Борис Тумасов - Кровью омытые. Борис и Глеб Страница 52

Давно не получал Святополк такого удовольствия, как в нынешний день. Вернулся из Киева Путша и порадовал известием: великий князь собирается войной на Новгород. И ежели такое случится, то не станет Владимир завещать великий стол Ярославу. А еще уверял Путша, бояре киевские сыновей Анны на великий стол не допустят. В Киеве место Святополка.

Поздним вечером явился Путша к князю, и просидели до полуночи. Поведал Путша, Владимир во гневе, а еще недоволен великий князь нежеланием Бориса принять после Владимира Святославовича киевский стол.

Проводив Путшу, Святополк направился в опочивальную. Марыся уже спала. Отрок помог Святополку раздеться, поставил на столик плошку, закрыл за собой дверь.

Залез князь под одеяло, Марыся даже не пошевелилась. Крепкий сон у княгини. Святополк тронул жену за плечо, позвал:

— Марыся, слышь, Марыся!

— Что, князь? — Она сонно зевнула, повернулась к нему.

— Боярин Путша из Киева приехал.

— Разве не мог ты сказать о том утром? К чему сон разогнал!

— Весть необычную привез боярин. Ярослав с новгородцами дань отказались платить Киеву, быть войне с новгородцами.

— Але впервой такое, когда город на город поднимались? В Польше ли не бывало? Всегда ль шляхта королю повинна?

— Ярослав в немилости будет у великого князя, Борис от Киева отказывается, кому великий стол достанется? Мне!

— О Матка Бозка, я буду великой княгиней, женой круля Руси! Когда такое случится, Святополк?

— Скончается Владимир, и я стану великом князем.

— Езус Мария, он может жить долго! — разочарованно протянула Марыся.

— Я ль не жду того часа? Теперь я думаю, Марыся, мне не стоило рядиться с твоим отцом и обещать ему Червенские города.

— Зачем они тебе, Святополк? Разве без них Киевская Русь не будет большой? Тебе, князь Святополк, лучше иметь с королем мир.

— Иметь мир? У твоего отца, Марыся, хватка волка. Сожрав Червону Русь, он возалчет и иные наши земли. Живет ли он в мире с императором германским Генрихом?

И русичи меня не поймут, коли уступлю я Болеславу западное порубежье.

— Пустое, Святополк. Але не волен ты в своих землях? Кто с тобой заодно, на кого опираешься? На ляхов и отца моего, короля Болеслава.

Долго молчал Святополк. Марыся прижалась к нему. В свете горящей на столике плошки резко выделялись заострившиеся черты лица князя и задравшаяся бороденка.

Святополк, уловив взгляд жены, спросил:

— Аль узрела чего во мне?

— Да так, смотрю.

— Похудел я, Марыся, нет мне покоя. Будто успокоюсь чуть, засветит моя звезда, новая напасть наваливается. То великий князь надо мной нависнет, то король ляхов меня животом давит. А у меня, Марыся, душа мятется. Вот про Ярослава сказал те, а сам думаю, сяду князем над всей Русью, а брат на меня с новгородцами войной пойдет, как ходил Владимир с новгордцами на Киев. Сама ведаешь, что из того получилось!

— Не кусай руку короля, Святополк, кто те поможет против Ярослава?

— Не помогут ляхи, пошлю тиуна Онфима к печенегам. У него с ними дружба, чать, знаешь, жена его Аглая сестрой Боняку и Булану доводится.

— Печенеги явятся, пограбят Русь и уйдут, а Ярослав сызнова новгородцев и варягов на Киев поведет.

— Я с дружиной и печенегами Новгород возьму, смирю Ярослава.

Марыся приподнялась на локте, заглянула Святополку в глаза.

— Ты чего?

— Помнишь, я спрашивала тя, Святополк, о братьях твоих, Борисе и Глебе?

— Ты мой ответ слышала, я дам им уделы.

— Но ты забыл, есть бояре, которые напомнят, что великий князь Владимир хотел видеть князем киевским Бориса.

— Что из того?

— Пока Борис и Глеб живы, не будет нам покоя.

— Не заставляй меня, Марыся, возненавидеть братьев.

— Ха! Разве они тебе братья але Владимир твой отец?

Их мать Порфирогенита Анна, твоя же — мать Аллогия, а отец — Ярополк, ты сам мне об этом сказывал. В тебе, Святополк, течет варяжская кровь.

— Борис и Глеб не злоумышляют против меня.

— Может, и так, но бояре, какие твою руку не станут держать, против тебя киевлян поднимут, Бориса великим князем назовут.

— Замолкни, Марыся. Узнаю в те дочь Болеслава.

— О Езус Мария, я ли отказываюсь от того?

— Пресвитер напоминал мне, митрополит Иоанн требует крестить тя, Марыся. Того и отец, князь Владимир, желает. Еще они ждут, когда я удалю из Турова епископа.

