Наталия Венкстерн - Узник Бастилии Страница 5

— Выпьем за завтрашний день, дружище, — сказал он своему приятелю.

— Да здравствует завтрашний день! И аптекарь бросил свою кружку на пол.

Утром Латюд в самом радостном настроении отправился по адресу, данному отцом. Ему рисовались заманчивые планы: перебраться в Англию, оттуда в Индию, начать жизнь заново, забыть о том, что было пережито. Он шел, весело посвистывая и беззаботно глядя по сторонам.

Внезапно несколько человек в зеленых мундирах выскочили на него с разных сторон и повалили на землю.

— На помощь! — закричал Латюд, в первое мгновенье принявший нападение за разбой. На крик его собралась толпа. Люди в мундирах, вооруженные палками, махали ими направо и налево, разгоняя любопытных.

— Это от‘явленный негодяй, — кричал один из них, — он убил более десятка невинных людей. Не поздоровится тому, кто придет ему на помощь.

Однако толпа, привыкшая к грубым выходкам полиции, делалась все гуще и гуще, и стали раздаваться голоса.

— У вас все считаются преступниками! Молодой человек, видно, иностранец, вы не имеете право трогать его.

Между тем полицейские принялись связывать Латюда веревками.

— Граждане, — закричал несчастный, — освободите меня, клянусь вам, что я страдаю безвинно.

Удар по голове прервал его слова, и он лишился сознания.

Он пришел в себя на соломе темной камеры. Ужасное пробуждение! Итак, опасности, страданья, лишенья привели только к такому печальному результату. Он снова был во власти своих врагов, и надежда на спасенье окончательно угасла для него. Вскоре дверь камеры отворилась, и при свете фонаря появилась зловещая физиономия. Это был агент французского короля. Он остановился против Латюда и молча, насмешливо глядел на него.

— И вы думали, — сказал он, — что голландское правительство предпочтет вашу драгоценную особу своей дружбе с могучим королем Франции. Ах, молодой человек, как вы легкомысленны.

— Убейте меня, — закричал рыдая Латюд. прекратите мое существование.

— В Бастилию, друг мой, в Бастилию! — сказал полицейский и исчез за дверью.

Три дня спустя, избитый, связанный, измученный дорогой Латюд был водворен обратно в Бастилию. Он был брошен в подземный карцер с цепями на руках и ногах, на сырую солому, без одеяла.

Этот карцер, могила живого человека, помещался на восемь футов ниже уровня земли. Узник был погружен в атмосферу сырости и зловония, в которой кишели крысы и насекомые. Карцер был слабо освещен узким окном, почти щелью, пробитой у самого потолка. Через него несчастный получал то небольшое количество света и воздуха, которое отпустили на его долю палачи. Простой необтесанный камень служил ему одновременно столом и стулом. Гнилая солома на полу была его постелью. Цепи до крови растирали руки и ноги. Целые легионы крыс бегали по его лицу и рукам, пока он спал, и кусали его, когда он хотел их прогнать.

Несколько дней узник неистовствовал в своем карцере, колотил кулаками в стену, царапал себе лицо и грудь, кричал… затем, как и все заключенные, затих. Целыми часами он сидел неподвижно, не то думая о чем-то, не то погружаясь в дремоту. Время остановилось для него.

Прошло пять лет. Многое изменилось в жизни живых людей, но заживо погребенные ничего не знали об этом. Сторож Дарагон однажды решился напомнить начальнику тюрьмы об обитателях подземелья.

— Этот Данри, — сказал он, — ведет себя очень тихо и униженно просил меня передать вам просьбу: он хотел бы говорить с вами.

Начальник Бертэн, сменивший прежнего неумолимого Берье, дал свое согласие и через несколько дней спустился к Латюду в подземелье. Глаза с трудом различали предметы в полумраке карцера. Узник, похожий на скелет сидел на соломе и, гремя цепями, с трудом поднялся при его появлении.

— Благодарю вас, — сказал он странным, придушенным голосом.

Бертэн чувствовал, что сырость проникла в его легкие и горло и ноги стыли на холодном полу.

— Выпросили меня притти, — сказал он, — чего вы хотите?

— Я хотел бы видеть солнце, — сказал Латюд, — вот уже пять лет, как я томлюсь во мраке. Я исстрадался. Зрение у меня слабеет, предметы двоятся в глазах. Если оскорбленная мною королева считает меня достаточно наказанным, я прошу разрешить мне лишь немного воздуха и солнца. Позвольте мне написать ей.

И утомленный своей речью он замолк.

— Я передам королеве о вашем хорошем поведении и смирении, — ответил Бертэн, — пишите ей. И торопясь скорей покинуть зловонную яму, он крикнул сторожу. «Дайте ему перо и бумагу».

