Виктор Карпенко - Брат на брата. Окаянный XIII век Страница 51

Дубрава, тревожась за сына и провожая в очередной раз «воинский поход на половцев или ромеев», всякий раз просила:

— Вы уж поосторожней, шеи себе не сломайте!

Все шло хорошо, и только один раз, когда Роман с мальчиком возвращались, усталые, домой, Андрейка спросил:

— Скажи, отец, а почему ты спишь один? Ты не хочешь, чтобы у меня были братья и сестры?

— Ты еще очень мал… — начал было Роман.

— Мне уже девять, — возразил Андрей, — и я знаю, как появляются на свет Божий дети.

Роман остановился, присел перед мальчиком и, положив ему руки на плечи, доверительно сказал:

— Я не хочу тебя обманывать, но и правды сказать не могу. Придет время, и ты все узнаешь. А мама твоя мне люба. Вот те крест, — перекрестился Роман. — Ну, а что не делю я с ней ложа, на то есть причина.

Больше подобных вопросов Андрей не задавал, но и без того двойственность положения доставляла Роману немало огорчений.

Как-то незаметно прошла зима. Сошел снег. Началась пахота. Близилась разлука. Роман, терзаемый ожиданием, все чаще уединялся, чем вызывал недоумение и тревогу у близких. Наконец, на Духов день прискакал из Владимира гонец: великий князь призывал Романа к себе.

2

В последний раз, вспенив воду веслами, лодки и насады ткнулись носами в глинистый волжский берег, над которым нависали поросшие лесом Дятловы горы.

— Здесь, на откосе, выгружаться, — указал великий князь и первым сошел по перекинутой доске на берег. За ним последовал набольший воевода Петр Ослядюкович, воевода строительной дружины Арефий Никитич, бояре, горохом посыпались за борта насадов и лодий гриди, дружинники, работный и пахотный люд владимирский и суздальский.

— Может, правее, на окской косе расположимся? Там положе и речушка течет, неглубокая, но светлая, как божья слеза, — предложил Арефий Никитич. — Я тут по осени был, все высмотрел.

— Веди! — приказал князь.

И правда, лучшего места для расположения строительной дружины не сыскать: обрывистый склон разрезала ложбинка, в которой, журча на камушках, перекатывалась речушка.

— Здесь и дорогу на кручу вести легче, — настаивал на своем Арефий Никитич.

Князь и сам видел преимущества этого места, но отменить приказ не захотел.

— Придут городчане, ростовцы, смоляне — разместим их здесь. А теперь, воевода, посмотрим, где граду стоять. Веди, коли бывал уже в этих местах.

Продираясь сквозь заросли орешника, Юрий Всеволодович, воеводы и десяток гридей охраны двинулись по склону вверх. Вначале попадались навстречу березки, сосенки, кои корнями, словно паучьей сетью, оплели склоны, а к концу подъема стеной стали вековые дубы.

— Далеко ли дубрава простирается? — обозревая ровную как стол площадь, поросшую дубняком, спросил воеводу строительной дружины великий князь.

— До противоположного склона, что к Волге сбегает, — ответил, радостно сияя глазами, тот. — А дуб-то хорош! Из таких бревен и стены что каменные, никакими пороками не расшибешь. Там же, за речушкой, — показал рукой Арефий Никитич на юг, — поначалу дуб, а далее сосна, лиственница. Токмо хоромы княжеские ставить из тех стволов: ровные, белые, душистые.

— А что, — обернулся Юрий к воеводам, — место знатное, здесь и быть граду! Стены вести по берегу окскому, по берегу волжскому, а замкнуть по берегу этой лесной речушки.

— Ого! — невольно вырвалось у Арефия Никитича. — Так здесь поболее трех верст кряду будет. Не осилить нонешним народом.

— Осилим! — уверенно произнес Юрий. — Миром возводить град будем, ибо служить ему всей земле володимирской!

К вечеру подошли городчане. Устин Микулич был несказанно рад встрече, рад тому, что великий князь наконец-то решился возводить крепость, им присоветанную, и потому ходил по берегу важно, эдаким задиристым петушком, встревая везде и всюду с советами, пока Юрий Всеволодович не приказал ему:

— Бери-ка ты, Устин Микулич, в свои руки хлебной припас. Народу на Дятловы горы пришло много, всех кормить надо, и кормить сытно.

На следующий день пришли лодии с мужиками из Москвы, Ярославля, Смоленска, Переяславля, к вечеру появились ростовцы, а в течение недели малым числом объявились работные, коих прислали князья Иван и Святослав. Но никто из братьев не откликнулся на призыв Юрия и не появился на Дятловых горах. Юрий затаил обиду, но никому об этом не сказал.

Взялись за работу дружно: валили лес, рубили башни, ставили стены, копали ров, насыпали вал. Потихоньку обживались: рыли землянки, рубили избы, по берегу речушки, названной Почайной, ибо место это напоминало Юрию Киев, словно грибы, вырастали баньки, чуть выше — кузни, где с раннего утра и до позднего вечера потные и черные от копоти кузнецы ковали топоры и лопаты.

На самом высоком месте, на юру, заложили церковь Михаила Архангела.

