Леонид Жариков - Червонные сабли Страница 50

На Страстном бульваре, ставят где пиявки,

Господа, вы брейтесь, там же и стригитесь,

Очереди ждите, но не бойтесь давки.

И оттуда каждый выйдет, словно витязь,

И бритье, и стрижка - десять лишь копеек.

Вежеталь, конечно, и духи бесплатно.

Человек я десять у себя поставил,

Посему и жду вас - ваш Артемьев Павел.

Из всех щелей лезли буржуйские слова... «Но революция все равно победит, - думал Ленька. - Не зря повсюду трепещут красные флаги».

Отсюда, с трамвайной остановки, можно было разглядеть афишу с крупными черными буквами:

Вдали показался трамвай. Он бежал по рельсам, звеня и покачиваясь. Над крышей торчал длинный шест с роликом на конце. Ролик бежал по проводу, высекая искры. На повороте трамвай заскрежетал тормозами, и люди, не дожидаясь, когда вагон остановится, ринулись к нему.

- Леня! - весело закричал Гаро. - Железный ишак пришел. Садись, поедем!

Беспризорники окружили кавказцев, ощупывая цепкими глазами их заманчивые пестрые сумки, явно набитые сладостями.

Но Ленька суровым взглядом следил за ворами, и они решили не наживать неприятностей. При посадке Леньку сдавили так, что кости затрещали.

- Жми масло!

- Ой, из меня дух вон! Братцы, не давите!

Всем делегатам посчастливилось влезть в вагон. Потихоньку поехали. Из-за тесноты не видели улиц Москвы, лишь мелькали за окнами вековые липы в желтой листве.

Когда объявили нужную остановку, с трудом выбрались из вагона. У Леньки чуть не сорвали кобуру с маузером.

- Называется, прокатились! - смеялся Гармаш, поправляя сбитые набок очки. На его пиджаке не осталось ни единой пуговицы, и пришлось прижимать полы руками.

- А у меня шпана кишмиш съел! - весело жаловался Гаро и встряхивал полупустым хурджином.

Смеялись все, а больше всех сам Гаро: есть кишмиш - хорошо, украли - тоже не беда, пускай едят на здоровье!

- Ничего, - успокаивал приезжих худощавый паренек-москвич. - Если московский трамвай выдержали, теперь вам ничто не страшно.

2

Третий Дом Советов отыскали с помощью того же паренька. По пути он рассказал, что в доме этом в царское время помещалась духовная семинария. Теперь монахов прогнали, и живут в нем представители народа: сюда приезжают со всей России рабочие и крестьяне. Тут обосновались делегаты предстоящего съезда.

Дом был обнесен оградой из железных пик... В середине двора, точь-в-точь как на площади Курского вокзала, виднелся скверик со скамьями и сквозной прямой дорожкой от ворот до подъезда.

Узорчатые железные ворота были гостеприимно распахнуты, и во дворе толпилось много молодежи. Мелькали деревенские картузы, буденовки, девичьи косынки, пестрые халаты делегатов из Туркестана, зипуны рязанцев, а больше всего шинелей. Они были не только на тех, кто прибыл с фронта. С особой гордостью их носили малолетки, кому еще не посчастливилось побывать в окопах. Эти с форсом надевали шинели отцов: ничего не было завидней, как набросить небрежно на плечи опаленную порохом, побывавшую в походах красноармейскую шинель.

Один из таких юнцов, рыжий паренек в шинели без хлястика, собрал группу комсомольцев у приклеенного к стене воззвания и громко для всех читал. Ленька и Ваня Гармаш невольно остановились, слушая его вдохновенное чтение. Ветер развевал его рыжие кудри, и казалось, что голова паренька охвачена пламенем. Читая, он то и дело оборачивался и горячо пояснял прочитанное, хотя все и так понимали.

- «О мире с Польшей. Рабоче-крестьянская власть России снова предлагает мир панской Польше. Сделаны громадные уступки в мирных условиях. Все сделано для того, чтобы не было зимней кампании, чтобы не лилась больше кровь рабочих и крестьян России, Украины, Белоруссии и Польши. Мы уступаем потому, что нам жизнь рабочих и крестьян дороже территории...»

- Понимаете? - горячился рыжий. - Мы предлагаем мир, а пан морду воротит.

- Никуда Пилсудский не денется, - сказал кто-то из толпы. - Он, как черт ладана, боится своих рабочих и пойдет на мир... Читай дальше.

- «..Мы предложили мир. Никто не знает, будет ли он, а потому, не теряя ни минуты, со всем напряжением сил за работу по усилению обороны страны!»

