Влад Потёмкин - Жизнь, нарисованная небом Страница 5

– Мне ведомо чувство страха, только оно не такое ужасающее, – хотела прокричать она, но язык не слушался её.

Евдокия – когда будучи, ещё Афинаидой, ещё до принятия христианства, была язычницей. Как-то, попала, она на языческий праздник с жертвоприношением. Живая, движущаяся вереница, из тел извиваясь по склонам горы, убегала вверх, точно змея на самую вершину холма. Поток, неустанно – тащил её, и высвободиться из этой реки человеческих тел не было ни какой возможности. Потеряв всякую возможность выбраться, она смирилась с этим и последовала в монотонном течении до самого капища.

Жрецы приготовили огромного, здоровенного быка. Они одурманили жертву, каким-то, сильно действующим зельем, или же – переборщили с дозой, но на жертвенный помост, быка тащили на верёвках и за верёвки. Он то и дело падал на колени и, засыпая, ронял буйную голову вниз, упираясь рогами в землю – призывая оставить его в покое. Наконец – он растянулся и заснул в нескольких метрах от настила, ведущего на жертвенный эшафот. Картина была, донельзя – смешная и в тоже время удручающая. Оставить Бога без даров – жертвоприношения???

Резервный бычок был – гораздо меньших размеров, и жрецы решили не давать ему убийственной дозы одурманивающего снотворного. За путы, привязанные к рогам животного, жрецы тащили его в разные стороны, чтобы он их не поддел на рога, а сзади его подгоняли хлыстами, поэтому у быка не было другого пути, как – только вперёд. Он громогласно ревел, озирая толпу красными глазищами. В бешенстве, он разбросал сопровождавших его жрецов, бросился на толпу – снёс несколько палаток и, пропоров бок грузному дяде, упёрся Афинаиде в живот, прижимая её вместе с неистово орущим пострадавшим к стене. Страх от случившегося у неё был, но, даже, не смотря на вопли пострадавшего и рёв бешеного, рассвирепевшего животного с красными глазами налитыми кровью он был не таким. Не был – таким пугающим, аж… до самых глубин своего существования.

– Ты, не путай, свой страх со страхом за близких родственников, – металлическим звучанием пояснил сумрак.

С этим изречением гостя императрица была полностью согласна.

– Бойся, не бойся, а от косматой звезды не уйдёшь! – призрак призывал принять, сей факт, как должное состояние вещей.

Сквозь окно Евдокия увидела тень. Она встала и подошла к окну. Кто-то сидел в кресле с высокой спинкой перед кустами буйно растущих роз.

– Кто это? – подумала августа и посмотрела под балдахин – место мужа было пусто.

– Феодосий?.. – изрекла она вслух.

На голове сидевшего был накинут капюшон, но силуэт императора, явно прослеживался. Он подолгу всматривался вглубь кустарника. После этого восседающий мастер вытягивал руку вперёд и, что-то отображал на пьедестале.

– Феодосий, – облегчённо повторила она, радостно растягивая имя мужа и вместе с этим, выдыхая тревогу и стараясь наполнить себя и происходящее иронией. – Рисует??

Художник, придерживая левой рукой капюшон, около шея, ёжился от предутренней прохлады. Время от времени, он, выкидывал правую руку вперёд – заострённая кисть, точно копье – точечно и метко вносила ясность – он спешил до восхода солнца, запечатлеть притаившийся в зарослях ночного парка страх. Он спешил сделать это сейчас, как бы осознавая, что другой – такой возможности у него уже больше не будет.

– Ух!.. Ух!.. Ух!.. – угрожающе прокричал филин.

– Ух, ты!! – отогнала Евдокия набежавшую тревогу, но паника, почему-то не покидала её, хотя солнце выглянуло, разгоняя все тени и полутени в притаившемся саду. Она распахнула окно – прохлада побежала по лицу и телу утренней бодрящей свежестью.

– Феодосий! – радостно прокричала она, но повелительный жест, вскинутой вверх руки сидящего живописца заставил её замолчать. Острый перст, точно шип колючей розы, сосредоточил всё её внимание – остро и колко, точно игла, ударив в самое сердце пронзительной, ноющей болью.

– Ух! Ух! Ух! – гортанно-носовыми выдохами птица провожала ночь.

Сидящий изограф огорчённо встал. Он был огромного роста.

– Может – это не Феодосий?.. – засомневалась Евдокия.

Лучи солнца отогнали мрак. Великан приблизился к холсту взглядом – на нем ещё поблёскивали свежие, последние мазки, но его интересовал лишь призрак. Он улыбнулся – призрак продолжал жить – лучи солнца не потревожили его обитель, а наоборот зримо заострили его присутствие, припудрив лёгкой тенью. Во избежание, чтобы роса не села на холст, он накинул на мольберт тряпку и направился, куда-то вглубь парка, туда, где сияли блестящие металлические лики пришельца.

