Александр Грязев - Рассказы и завязи Страница 5

— Ну, Женя, давай рассказывай, как тут живешь? Как там у нас в первом прокатном? Ты все еще вальцовщиком работаешь? — Засыпал Сергей Женьку вопросами, когда они устроились на деревянном диване в малолюдном зале ожидания.

— Не знаю, Сережа, что тебе и сказать. Я ведь не работаю там.

— Как это не работаешь? Давно?

— Вчера уволился вчистую. Ты думаешь, я тут зря на вокзале-то.

— Как же ты так. Из-за чего?

— Из-за многого, разве обо всем расскажешь, — не торопясь начал Женька. — Вот когда мы тебя на учебу проводили, я вскоре той же осенью женился на Галке Черняевой. Ты должен ее помнить.

— Помню. Она крановщицей в скрапном пролете работала.

— Да. Когда я в общежитии жил, то вроде бы и хорошо все было. Переспать есть где и ладно, а тут женился и начались заботы. Оказалось, что жить-то нам с Галкой негде. Обегал я весь город, но ничего не нашел. Так мы с ней и жили целый год в разных общежитиях. Потом подошло время и отвез я ее в родильный дом. В этот же день вечером родила она сына. Славку.

И вот, понимаешь, вроде бы радость великая; сын родился, а не чувствую я полной радости. Хожу, как чумной. Мне ее с ребенком из родильного дома везти некуда. В наше общежитие нельзя. К ним тоже не пускают с ребенком. Приду к ней в роддом, бывало, она мне сына в окно показывает, а сама плачет. Ну, я ее в записках успокаиваю, мол ты не расстраивайся, все обойдется, квартиру я ищу и вроде бы уже где-то наклевывается. В общем, обманывал ее, короче-то говоря. А сам почти каждый день разные пороги обивал в учкоме, завкоме, парткоме, да все без толку. Оно и понятно: таких, как мы с Галкой до Москвы столбами не переставишь. Но все-таки нашелся человек, который помог, и выделили мне комнату в доме молодоженов, десять квадратов. Там раньше семья нашего электрика жила, пять человек. А Галка в родильном заболела и месяц этот там пробыла. Как говорят — несчастье помогло.

Ну комнату я прибрал, клопов вытравил и Галку с сыном привез в наши хоромы. Стали мы тут жить. Что за жизнь была, сам суди.

По обеим сторонам коридора шесть комнат, как камеры на гауптвахте, только глазков в дверях нет. И в каждой по три-четыре человека. В общем, всего больше двадцати душ. И на всех один толчок и умывальник. Да я к тому же в техникуме учился. Особенно тяжело было в ночные смены работать. Утром после смены иду на занятия, а вечером спать. Галка сына в коляску, да на улицу или к знакомым, а я одну подушку под голову кладу, а другую сверху на ухо: в нашем коридоре вечерами бывало, как в детском саду. Может не поверишь, но иной раз зареветь хотелось. Выпивать было стал, да вовремя спохватился. Знаешь, когда выпьешь, то вроде и получка большая и начальник хороший и жизнь распрекрасна. Единственно, за что благодарю судьбу, так это за жену мою. Хорошая у меня Галка. Ей тоже здорово досталось. Иногда было стыдно ей в глаза смотреть, хоть вины за мной никакой не было. Но Галка ни разу меня не попрекнула, и все вынесла. Она ведь у меня детдомовская, родителей в войну потеряла.

Вот так и жили мы до этого года. Без всякого просвета. В июне я поехал в отпуск к матери в деревню. Мамаша и раньше звала обратно приезжать и тут опять разговор завела об этом. Потом председатель нашего колхоза меня однажды встретил… Хватит, говорит, тебе там мучиться. Приезжай, работы хватит. Нам как раз техник-механик нужен. А то ты, говорит, от села отстал, и к городу не пристал. Здесь и воздух чище, и вода, и лес.

Что верно, то верно. Да и люди там чище. Долго раздумывать я не стал. Сам посуди: в очередь на квартиру я еще при тебе встал четыреста девяносто седьмым. Десять лет прошло, а я все еще двести третий. В год же меньше десяти квартир в цех выделяют. Вот я и подсчитал, что получу свое жилье через двадцать лет. К тому времени я уже пенсионером буду. Словом, терять не жалко того, чего нет.

Галка сейчас в деревне со Славкой, вещи багажом отправили, а сам вот поезда жду. Вот так.

— А в цехе тебя не уговаривали остаться? — спросил Сергей.

— Говорили. Когда к начальнику цеха с «бегунком» пришел, он мне и начал мозги просветлять. Мол, зря уходишь, не одному тебе трудно, а трудности преодолевать надо. Как он стал про это говорить, меня зло и взяло. Я, говорю ему, согласен любые трудности перенести, только бы знать, ради чего. У меня батю на фронте убили, а нас у матери четверо осталось. Так что трудности я с молоком сосал. А сейчас они мне надоели, конца им не видно. А он мне: мол, ты уволишься, другой уволится, а кто материальные блага производить будет. Задеритесь, говорю, вы со своими благами в доску и в полоску. Сыт я ими выше горла. На всю жизнь хватит, по самую завязку.