— Время придет, будет она белокаменной, с вызолоченными куполами и крестом, чтобы всяк плывущий по Волге или Оке еще издали видел крест сияющий. А пока возведем храм деревянный. Приступай, мужики, Бог вам в помощь! — перекрестился Юрий.

Все дальше и дальше отступал вековой лес от чернеющего свежиной вала, от поднимающихся над ним крепостных стен. Думая о весне, о том, что огромное скопище людей надо кормить, Юрий приказал на высвободившемся от леса пространстве корчевать пни, убирать камни, готовить землю под пашню и огороды. Своих гридей и часть дружинников он отрядил на заготовку мяса. Птицу били на Стрелице и островах в великом множестве, а зверя крупнее: кабанов, лосей, медведей — гнали в ловчие ямы, на обрывистый волжский берег, на просеки, где их поджидали мужики с рогатинами и копьями. Мясо и сало укладывали в дубовые бочки, пересыпали солью и закатывали их в выкопанные в склоне пещеры-кладовые под охрану сторожей и неусыпное, бдительное око городецкого воеводы. Точно так же заготовляли на зиму рыбу.

Начато было многое, рук не хватало. Юрий слал гонцов, требуя людей. Братья, словно сговорившись, не отказывали, но и мужиков не слали, ссылаясь на уборочную страду.

Пришла осень — сырая, холодная, с мелким изнуряющим дождем и пронизывающим ледяным ветром. Земляные работы пришлось прервать, но каждое утро старшие артелей, сотники и воеводы строительных дружин поднимали мужиков и гнали их на заготовку леса, устройство оборонительной засечной полосы, возведение крепостных башен и стен. Все больше мужиков приходилось отрывать от строительства крепости и отправлять на рытье землянок, возведение домов, заготовку дров на зиму. Без этого зимы не пережить.

— Ежели немедля, пока не стала река, хлеба не доставить, перемрут мужики, — тревожась, не раз напоминал князю Устин Микулич. — Токмо Городец хлебный припас доставил да еще Стародуб. Остальные же города непонятно чего выжидают. Даже Володимир и тот ни единого пуда зерна не дал. Надобно тебе, государь, возвращаться в стольный град.

Юрий и сам понимал, что надо плыть во Владимир.

«Почуяли князья да бояре слабину, что недосуг мне ноне, вот и своевольничают — ни хлеба, ни людей не шлют. Да и на западном порубежье неспокойно: свеи головы подняли, ливы чудь воюют, на новгородские земли зарятся, а Новугород все никак не уймется: шумит, рядится, опять князя поменяли. Не к добру все это. Ох, не к добру!»

Подул сиверко, к вечеру лужи затянуло ледком.

— Пора! — решил князь. — Утром отплываем в стольный град. Вместо себя старшим над всеми ставлю Арефия Никитича. Ты-то как, Устин Микулич, здесь зимовать будешь или в Городец уйдешь?

— Дозволь, государь, мне со своими мужиками отплыть домой. Работы в зиму немного, а ртов, кои кормить надобно, не перечесть. А по весне опять придем град возводить. Одно плохо: уже и стены стоят, а названия граду нет. Не по-людски как-то, — заскреб бороду городецкий воевода.

— А ведь верно, — согласился Юрий Всеволодович и, подумав, решительно произнес: — Быть граду Нижним. Нов город Нижний!

— Почто так? — удивился Устин Микулич. — Надобно Юрьевом назвать. В честь великого князя володимирского.

— Нет! — усмехнулся Юрий. — Не славы ради труд я сей затеял, а ради того, чтобы крепко стать на Волге, чтобы в торговых делах Новугород Нижний был под стать Великому Новугороду и чтобы стоял он стражем на восточном порубежье.

3

С невеселыми думами возвращался Роман в Булгар. Вез он грамоту великого князя к царю Булгарского царства Чельбиру. Что было написано в ней, он не ведал, но по насмешкам, коими цеплял Юрий Всеволодович своего посольского боярина, можно было догадаться, что великий князь предложил царю Булгарии в зятья своего младшего брата Ивана.

— Чего закручинился? — тихонько подойдя к стоявшему у высокого борта насада Роману, вкрадчиво спросил купец Авраамий. Был он росточку невысокого, пышнотел, с редкими, подернутыми сединой волосами, масленой улыбкой и такой же масленой обволакивающей речью. Никто не знал, откуда тот родом, да и сам Авраам не помнил своей отчины, но зато разумел он многих народов речь и ходил с товарами с севера на юг и с запада на восток. Имел свои дворы в Царьграде и Багдаде, Киеве и Владимире, в ставке половецкого хана Кончака и стольном граде Булгарского царства. Будучи истым христианином, он исподволь нес слово Божье в страны, проповедующие ислам. Проплывая мимо строящегося города, он не преминул высадиться у Дятловых гор и посетить Юрия Всеволодовича. Беседа была долгой, в конце ее великий князь предложил купцу совершить дальнейший путь в Камскую Булгарию вместе с Романом Федоровичем — боярином посольского чина. Авраамий встречал молодца при дворе булгарского царя ранее, ему он был по нраву своим спокойствием, уверенностью, и потому охотно согласился. И теперь, наблюдая за Романом, он видел на его лице внутреннюю борьбу, муку, душевную боль. — Что угнетает тебя? Может, старый Авраамий сможет тебе помочь?