Алексей Домнин - Поход на Югру Страница 5

Сейчас людям только шепни, взбудоражь их — разорвут Якова.

Но Савка медлил. Слипались веки.

Виделось ему, будто в сенокосный зной, разомлев от работы и жара, прилег он под копной у дороги. А сынок Тишата поднес к его губам жбан с ледяным квасом. У. Тишаты облупленный от загара нос и широкие, как у матери, белые зубы. Он смеется, квас пахнет сухими цветами хмеля. Савка силится улыбнуться и не может. Лень и дремота растекаются по телу.

Как в ямке сжались маленькие люди, а над ними опрокинулось огромное звездное небо и тишина. Ужас и трепет проникал в сердце от этой огромности мира и беспредельного холодного безмолвия. Яков запел молитву. Он был похож на колдуна у сиротливого костерка, с возведенными к небу руками. Ушкуйники, охваченные глубоким чувством торжественности и одиночества, глухо повторяли его слова. Они стояли на кочках у маленьких кострищ, закутанные до носов. Это была странная молитва христианскому богу и водяному, взявшему в жертву белозубого ратника, звездам и белому безмолвию.

Она была похожа на стон, на немую песню.

Яков сорвал голос. И тогда запел Зашиба, сын колдуна Волоса.

Во долинушке — злой пустыне,Не лебедушка криком кричит —Беспортошные люди-ушкуйникиИз полона-неволи идут.Ты укрой меня, злая пустыня,Чтобы ворог меня не настиг,Он мне вырежет печень и сердце —Встрепенется оно на ноже.

Яков хрипло приказал собираться в путь. Они будут идти день и ночь, пока не пройдут пустыню. Иначе — смерть.

Беспредельным и синим было небо в холодных огоньках звезд. И густая краснота углей на кочках казалась холодной.

Войско шло в темноту, в холод.

Через два дня, когда вышли в чистый сосновый бор, Яков позволил отдохнуть вконец измотанным людям.

ЛЕШИЙ

Якову приснилось, будто пузатая в его рост жаба вылезла из-под корня и уставилась на него тусклыми, как сырые камни, глазами. Она коснулась его щеки теплой шершавой лапой. Яков стряхнул ее и открыл глаза. Громадная губастая морда склонилась над ним и шумно втянула воздух. Широкий, как лопата, рог качнулся на фоне темного неба.

Искра пронизала голову и тело. Яков совсем очнулся, на миг онемел. Вдруг стало жарко, а под лопатками побежал озноб. Тень громадного зверя метнулась в ельник. И будто еще тень человека исчезла за нею. Они убегали, ломясь сквозь заросли, тяжело поднимая снег.

Якова трясло. Он вырвал из-под изголовья топор и вцепился в рукоять до боли в пальцах.

Тускло шаяла нодья, постреливая искрами в снег. Мгновенная тишина отдавалась в ушах тонким звоном. И вдруг застонал кто-то, заухал и смолк, прислушиваясь. Осторожно пошел вокруг лагеря: хруст-хруст.

И опять напряженный звон тишины.

Тонкий и резкий свист метнулся из ночи. Казалось, что свистят со всех сторон.

Ушкуйники сбились группами и не смели дышать. Были напряжены, как тетивы их луков. Вот он, настоящий леший.

Всю ночь хохотал и свистел леший. То продирался сквозь чащобу, то осторожно крался в мерцающем мраке. Кричал:

— Уходите! Уходите!

С рассветом он ушел. Ушел торопливо, будто убегал. А может быть, и притаился.

Разговаривали шепотом.

Проснулся Омеля и не мог понять, чем встревожены люди. Настоящего лешего он проспал. Но ушкуйникам было не до смеха.

В тайгу уводили глубокие следы сохатого, а рядом шла свежая широкая лыжня. Словно охотник прошел за лосем.

— Вдвоем был с лешачихой, — сказал Савка.

— А может, он сразу два облика может принять, звериный и человечий, — шепотом ответил высокий ушкуйник, заросший бородой до глаз.

— Руки, говорят, у него длинные, до пяток и лохматые.

Ушкуйники мрачно переговаривались:

— Закружит.

— Здешний он, не наш.

— Из-за Омели осерчал, что с топором на него ходил.

— Ясное дело. Ежели крови лизнет — отступится. Омеля, прижатый к тонкой осинке, непонимающе моргал.

Лица ушкуйников были красны, они напирали, не поднимая глаз, будто хотели боднуть.

— Чего вы, — хихикнул Омеля. — Я ж ничего…

— Еще и ржет!

Савка стоял позади Омели. На него напирал и подталкивал дядька с заросшим до глаз лицом. Наплыл на глаза красный туман, только клочок белого мха видел Савка, торчащий из прорванной на плече Омелиной шубы. Еще миг, и Савка вцепится в этот клочок. Или в шею. Не сознавая, что делает.

— Братцы, смотрите, кого я поймал?

