Вячеслав Софронов - Хан с лицом странника Страница 51

— Что за шум?! — заорал он, — а ну, стоять! Вам говорю!

— Этот вон, — стрелец указал на Едигира, — выглядывал чего-то.

— Я и решил, а может он до царя добраться хочет, мало их тут понаехало…

— Который, — степенно спросил Басманов.

— Этот, этот, — закричали стрельцы, указывая на Едигира. — Дозволь боярин, нам в подвал его свести. Там мигом разберемся, огоньком подпалим и узнаем, чего он замыслил.

— Погодь, — Алексей Данилыч легко плечом отстранил стрельцов и вгляделся в Едигира, — Чей будешь? Откуда взялся?

— Со Строгановым приехал к государю, — неохотно ответил тот.

— А чего высматривал?

— Смотрел…

— Чего смотрел-то, не видел раньше что ли дворцов таких?

— Не видал, — протянул Едигир. — Красивый …

— Красивый, — протянул Басманов, передразнивая. — Царский дворец, потому и красивый. А, однако, молодец, что не убежал. Говоришь, со Строгановым приехал, с самим Аникием, что ли? Вот и пошли к нему.

— Пошли, — с облегчением вздохнул Едигир, не выпуская бердышей из рук.

— А они тебе ни к чему будут, — Басманов сам взял оружие и воткнул их древками в сугроб, — забирайте, вояки! Храбрецы, десять на одного! И смотрите мне, чтоб вина больше не пить! — и он повел Едигира в деревянный дом на отшибе слободы, где отдыхал вернувшийся к себе после ужина Аникий Федорович Строганов.

Тот встретил Басманова как старого знакомого и радостно засуетился, усаживая его. Но бросив недовольный взгляд на застывшего в дверях Едигира, спросил:

— Чего хотел-то, Василий?

— Вот, драчуна твоего привел, чуть не переколотил стрельцов моих, — ответил за него Алексей Данилович, — откуда взял такого?

— Сам пришел в городок ко мне. Сказывает, будто князь сибирский, так? — он глянул на Едигира.

Тот молча пожал плечами и остался стоять неподвижно.

— Князь, говоришь? Надо бы его царю показать, — заинтересовался Басманов и оценивающе оглядел Едигира, — нам сейчас такие люди весьма нужны. Крещен?

— У меня в городке и крестился, — Строганов мигом сообразил, какие выгоды будет иметь, если его охранник попадет в число царских слуг, и переменил тон разговора, — садись, Василий, чего стоишь?

Тот осторожно присел на лавку, словно боялся раздавить ее, и, скрестив руки на груди, застыл в неподвижности. Строганов "отметил про себя, что никому так не доверял из своих людей, как этому молчаливому и всегда спокойному выкресту. От него исходило не только спокойствие и уверенность, но и какая-то правота в своих поступках, действиях. И хоть находился он у Аникия Федоровича на службе, службой это было назвать трудно. Он просто жил рядом с ним по собственному разумению и принципам, воспринимая внешний мир по-своему не так, как другие, видел в нем иные законы и ценности. С ним не нужно было спорить, убеждать, приказывать. Нет, он сам делал и совершал поступки, которые оказывались нужными и полезными всем окружающим. Но это и настораживало, не давало предугадать, распознать его, чтобы сблизиться с ним, сдружиться по-настоящему.

Но сейчас Строганова мало интересовали странности его охранника. Он лишь мельком отметил про себя, что надо как-нибудь поговорить с ним наедине, по душам с хорошим вином и угощением. А сейчас на Москве он искал единомышленника в делах своих и лучше Басманова, с которым он встречался еще во время прошлых приездов, трудно было кого-то найти.

— Угощения не предлагаю, — заговорил Аникий Федорович, — не у себя в вотчине. В гостях. Но вот просьба у меня к тебе имеется, Алексей Данилович, превеликая. Не откажи выслушать.

— Отчего не выслушать. Всегда рад помочь, коль в моих силах. Только не знаю, смогу ли помочь тебе, Аникий. Дело-то видишь как повернулось…

— Да уж, слышал я сегодня царя-батюшку и в голове моей дурной ничегошеньки в ряд не легло, не выстроилось. Неужто и впрямь государь решил монашеский клобук на себя надеть?

— И ты туда же, — усмехнулся Басманов, — то бояре далее собственного носа ничего не видят, а ты мужик вроде с умом, понятие обо всем имеешь. Болтают, будто живешь в своих вотчинах как князь удельный. Даже войском обзавелся…

Болтают то, наговаривают, а ты и веришь, — испуганно замахал рукой Строганов, — не скажи кому еще.

— Я-то не скажу. По мне, так хоть по небу летай, да вниз не падай. Зато много на Москве зубоскалов, которым дай язык почесать, честного человека плутом назвать. Но не о том я. Ты-то, Аникий, как не понял о чем государь давеча за столом говорил?