Ваня Гармаш тянул Леньку поближе к объявлению. Ему до смерти надоели белогвардейские плакаты в тылу у Врангеля и потому теперь он, словно к свежему роднику, стремился к воззваниям и призывам Советской власти.

Гаро торопил ребят в Дом Советов, ему не терпелось влиться в массу молодежи - там было все заманчиво, интересно, да и про Ленина можно узнать, ведь он до сих пор берег лаваш в своем хурджине.

В вестибюле с низкими сводчатыми потолками было особенно людно. Здесь раздавали делегатам бесплатно газеты и брошюры. Леньке достался «Коммунистический манифест», а Гаро - «Пауки и мухи» Либкнехта.

Мандатная комиссия помещалась на втором этаже. Ленька приглядывался к табличкам и объяснял своим, что к чему. Кавказцы не отступали от него ни на шаг, потому что не все хорошо знали русский язык.

В комнате, где шла регистрация и выдавали мандаты, было накурено и шумно. Ленькины друзья и сам он пристроились в хвосте к столику с табличкой: «Регистрация делегатов».

Членов мандатной комиссии обступили комсомольцы, и там шел горячий спор. Девушка с длинной русой косой, в гимназическом платье с кружевным воротничком стояла в растерянности. Она держала в руках свой документ, который почему-то вызвал сомнение.

- От какой организации?

- От учащейся молодежи. Из Воронежа.

- Что еще за «учащаяся»? - возмутился рыжий паренек, тот самый, что читал воззвание. - Не давать ей никакого мандата. У нас съезд рабоче-крестьянской молодежи, а не учащихся. Долой маменькиных сынков.

- Погоди, Пожарник, не кипятись, дай разобраться. У тебя, барышня, отец кто?

- Служащий.

- Понятно. А кем он работает?

- Учителем.

Все смутились, даже Пожарник замолчал. Леньке стало жалко девушку, свою ровесницу. Глаза у нее были ясные, доверчивые, чуть-чуть восторженные. Комиссия решила считать ее сочувствующей и выдала мандат с совещательным голосом.

Подошла очередь Вани Гармаша.

- Предъяви документ, товарищ!

Ваня попросил у соседа перочинный ножик и начал вспарывать подкладку пиджака. Все с удивлением смотрели, как он достал из тайника матерчатый лоскут с печатью Крымского подпольного губкома комсомола. Все так и ахнули.

- Неужели из Крыма?

- Кто из Крыма, где? Ух ты!..

Ване выписали мандат с правом решающего голоса и попросили рассказать с трибуны съезда о борьбе комсомольцев во врангелевском тылу.

- В Большой театр хочешь пойти? - спросили у него.

Ваня посмотрел на Леньку, но тот не знал, и Ваня решил: если театр большой, то надо в нем побывать.

- Хороший билет ему дай, зачем на галерку?

- Ничего страшного, - вмешался матрос в черном бушлате. - Галерка - самое лучшее место: сидишь наверху, как на клотике: все лысины видать.

Леньке с его аршинным мандатом велели подойти к соседнему столику. Девушка в буденовке что-то отмечала в списках. Русая челка ее свисала и закрывала половину лица. Ленька положил перед ней документ. Девушка пробежала его глазами, медленно поднялась и с удивлением, неуверенно спросила:

- Леня?

Точно сердце оборвалось у Леньки: неужели Надя? Ведь ее еще при деникинцах вели на расстрел...

- Леня, пацанчик мой, неужто тебя вижу? - радостно воскликнула девушка. - Ух, какой важный!..

Она подвела его к большому окну и, не обращая внимания на Ваню Гармаша, стоявшего рядом, говорила без умолку.

- Ну и чудеса!.. Просто не верится, что это ты...

- А как ты жива осталась? - спросил наконец Ленька, все еще не веривший, что видит Надю.

- А вот так... Освободили свои. Ночью налетели на тюрьму... Ну, а ты?

- Семь раз погибал, а все живой, - смущенно сказал Ленька.

- Ну и правильно: ты ведь шахтер, а шахтеры в воде не тонут, в огне не горят!

Если бы знала Надя, как она была близка к правде...

- Я знаю, что Вася погиб, - сказала Надя грустно. - Очень жалко, смелый был паренек, отчаянный... Помнишь, как его принимали в комсомол в Клубе металлистов на Седьмой линии? А себя помнишь? Приставал, чтобы и тебя приняли. Но уж очень ты был мал. А сейчас прочитала твою фамилию, и в сердце кольнуло. Думаю: «Не наш ли Устинов?..» Значит, ты от Второй Конной? А я в Луганске, в губкоме комсомола. На съезде нас трое донбассцев. Ну, пойдем, я тебя запишу. Слыхал, Ленин будет выступать на съезде?