Яков держал за уши зайца. Тот трепыхался и вращал глазами. Яков бросил зайца в толпу, зверек подпрыгнул чуть не до носа Омели, выскочил из-под чьих-то ног и метнулся под ель.

Омеля вдруг остался один у осинки. Ушкуйники прятали глаза, спешили убраться.

— Я вам покажу самовольничать, — со сдержанной злостью произнес Яков. — Слышите? Кто трусит — не держу. — И захохотал. — Рожа у тебя, Омеля, как у того зайчонка. Пойдем-ка мы теперь с тобой вместе к лешему в гости — авось горячих щей подаст.

Приказал Яков достать по два сухаря из тощих котомок и оставить на поваленном кедре. Двинулись по следам лешего. Лыжня шла по краям овражков, лосиный след иногда отходил. Зверь останавливался у молодых осин и объедал побеги. Странный леший. Не слыхал Яков, чтобы лесной хозяин грыз осиновые ветки и молодые побеги сосны.

Тайга молчала. Снег был искристым и голубоватым.

Вдруг вышли на утоптанную широкую лыжню.

— Наша лыжня, — сказал Яков.

Было видно и кострище, где они ночевали.

— Закружил, проклятый.

На лыжне стоял рыжебородый человек с голубыми глазами. Он несмело двинулся навстречу и протянул руки. У него вздрагивали губы:

— Братцы, русичи!

Он обнял Омелю и заплакал, уткнувшись в его грудь. Омеля попятился.

Яков спросил:

— Кто ты?

Рыжебородый смотрел на него сияющими глазами и шептал:

— Свои, родные, мужики…

— Далеко до Югры?

В глазах рыжего метнулся испуг.

— Уходите, — мрачно потупился он. — Зачем грабить нищих.

…Есть на Вятке два поселения — Хлынов и Никулицын, их срубили беглые из Суздальской Руси мужики.

Из Хлынова и ушел рыжий Ждан с женкой искать обетованную землю. С верховьев Камы спустились они до быстрой студеной реки, где начинались горы. Занедужила женка и померла. На высоком камне, откуда всюду видать, выдолбил Ждан могилу и поставил желтый смолистый крест. И сам тут остался.

Старый югорский охотник Вах увидел на березе медведя. Достал тяжелую стрелу, но вдруг медведь заругался человечьим голосом и затряс рыжей бородой. Перед ним на суке шевелился, как живой гриб, рой диких пчел.

Рыжий потряс над ними мокрым веником и стряхнул в мешок.

Спрыгнул и заплясал под березой. У него было перекошенное распухшее лицо и совсем заплыл один глаз. По рубахе ползали быстрые пчелы.

— Эй, — позвал он Ваха. — Чего рот разинул?

Вах несмело подошел. Намотав на руку шапку, стал сбивать пчел.

Потом они хлебали у костра уху, смеялись и хлопали друг друга по спине.

Рыжий умел делать железо и ткать из крапивы полотно, ведал, каким потом надо полить каменистую землю, чтобы стала рыхлой и родила рожь. Он умел приручать диких пчел и вырубать богов из мягкой липы.

Он поставил избу с крытым двором на лысой рел-ке и выменял у Ваха двух собак на топор. Вах прищелкивал языком и не мог нахвалиться дружбой с рыжим чужаком.

Шаманка Тайша, старуха с лицом сороки, сказала:

— Куда пришел один — придут и другие.

Старый Вах замахал на нее руками:

— Он сделал ручным лосенка и хочет пахать на нем землю, когда тот вырастет. Он научит нас делать железо и выращивать хлеб. Пусть он будет нашим другом.

Князек племени сказал:

— Пусть жжет сигнальный костер, если увидит пришельцев. И платит десятую часть от меда, хлеба и добычи.

Рыжий Ждан выходил на скалу, сидел на камне возле креста, разговаривал с могилой, смотрел туда, где просыпается солнце. Он ждал своих. Пять весен и зим.

Много ли человеку надо? Клочок поля и баньку, чтоб пропарить уставшие кости, студеный ключ под горой и уверенность, что ты сам себе хозяин. А еще — живую душу рядом, ибо при одиночестве не узнать свободы.

Югорские охотники пугливы, как дети, и подозрительны, как старухи. Поклоняются женщинам, не в силах постигнуть тайну рождения ребенка, почитают серебро, луну и медведя и приносят жертвы рубленным из кедра идолам. Как дети.

Однажды увидел рыжий Ждан далекие костры и людей.

Это было новгородское войско. Ждан не зажег сигнальный костер. Ждан ухал лешим вокруг лагеря. А потом вышел навстречу.

— Земля здесь не меряна, — сказал он сгрудившимся ушкуйникам. — Вместе обживать станем. Югры, если к ним по-соседски, не тронут. На первый случай избенка есть у меня, баня. Красную степную корову выменял у югры, хоть молока от нее, как от козы. Собаки есть у югры для упряжки и олени — от самояди их приводят, с севера. Новгородцы слушали молча, у каждого есть она — мужицкая тяга к вольной земле.