– Феодосий! – прокричала она ему в след.

Но силуэт в капюшоне не обернулся. Он, скорбным шагом направлялся в глубину сада – все больше и больше, утопая в металлическом свечении, и вот, уже – только треугольник капюшона остался в поле зрения Евдокии, но и он скрылся из вида.

– Почему он такой высокий? – подумала она. – И куда он уходит?

Проснувшись, она потянулась и, засунув обе ладони в волосы улыбнулась.

– Что же – это было?.. Сон? Или явь?

– Сон, – успокоила она себя.

Необычность сна посеяла в ней неясную, глубинную тревогу.

Голос Феодосия не дал ей возможность порассуждать.

– Доброе утро, любимая! – поздоровался он, входя и протягивая, Евдокии обожаемый ею апельсиновый сок. – Какая же, ты, соня?

– Спасибо, – сказала она и села удобнее, опираясь головою о высокую спинку одра. – Это я то соня?? Я не спала, всю ночь!

– А, ты, что делал ночью в саду? – она решила все же уточнить – сон ли это был.

– В саду?.. Ночью?.. – недоуменно переспросил муж.

– Да… Ночью!.. И в саду!..

– Тебе должно быть приснилось?

– Неужели?

Евдокия подошла к окну – желая увидеть станок-подставку для писания.

– А где твой мольберт?

– Он в галерее. Я сейчас отправляюсь туда.

– Писать страх?

– Нет… Глаза!!! И прошу мне не мешать, – любовно добавил он и протянул руку, чтобы забрать у неё пустую чашу.

Евдокия толкнула окно, она ожидала – что оно откроется с такой же лёгкостью, что и ночью, но оно даже и не шелохнулось – два гвоздя забитые по краям по самую шляпку, намертво схватили раму с подоконником.

– Всё-таки сон? – рассудила она, глядя на кованные шарообразные шляпки металлических изделий и от этого ей стало ещё тревожнее.

После того, как Феодосий ушёл, она принялась рассуждать, анализируя свой сон. Первую часть, когда она была в «Гостях у Клеопатры», она сразу упустила из вида – «Царица» часто приходила к ней во снах – там все ясно, какой-то враг, а кошки во снах «выражают образ врагов» был изгнан другом – «собаки» в сновидениях символизируют друзей. Эта часть сна её не тревожил – её тревожила вторая часть – с «ВЕЛИКАНОМ в образе мужа» – так она окрестила пугающий её кошмар. Ей показалось, что это сонное видение, как-то связано с мольбертом и рисованием. Она вновь подошла к окну – в надежде увидеть в саду оставленный пришельцем мольберт, но зримо увидела две шляпки гвоздей вбитых в подоконник, которые превратившись в глаза, ехидно ей улыбались, как бы издеваясь и надсмехаясь над ней. Она испугалась и отпрянула назад – видение исчезло.

– Что за наваждение?.. – подумала она, но для себя решила:

– Мольберта там нет!.. Он в галерее…

От этого наваждения и тайн, с этим связанных, ей захотелось взглянуть, что же там изображено? Чем Феодосий занимается?.. Какое-то чувство подсказывало ей, что загадка кроется именно в этот. К тому же, предупреждение мужа – «Ему не мешать», заинтриговало её, ещё больше.

– Надо сходить в галерею, – рассудила она, – пока его там нет.

В эти часы Феодосий ходил на конюшню – кормить сокола.

Император с охоты привёз соколёнка. Соколёнок выпал из гнезда, птенец был мал и, наверное, погиб, если бы Феодосий не подобрал его.

– Удивительно, как он не расшибся, падая в такой высоты, – удивилась императрица, когда увидела его на птичьем дворе, – а всего лишь – поломал себе крыло и лапу.

Феодосий и лекарь наложили ему шины и выходили беднягу и, вот теперь – каждое утро император ходил на конюшню, в пределах которой располагался птичник и кормил птицу. Соколёнок вырос, окреп, но продолжал сидеть на ветке, на которую его когда-то посадил ветеринар и теперь ни за что на свете не хотел с неё слетать – намертво вцепившись когтями – страх падения с высоты сковывал его свободу.

Глава VI

Волчицы перед началом брачного периода стали сбиваться в кучки. Видя, такое поведение самок, самцы принялись поглядывать в адрес сгруппировавшихся волчиц и выгонять молодых самцов—первогодков из стаи. Таков закон – на время гона – молодых волков в стае быть не должно.

– Тебе кто больше нравиться? – спросила первая претендентка на роль матёрой волчицы, считая своё лидерство бесспорным. Она грызла кость, скорее ради того, чтобы отвлечься от предстоящих событий и почистить зубы, до здоровой белизны – надо жениху-вожаку показать своё здоровье и силу. А здоровье её слегка пошатнулось – выпали задние зубы, о чём она предпочитала скрывать. Подружка её была на год моложе и вызывала у неё опасения.