— Как все, так и я, — Строганов обиженно опустил голову и тихо посапывая, соображал тем временем, кто из недоброжелателей мог оговорить его перед царем, а таких было немало…

— Государь решил царство свое на две части поделить — на праведных и неправедных…

— Как это? — ошарашено уставился на него Аникий. — А кто неправедным окажется, так тому камень за пазуху и в реку, что ли?

— Погоди, не шуми, дай слово сказать. Мы о том с Иваном Васильевичем много думали и так, и сяк рядили. Выла и о том речь, чтоб кто против царя идет, то лишить их жизни без жалости христианской, как ворогов государства нашего.

— Неужто и такие есть?

— Есть, есть. Всяких в достатке, которых пой да корми, а своим не зови. Только как их узнать, распознать, то главный вопрос. Потому теперича будем мы к себе принимать лишь тех, кто царя почитает наипервее отца, матери, как Господа Бога. А повелит государь, так и отца выдаст с головой, коль тот замыслил худое дело супротив него.

— Негоже так-то детям против отцов своих идти. Такого в Писании нет. Не по-христиански деется. Почитай отца и мать свою…

— Думаешь, я из агарян и Писания святого в руки не брал? Только писано там, что царь — от Бога и наместник его на земле. А как Господь Авраама испытывал, заставив принести в жертву любимого сына Исаака? И ведь не ослушался тот и руку уже занес, да ангел остановил. Или нет того в Писании?

— Как нет… Само собой, именно так и описано. Так ведь, про отца, а не про сына, — не унимался Строганов.

— Тьфу! Ну и упрямец ты, Аникий, я тебе говорю стрижено, а ты мне — брито! Пойду я в таком случае, коль ты Писание лучше меня знаешь. Сиди тут и разбирайся сам Чего доброго, когда царь тебя к себе призовет, начнешь и его уму разуму учить.

— Да успокойся ты, Алексей Данилович, присядь, — вцепился Строганов в руку Басманова, — слова боле не вымолвлю. Уж я ли его не почитаю пуще отца родного. Да, совсем забыл, я же тебе подарок привез. Лисиц черно-бурых на шапку. Как в Москву вернемся, так и вручу за науку и за дружбу нашу.

Басманов криво усмехнулся, поняв куда клонит хитрый собеседник его, но вслух сказал.

— И не знаю, когда в Москву обратно поедем, то от государя одного зависит. Как он решит. Но за подарок, все одно, спасибо тебе. Ценю дружбу. А сейчас удоволю твою волю, объясню как государю преданность свою выказать. Станет он полк набирать особый, а ему и припасы, и многое чего нужно. Ты уж не поскупись и поставь чего сможешь: товары ли, соль свою возов несколько. Все сгодится, сложится. Вот преданность свою и выкажешь.

— Невелики доходы мои, как иные думают, — поскреб в бороде Аникий, — ране метла резко мела, а обилась, притупилась. Басурманы житья второе лето не дают. И где на них управу найти? Воевода Чердынский за свою вожжу тянет, глазом на мои варницы косит. Рук на все про все не хватает. Не знаю, как и быть.

— Одной рукой узла не завяжешь. Бери помощников себе добрых, чтоб было на кого положиться. В работники беглых принимай, но только я тебе того не говорил, не советовал. Показывай их как вольных. В тех лесах куда убежишь? А про воеводу Чердынского потолкую с государем, положись на меня.

— Воинских людей бы мне испросить для защиты…

— Про то забудь. Воюем чуть ли не на четыре стороны света. Сам знаешь. А чего тебе плакаться? Вон, какие богатыри у тебя на службе, — указал Басманов на сидевшего молча Едигира, — с ними кого опасаться?

— Мои заботы кто поймет, — тяжело вздохнул Строганов.

— Это точно. Сунулся Еремушка к семи чертям. Коль назвался груздем, то полезай в кузов. День к ночи клонится, а человек к заботам. Ладно, не проспите к заутрене. Царь велит затемно еще звонить и сам приглядывает, кто на службу идет, — говорил Басманов, вставая, перекрестившись широко и размашисто, — а про тебя, молодец, непременно государю доложу

— Ну, а ты, Василий, чего из наших разговоров понял? — спросил Строганов, когда они остались одни.

— Понял, что царь на службу зовет, — ответил тот.

— И пойдешь?

— Не знаю. Думать надо.

— Ну ты подумай, подумай. Только и обо мне не забудь, когда твой час придет.

Еще не начало светать, когда Едигира разбудил тугой, тревожный звон колокола. Мерные удары, следующие один за другим почти без перерыва, вдруг затихли и более низкий, протяжный удар, как бы завершая начатое, сказал последнее слово, созывая народ к заутрене.