долго и кротко царица уговаривала Беренику смягчиться, не упорствовать. Молодая женщина, убедившись в своей временной безопасности, отвечала ровным, почтительным голосом, однако уступать не собиралась.

— Хорошо, — сказала, наконец, раздосадованная Арсиноя, — утро вечера мудренее. Отоспись, телочка, отдохни. Хандру как рукою снимет.

Она грациозно поднялась и удалилась, не прибавив ни единого слова.

Троим воинам, за которыми срочно послала проницательная Сильвия, довелось потрудиться в поте лица, дабы утешить обманутую в лучших ожиданиях повелительницу. Угодить Арсиное оказалось нелегко. Царица капризничала, требовала изощряться до степеней, трудно представимых, и насытилась, лишь когда незадолго перед рассветом все трое овладели ею одновременно.

Следившая за ходом оргии, делавшая своевременные и нужные распоряжения Сильвия одобрительно улыбнулась и дала знак отпустить Арсиною. Воины повиновались тотчас.

* * *

Что до Береники, молодая женщина проявила упрямство редкостное. Целых две недели Арсиноя ухаживала за пленницей от зари до зари, но получала отпор за отпором и за отказом отказ.

Попытка подмешать сильных возбуждающих снадобий в вино и еду провалилась. Обладая тонким вкусом, женщина почуяла неладное и спокойно объявила:

— Если это случится еще раз, госпожа, я уморю себя голодом.

— И уморит, — подтвердила Сильвия, купая царицу перед утренней трапезой. — Хорошенькое приобретение сделали, Сини! В толк не возьму, откуда такие выпрыгивают.

— Полагаю, самое время настало, — медленно произнесла Арсиноя, — испытать решительное средство.

Сильвия подняла брови.

— Нынче ночью, — сказала царица и понизила голос до неразличимого шепота, хотя кроме подруги, в купальне не было ни души.

— А дальше? — с любопытством спросила Сильвия.

— Неужто не разумеешь? — засмеялась Арсиноя.

— Разуметь-то разумею, да только здесь навряд ли даже у тебя что-либо получится.

— Согласна, — ответила Арсиноя. — Самому лучшему гребцу не сдвинуть большой галеры в одиночку. Но если...

Царица вновь понизила голос, точно опасалась невидимых ушей.

Сильвия засмеялась:

— Это, пожалуй, иное дело. Но тогда уж и парус надобно поставить. Быстрее поплывем.

* * *

Гирр выбрался на палубу «Левки», отряхнулся по-собачьи, мягко и быстро приблизился к этруску.

Мускулистый критянин дышал размеренно, пятимильный заплыв отнюдь не измотал человека, сызмальства дружившего с морем. Слой оливкового масла, обильно покрывавшего загорелую кожу, не сошел в соленой воде, и крупные капли собрались на крепком теле отдельными прозрачными шариками. С промокшей набедренной повязки на теплую палубу обильно струилась едва ли не столь же теплая морская влага.

Почти совсем смерклось.

— Осведомитель не солгал, Расенна, — произнес критянин с уверенным, нагловатым спокойствием.

— Чего и не требовалось ни доказывать, ни проверять, — усмехнулся этруск. — Но времени было в избытке. Захотел искупаться и поползать по берегу — на здоровье. Только не забудь: лазутчику положено идти во главе. Он точнее знаком с дорогой.

— А мне казалось, тебя любезно извещают о всякой необходимой мелочи, — ухмыльнулся Гирр.

— Каждый кустик, ручей или валун даже мои люди пересчитать не могут, — парировал Расенна. — Кстати, коль скоро ты справился с разведкой так блестяще, думаю, что и впредь возьмешь на себя эту обязанность.

Рука Гирра коротко метнулась к левому бедру, однако бронзовый клинок перед путешествием на берег был благоразумно снят. Критянин скрипнул зубами, откинул со лба намокшие смоляные пряди, откашлялся:

— Пиратам и татям подобные вещи привычнее, дружище.

— Себя ты, вероятно, полагаешь мирным земледельцем? — захохотал этруск, отнюдь не уязвленный. Гирр изрек сущую правду: по части пластунской вряд ли хоть один человек на борту мог бы соперничать с Расенной. Но ведь не самому же капитану заниматься подсобной работой!

— Нет, — осклабился подавивший раздражение критянин. — Соха не для честной воинской руки. Равно как и пиратская плеть.

— Тогда сделай милость, определи название нашему промыслу, — сказал Расенна.

— Тайное поручение повелительницы.

* * *

Мастер Эпей снял ремешок, не позволявший длинным седым кудрям падать на лицо, и отложил шероховатую полосу акульей шкуры, служившую для полировки. Шагнул назад, оглядел почти законченное произведение — вернее, изделие, — над коим трудился уже без малого полтора месяца.

Работать мастеру довелось вечерами, на женской половине дворца, по особому разрешению, выданному Рефием. Вместо привычных помощников Эпею прислуживали трое-четверо воинов, и аттический умелец изрядно гневался и дивился их неловкости. Но все-таки, невзирая на весьма неуклюжее содействие, Эпей сумел довести деревянное изваяние почти до конца.