Жюль Верн - Михаил Строгов Страница 50

Двадцать второго августа кибитка доехала до городка Ачинска, что от Томска в трехстах восьмидесяти верстах. До Красноярска оставалось еще сто двадцать верст. Пока ничего чрезвычайного не произошло. Все шесть дней, что они были вместе, Николай, Михаил Строгов и Надя оставались прежними: одному ни на миг не изменило его спокойствие, остальных не оставляло беспокойство при мысли о том часе, когда их спутник должен будет с ними расстаться.

Местность, которую они проезжали, Михаил Строгов видел — если можно так сказать — глазами Николая и девушки. Они поочередно живописали ему места, через которые ехала кибитка. Он знал, лес ли вокруг или равнина, не виднеется ли в степи избушка и не показался ли в поле зрения местный житель-сибиряк. Николай был неистощим. Он любил поговорить, и, сколь бы своеобразно ни виделись ему вещи, слушать его было приятно.

Как-то днем Михаил Строгов спросил у него о погоде.

— Вполне пригожая, батюшка, — отвечал тот, — однако это последние дни лета. Осень в Сибири короткая, и первые зимние холода скоро уже дадут о себе знать. Быть может, татары решат привести холодное время на зимних квартирах?

Михаил Строгов в сомнении покачал головой.

— Стало быть, ты, батюшка, в это не веришь, — отметил Николай. — Думаешь, они пойдут на Иркутск?

— Боюсь, что так, — ответил Михаил Строгов.

— Да… ты прав. С ними один скверный тип, который не даст им застыть по дороге. Слышал об Иване Огареве?

— Да.

— Знаешь, ведь предавать свою страну нехорошо?

— Да… это нехорошо… — отвечал Михаил Строгов, желая остаться бесстрастным.

— Послушай, батюшка, — заметил Николай, — тебя, мне кажется, не очень-то возмущает, когда при тебе заводят речь об Иване Огареве! При этом имени русская душа не может не содрогнуться!

— Поверь, дружище, твоей ненависти к нему никогда не сравниться с моей, — сказал Михаил Строгов.

— Быть того не может, — ответил Николай, — нет, не может! Когда я думаю об Иване Огареве, о том зле, которое он содеял нашей святой Руси, меня охватывает ярость, и попадись он мне в руки…

— И попадись он тебе в руки, дружище?…

— Мне кажется, я убил бы его.

— А я в этом уверен, — спокойно ответил Михаил Строгов.

Глава 7

ПЕРЕХОД ЧЕРЕЗ ЕНИСЕЙ

Двадцать пятого августа к концу дня показался Красноярск. Путь от Томска занял восемь дней. И если, несмотря на все старания Михаила Строгова, быстрее доехать не удалось, то это объяснялось тем, что Николай мало спал. А значит, не было возможности подстегнуть его лошадь, которая, попади она в другие руки, проделала бы тот же путь всего за шестьдесят часов.

К великому счастью, о татарах пока речи не возникало. Ни одного разведчика не встретилось на дороге, которой только что проехала кибитка. Это казалось необъяснимым, и, по-видимому, должно было произойти какое-то очень серьезное событие, помешавшее войскам эмира без промедления двинуться на Иркутск.

И это важное событие действительно произошло. Чтобы отбить Томск, на город был брошен новый русский корпус, наскоро собранный в Енисейской губернии. Слишком слабый, однако, сравнительно с объединившимися ныне войсками эмира, он вынужден был отступить. Под началом у Феофар-хана, включая его собственных солдат и солдат Кокандского и Кундузского ханств, состояло теперь двести пятьдесят тысяч человек, против которых русское правительство не могло пока выставить достаточных сил. Сдержать нашествие в ближайшее время казалось невозможным, и татары всей своей массой могли вот-вот двинуться на столицу Сибири.

Сражение под Томском произошло — о чем Михаил Строгов не знал — 22 августа, и именно поэтому к 25 августа авангард эмира еще не появился под Красноярском.

И все же, если Михаил Строгов и не мог знать о последних событиях, случившихся после его ухода, он твердо был уверен в одном: ему удалось на несколько дней опередить татар, и, стало быть, оставалась надежда раньше них попасть в Иркутск, от которого теперь отделяли восемьсот пятьдесят верст (900 километров).

К тому же в Красноярске, городе с населением примерно в двенадцать тысяч душ, он рассчитывал легко найти транспорт. Коль скоро Николаю Пигасову предстоит в этом городе остановиться, придется найти проводника и заменить кибитку каким-нибудь другим, более быстрым средством передвижения. Михаил Строгов не сомневался, что после обращения к губернатору и установления его личности царского гонца — с чем трудностей не возникнет — он получит возможность достичь Иркутска в самый короткий срок. И тогда останется лишь поблагодарить славного Николая Пигасова и немедленно вместе с Надей продолжить путь: Михаил Строгов не хотел расставаться с девушкой, не передав ее в руки отца.