Только зря все это ему говорил. Разве поймет. У него трехкомнатная квартира, дача, машина. Такие не понимают, хотя вроде из одного теста сделаны. Подмахнул он мне «бегунок» и пошел я в бухгалтерию. Считала мне там девушка, считала, а потом и говорит: «С вас, Соловьев, восемь пятьдесят». Вот так ничего, думаю. Десять лет пахал и еще должен остался. Но спорить не стал, бесполезно. На дорогу у ребят занял.

Женька вдруг порывисто встал.

— Ну, ладно. Я, вроде, расплакался тут и тебя задержал. Пойдем, провожу, да и сам поеду.

Они вышли на перрон. У дверей вокзала Сергей попрощался с Женькой и пошел на привокзальную площадь, где виновники торжественной встречи усаживались в автобусы, и так же бодро оркестр играл «Марш энтузиастов». Сергей заметил, что ветер потянул с северо-запада и небо начало заволакивать низкими облаками. Ржавый дым мартеновских печей теперь не поднимался ввысь, а стлался над городом, спускаясь на его прямые улицы, на дома, на людей.

Сергей взял такси и поехал в гостиницу.

В кузнице

В распахнутые настежь двери старой кузни тянет прохладным утренним ветерком с ароматом свежескошенной, начавшей вянуть травы. В кузне полумрак. Сквозь щель в тесовой крыше пробирается тонкий солнечный лучик, застывая на земляном полу ослепительно-белым пятном. В углу тяжело, с надрывом дышит большой кожаный мех и с каждым его вздохом тугие беловатые струйки пламени, шипя, рвутся из-под углей горна, освещая дрожащим светом закопченные стены кузницы.

Семён, в длинном, почти до земли брезентовое фартуке, медленно поворачивая клещами заготовки, задумчиво смотрит на паляшущее пламя.

Вчера под вечер отвез Семен на председательском газике свою жену в городскую «родилку». Давно, с самых первых лет их совместной жизни, мечтает он о сыне, а растут у них с Софьей четыре дочки.

«Не семья, а бабком», — часто ворчит кузнец. Сейчас Семен опять думает о том же. Эх, если бы все знали, как ему нужен сын. Помощник. Наследник. Тогда и мужики при встрече перестали бы зубоскалить и называть его «дамским мастером». Рано утром Семен дважды звонил в город и справлялся о Софье, но она еще не родила. Нет ничего хуже томительного ожидания. И тоскливо и грустно.

— Поехали, — бросает Семен молотобойцу Леньке, стоящему у меха. Тот подходит и, поплевав на ладони, берет в руки кувалду. Кузнец выхватывает из огня раскаленную добела заготовку и кладет ее на наковальню. Кивком головы подает команду Леньке. Громкие звенящие удары заполняют кузницу.

— Сын, сын, сын, — гулко ухает лёнькина кувалда.

— Так-так, так-так, — вторит ей звонкой дробью Семёнов ручник, выбивая замысловатые плясовые коленца.

Этот разговор идет до тех пор, покуда все заготовки не ложатся у ног Семена аккуратной стопкой сероватых подобий болтов.

— Шабаш, — Семён кидает на землю последнюю поковку и вытирает со лба пот.

Ленька, у которого стала мокрой рубаха, идет передохнуть к дверям, на свежий воздух. Семён смахивает фартуком окалину с наковальни, садится и, достав из кармана жестяную баночку с махоркой, сворачивает «козью ножку». Он всегда курит только махорку и только в «козьей ножке».

Назовет он сына, конечно, Иваном. В честь деда, от которого принял Семён, как эстафету, ремесло кузнеца. Сыну его и передаст. Иван… Ваня… Ванечка… Ванюша… Иван Семенович…

«Ну, а если опять дочь», — гложет сомнение Семена. Об этом не хочется думать…

В проем дверей ему видно, как от колхозной конторы к кузне по тропинке, заросшей зеленым подорожником, бежит Галинка, колхозный счетовод.

— Дядя Сёма, — еще издали кричит Галка. — Вас к телефону. Из города.

Семен бросает недокуренную цигарку. Та рассыпается по полу веером желтых брызг. Сначала широким размашистом шагом, а потом бегом, кузнец мчится в контору. На столе среди бумаг чернеет телефонная трубка. Семён хватает ее.

— Але, слушаю.

— Это вы, Семен Иваныч, — слышится в трубке женский голос.

— Я, я… Да ты не тяни, говори. Ну!

— С дочками вас, Семён Ива…

— Что?! — перебивая кричит кузнец, — с какими дочками?

В трубке засмеялись.

— Жена ваша родила двух девочек. Двойняшки. Поздравляем вас.