Наконец, пришло долгожданное разрешение, и Латюда перевели в комнату, освещенную настоящим окном. Хотя в ней стоял нестерпимый холод, Латюд не помнил себя от радости: он видел клочок неба, он видел солнце, голуби летали у решетки его тюрьмы. Счастье, казалось, улыбнулось ему, наконец. Ему разрешили прогулку на башнях. Вид солнца и неба заставлял его плакать от умиления. Ему разрешили бумагу, чернила, перья и, наконец, верх счастья— несколько книг.

Довольный его покорностью Бертэн обещал ходатайствовать об его освобождении перед королевой.

Однако королеве эта просьба показалась нарушением самых священных прав Бастилии. «Смягчение условий — да, на это я согласна. Но освобождение такого опасного преступника— это было бы чистым безумьем!»

Шарантон — тюрьма, где содержались менее опасные преступники; там они пользовались сравнительно большей свободой, чем в Бастилии, начальство относилось к ним проще, сторожа были снисходительнее. Сюда-то и перевели Латюда, ослабевшего, больного, казавшегося глубоким стариком. Ему об‘яснили, что такая милость королевы должна сделать его совершенно счастливым. Латюд, привыкший всему безмолвно покоряться, выразил, насколько это было в его силах, свою благодарность.

— Данри, — сказал ему однажды сторож, обычно сопровождавший его на прогулку, — министр полиции г-н де Сартин сегодня будет здесь. Я постараюсь устроить так, чтобы вы попались ему на глаза. Разговор с ним может ускорить ваше освобождение.

— Может быть, он захочет навестить меня в моей камере?

— Не думаю. Он будет здесь по поводу одного нашего узника, который сошел с ума и ведет себя очень буйно. Он так шумит и дерется, что держать его здесь невозможно. Сейчас его засадили в клетку и держат во дворе.

— Так где же я могу увидеть министра полиции?

— Я выведу вас во двор к клетке сумасшедшего, на которого, кстати сказать, вам будет интересно посмотреть.

В треуголке, низко надвинутой на глаза, с маленькой серебряной шпагой на боку, в широком черном плаще министр де Сартин проходил по тюрьме со своей свитой. Ему хотелось лично посмотреть на безумца, который в припадке бешенства поносил имена короля, королевы и дофина. Надо было немедленно отправить его в Бисетр, где в подземных карцерах таких беспокойных людей быстро «забывали».

Во дворе, у клетки, где в разорванном платье, босой, с исцарапанным лицом и висящими по плечам клочьями волос бесновался больной, собралась толпа служащих в тюрьме сторожей и офицеров. Все они почтительно расступились перед де Сартином.

— Давно ли он буйствует? — спросил Сартин сопровождавшего его офицера.

— Он и раньше отличался своей дерзостью, но в таком состоянии он третий день.

— Отправить его в подземелье в Бисетр, — хладнокровно сказал министр.

В это время в толпе, окружавшей безумца, произошло движение: Латюд, приведенный сюда сторожем, кинулся к клетке и, схватившись руками за ее железные прутья, прильнул к ней лицом.

— Бастид, — закричал он, — это Бастид!

Министр приложил к глазам лорнет, с любопытством глядя на эту сцену. Между тем глаза сумасшедшего остановились на лице бывшего товарища по заключению. Искра сознания мелькнула в его расширенных зрачках и тотчас же угасла. Он дико зарычал подскочил к решетке, потряс ее обеими руками и закричал в самое лицо Латюда:

— Я — хозяин, я — господин, я — бог.

Что-то странное произошло внезапно с Латюдом; безумье как бы передалось на миг и ему: глаза его засверкали, и, сжав кулаки, он бросился к министру.

— Кто погубил этого человека? — взвизгнул он, — кто довел его до безумия? Кто отнял у меня силу, молодость, здоровье, зрение? Женщина без сердца, презренный король, прихлебатели министры!

Сартин побледнел и отступил на два шага от Латюда.

— Возьмите его, — сказал он.

Но Латюд со сжатыми кулаками кинулся на министра, и, если бы не подоспевшая стража, тот не избег бы удара.

— Негодяи, — кричал Латюд, — палачи, убийцы!

Торопившийся к выходу, бледный министр бросил на ходу начальнику тюрьмы: — В Бастилию и забить его там.

Много лет пронеслось над мрачным подземельем, где томился несчастный узник. Один лишь раз за десять лет удалось ему подать голос из — под земли, чтобы затем надолго умолкнуть. Письмо королеве, последнее, написанное им на клочке бумаги, рассказывает о том, что он пережил. Письмо это не дошло по назначению: королева уже умерла.