Однако Николай хотел остановиться в Красноярске лишь, как он выразился, «при условии найти там себе должность». Этот образцовый служащий, до последней минуты остававшийся на своем посту в Колывани, намеревался вновь предложить себя в распоряжение администрации.

— Зачем мне получать жалованье, если я его не заработаю? — повторял он.

Если бы его услуги не потребовались в Красноярске, где телеграфная связь с Иркутском поддерживалась всегда, то он хотел ехать либо до станции Удинск, либо до самой сибирской столицы. И в таком случае мог продолжить путешествие с братом и сестрой. А в ком еще смогли бы они найти более надежного проводника и более преданного друга?

Кибитка находилась уже в полуверсте от Красноярска. Справа и слева видны были бесчисленные деревянные кресты, которые обычно ставят вдоль дорог в городском предместье. Было семь часов вечера. На высоком утесе над Енисеем на фоне ясного неба вырисовывались силуэты церквей и контуры домов. Последние отблески заходящего солнца, рассеянные в атмосфере, отражались в водах реки.

Кибитка остановилась.

— Где мы, сестрица? — спросил Михаил Строгов.

— Самое большее в полуверсте от первых домов, — ответила Надя.

— А что, город уже спит? — продолжал спрашивать Михаил Строгов. — До моих ушей не доносится ни звука.

— А я не вижу ни блеска огней в темноте, ни дыма, уходящего в небо, — добавила Надя.

— Странный город, — произнес Николай. — Здесь не шумят и рано ложатся спать.

Душу Михаила Строгова пронзило недоброе предчувствие. Он еще не рассказывал Наде о своих планах, которые связывал с Красноярском, рассчитывая найти здесь средства для надежного завершения своего путешествия. И очень боялся, как бы его расчеты не рухнули еще раз! Но Надя угадала его мысль, хотя уже не понимала, зачем ее спутнику спешить в Иркутск теперь, когда у него уже нет письма императора. Как-то она уже заводила об этом разговор.

«Я поклялся достигнуть Иркутска!» — только и ответил он ей.

Но для выполнения своей миссии ему требовалось еще и найти в Красноярске какое-нибудь быстрое средство передвижения.

— Послушай, дружище, — обратился он к Николаю, — отчего мы стоим?

— Да вот боюсь разбудить жителей окраины скрипом моей телеги!

Николай чуть тронул лошадь кнутом. Серко несколько раз тявкнул, и кибитка мелкой рысью стала спускаться по дороге, вползавшей в Красноярск.

Десять минут спустя кибитка въезжала на главную улицу.

Красноярск был пуст! Ни одного афинянина в этих «Северных Афинах», как величает город мадам Бурбулон. Ни одного из экипажей в блестящей упряжке не катилось по его чистым, широким улицам. Ни одного прохожего не видно было на тротуарах, что тянулись вдоль великолепных деревянных домов, видом своим напоминающих монументы! Ни одной элегантной сибирячки, одетой по последней французской моде, не прогуливалось по этому замечательному парку, выкроенному из березовой рощи и тянувшемуся до самого берега Енисея! Немотствовал массивный колокол собора, молчали куранты на церквах, а ведь нечасто случается, чтобы русский город не полнился звоном колоколов! Но здесь царило полное запустение. В городе, еще недавно столь оживленном, не было ни одного живого существа!

Последняя телеграмма, пришедшая из царской канцелярии до того, как провод был оборван, содержала приказ губернатору, гарнизону и жителям, кто бы они ни были, покинуть Красноярск, забрать все, что имело хоть какую-нибудь ценность или могло представлять хоть какую-то пользу для татар, и укрыться в Иркутске. Предписание относилось и ко всем жителям губернии. Московское правительство хотело, чтобы глазам захватчиков предстала пустыня. Эти приказы в духе Ростопчина [100] ни у кого ни на миг не вызвали желания обсуждать. Они были выполнены, поэтому-то в Красноярске не осталось теперь ни одной живой души.

Михаил Строгов, Надя и Николай молча проехали по городским улицам. Невольно рождалось впечатление внезапной летаргии. Лишь гулкий стук колес кибитки да цоканье копыт нарушали тишину этого мертвого города. Михаил Строгов ничем не выдал обуревавших его чувств, но ему пришлось пережить острый приступ ярости против злого рока, который неотступно преследовал его, — ведь надежды его снова оказались обмануты.