— Скоро ты сам станешь великим князем, и может случиться такое, что митрополит потянется к вере лютеранской.

— Митрополия государства Киевского от патриархата Константинопольского не отколется.

— Вера греческая за морем, а латинская рядом, протяни руку, вот они — ляхи, германцы…

— Уймись, Марыся, — раздраженно оборвал жену Святополк, — не желаю вмешиваться в догматы Церкви. Я не Борис и к книжной премудрости не тяготел. Когда же сяду великим князем, тогда пусть Илларион с Рейнберном поскубутся, а мы поглядим, кто сильнее, патриарх ли, папа?

— Богохульствуешь, Святополк.

— Отчего же? Меня крестили греки, тя, Марыся, латиняне. Коли же разобраться желаешь, поклонись книжнику Борису, его пресвитер Варфоломей и иерей Анастас с детских лет наставляли.

Марыся недовольно поморщилась:

— В вере латинской у тебя, Святополк, еще будет время увериться.

— В таком разе оставим разговор о греках и латинянах.

— А Рейнберна я пошлю к отцу, — повременив, сказала Марыся.

— К чему?

— Как узнает король, о чем ты мне поведал?

— Едва епископ на своем осляти Туров покинет, о том станет известно в Киеве…

— Через пресвитера!

— Может, и так.

— Он доносчик.

— Так не думал. Однако Илларион ли, кто иной, но великий князь обо всем, что в Турове творится, ведает.

— Ты все еще опасаешься великого князя? Скоро ты сам сядешь на киевский стол.

— Но я пока не сижу на нем и хорошо помню разговор с великим князем, когда был в Киеве.

— Ты боишься его?

— Да!

— Ты, Святополк, будешь пугаться князя Владимира, когда его уже не будет в живых, — насмешливо заметила Марыся.

— Молчи, Марыся, пока власть у великого князя Владимира, пусть он меньше знает, чем Туров живет.

— Скорей бы в Киев перебраться.

В позапрошлое лето, когда убили воеводу Светозара, боярыня его со всем семейством переселилась в Чернигов. Видать, в Киеве все напоминало ей о муже. А может, потому, что был Чернигов ее родным городом?

Но в мае-травне разнесся по Киеву слух, боярыня Агриппина возвращается.

Выделил великий князь боярыне земли с селами и деревнями, заметив Борису:

— Добрый был воевода, Руси верно служил, жаль, лишились его…

Хоромы воевода Светозар поставил еще в молодые годы, о двух ярусах, бревна одно к одному подогнаны, ладно строили киевские мастера. И красуются они по дороге в Гору, никто их не минует.

Борис помнил грустную боярыню, в прежние лета водившую с собой девочку Росинку. В детские годы она прибегала на уроки к пресвитеру Варфоломею. Теперь, увидев дочь воеводы Светозара, Борис удивился: она выросла и превратилась в красавицу. Молодой князь недоумевал, уж ли это прежняя Росинка? Спросил о том Георгия, а тот посмеялся:

— Ужли те, княжич, не ведомо? Она! — И еще добавил, что сватали ее в Чернигове, да Росинка не согласилась. Три года, говорит, не прошли после смерти отца.

Теперь проходил княжич Борис мимо хором боярыни и на ее подворье глаза пялил, однако если удавалось увидеть Росинку, то издалека…

С приездом боярыни Агриппины с дочерью в Киев совсем забыл Борис ростовскую Ольгицу.

«Господи, — думал княжич, — ужли можешь ты создать более прекрасное, чем Росинка?»

И подсчитал, что будущей весной исполнится три года, как печенеги убили воеводу Светозара. Тогда и скажет Борис великому князю, что хотел бы взять в жены Росинку…

В мае в дивном цветении степь. Будто искусные руки восточных мастериц прикоснулись к ней разными нитями, расшили ее узорами чудными. С высоты седла Булан не степью любуется. Далеко вперед ушли конные тумены, скрипят колеса кибиток, гонят табунщики косяки, ржут кони, и ревут стада. А позади, прикрывая улусы в движении, следует последняя тысяча орды хана Булана. Поодаль от Булана едет охрана хана, его верная сотня.

Опустив голову на грудь, Булан задумался. Боняк покинет свое становище и поведет орду еще не скоро. Это произойдет не раньше, чем степь оденется в ковыли и они закачаются морем, а урусы потеряют бдительность.

Тогда орда Боняка вырвется из придонья и словно камень, пущенный из пращи, пронесется по землям Урусии. А он, Булан, сделает то же на правобережье.

Орда хана Булана идет, прижимаясь к морю, и он наказал темникам двигаться этой дорогой, не заходя в глубь степи, а сам с двумя тысячниками повернул в сторону лесостепи, где начало урусских засек.