Дело крестьянской жены Катерины Ивановой (История о том, как одна баба дело государево решила) - Екатерина Константиновна Гликен Страница 5

Александр Николаевич невесело усмехнулся, читая эти строки. Он был при тех допросах. Отправленная в застенок Ирина Иванова показала при первом допросе, что верно испортила ее девка Василиса случаем таким, что быв у той в гостях попросила есть, на что Василиса подала ей штей и на шти проговорила: «Черт с тобой! На! Ешь!» С тех пор в животе у Ирины что-то заворочалось, будто щенок. И то шевеление слышал и наблюдал и хозяин ее Мещеринов, при котором жила, и все, кто были. Вскорости занемогла Ирина и три недели лежала в горячке.

Александр Николаевич, человек бывалый и всякого повидавший, первым заподозрил в неладном самого хозяина Мещеринова, державшего при себе девочку, тем более, что девочка, яко бесом тем представляясь, назвала виновника шевелений, говоря, что в утробе ей посажен сын хозяинов, Мещеринов, говоря, что родиться вот-вот должен. С каковою целью Александр Николаевич назначил к розыску расспросы, каков сам был Мещеринов, не был ли в чем замечен. И, хотя, раскрыть все обстоятельства дела в том виде, в каком подозревал его Александр Николаевич, не удалось, все же во второй раз с подъему и с битья розог Ирина Иванова винилась, что оговорила себя, донеся ложный вымысел о бесе, в утробе ея живущем. Хотя и несовершеннолетней, но наказание дали Ирине строгое: бить кнутом, вырвать ноздри, сослать в острог и определить ее в работу. Строгое, да не смертное.

Однако и Мещеринову досталось, ему за оговор Ирины назначены были телесные наказания — бить кнутом нещадно — и сослание в дальний сибирский город в нерегулярную службу.

«Всем остальным обьявить указом, под страхом смертных казней, чтоб они впредь о вышеупомянутом не токмо никому не разглашали, но и разговоров бы о том ни с кем не имели».

Александр Николаевич вздохнул, ловко он тогда подвел, раскрыл всех: и игуменью, и хозяина блудливого, и мать его, и даже самого канцеляриста Угрюмова не пожалел. Тот начальник канцелярии Угрюмов, государством приставленный чернокнижье всякое и бесовщину искоренять, сам начал дьяволу в Ирине вопросы задавать, о чем в допросные листы занес данные Александр Николаевич. Тако и девку ту Александр Николаевич спас глупую. И пса-греховодника поддел, ишь выдумщик, щенок завелся в девке и ворчит.

Случай этот был очень кстати теперь. Случись, удастся в деле Ярославской губернии найти оговор, Александр Николаевич сумеет позабавить двор рассказом, мало кому известным до сей поры, чтоб указать, какие дураки Угрюмовы в канцеляриях на местах бывают. А хороший остроумный анекдот при дворе имеет ходу и влияния иной раз гораздо больше, чем все самые разумные увещевания.

В опоре на дело Ирины Ивановой, ясно выходило, что те самые кликуши в деле ярославской крестьянки Катерины Ивановой могут быть и от болезни, и по навету, а может, и вовсе от глупости сплошное представления.

Сам Александр Николаевич предпочитал не иметь о кликушестве в широком смысле никакого конечного мнения, так как частенько встречал в практике поездок по провинциальным уездам странные необъяснимые случаи, а, бывало, и видел, как увещевались порченые от слов батюшкиных, просили прощения и излечивались моментально, что не оставляло сомнений в фальшивом характере припадков. Однако, такие припадки могли возникнуть и натурально от тяжелой жизни. Грешили чаще болезнью сиротки, которым некуда уйти из новой семьи. А поддельным кликушеством хворали, научаясь у настоящих болезных, чаще молодые снохи, попадая в дом мужа и оказываясь под пятой старших, обстирывая всех и собирая издевки. Все потому, что болезных жалели, не нагружали работой, отпускали в дом родной на побывку, а после припадков щадили, боялись разозлить, чтобы матерным словом не спровоцировать новую истерику.

В рассматриваемой истории Катерины Ивановой не было причин для фальшивой драмы. Дочь свекра Катерины Параскева была в семье любима. А сноха того свекра Анна была старшей снохой, не младшей, значит, в доме к ней прислушивались и голоса на нее поднять не смели. Врать этим крестьянкам смысла не было. Следовательно, точно болели. И, судя по показанному, не сговаривались, так как жили в разных домах, и припадки их начались одновременно, а не один за другим. По всему ясно, им стоит верить, их слова о том, что спортила их Катерина Иванова, вдова среднего сына Андрея, того самого свёкра. Сговора тут усмотреть никак невозможно. И опять невозможно было по показаниям, каковых, в этом уверен был Александр Николаевич, не хватало все же для настоящего дознания сути дела. Для настоящего розыску нужно было что-то еще.

Доклады допроса лежали перед Александром Николаевичем. Но более читать при свечке такой мелкий шрифт значило бы испортить себе глаза вовсе.

Надобно, наконец, сказать пару слов и о самом Александре Николаевиче. Фамилию его здесь мы не приводим сознательно, так как герой наш не принадлежал ни к одному из известных дворянских родов. Был он прост, обыкновенен и мало чем отличался от всех прочих жителей столицы. Явно бросалось в глаза только одно: он слишком боялся уронить себя. Держал себя до крайности, до боли в сжатых кулаках учтиво. А все потому, что принадлежал к тому сословию, которое и поныне зовется «столичным дворянством». Народившаяся не так давно, эта общественная прослойка стремительно разрасталась, пополняясь выходцами из соседних государств. Посему привилегий у столичного дворянства много не бывало, а конкурентов прибавлялось. Чтобы упрочить себя в этом, если можно так сказать, чине, необходимо было сильно отличиться. Впрочем, затеянные не так давно дебаты показали, что возмущению старинных родов новыми фамилиями приходит конец. Щербатов в Сенате, как ни злился, говоря о велицей услуге, кою оказало государству российское поместное дворянство, а всё свелось к шутке, что далее если говорить на эту тему, то придется приставить их, со Щербатовым, к лику святых. Смехом и кончились дебаты, однако, на деле, все еще было очень неуютно таким, как Александр Николаевич в столице.

Александр Николаевич не был красив, не был он и богат. Однако, всюду ему предводительствовала удача. Как мы уже упоминали, рост судьбы означился еще при Елизавете, в деле Петра Салтыкова.

Но теперь, на престоле царствовал Екатерина,