Константин Седых - Даурия Страница 53

– Ну, вот теперь в аккурат.

Роман взял щепотку муки, стал растирать ее меж пальцев. Отец спросил:

– Как, ничего?

– Подходяще.

Отец прислушивался к показавшемуся ему неровным стуку зубчатого колеса передачи и, не уловив перебоев, успокоился.

– Придется, паря, тебе за мельника оставаться, – повернулся он к Роману. – Я сейчас домой пойду. Надо будет новое ярмо быкам сделать. Так что давай управляйся тут без меня. Ночевать-то один не побоишься?

– Вот еще новости… – рассмеялся Роман.

– Ну, тогда смотри. А я пошел.

Проводив отца, Роман отвязал коня, спутал его ременным путом и пустил на ветошь. Над мельницей заливались в лазурном небе жаворонки. Потягиваясь и жмурясь на солнце, Роман послушал жаворонков, поглядел на струящийся воздух и беспричинно улыбнулся. Потом отправился в кусты наломать хворосту. В кустах у речки было еще сыро и прохладно, кое-где под крутым берегом лежал голубовато-зеленый лед с вмерзшими в него камешками, ветками и таловой листвой. Один круглый янтарный камешек в ледяной глыбе показался Роману необыкновенно красивым. Он взял похожий на топор камень и стал разбивать глыбу. Скоро очаровавший его камешек был у него в руках. Но, вынутый из льдины, он оказался самым обыкновенным, ничего красивого в нем не было. Роман покатал его на ладони и без сожаления бросил в воду.

Набрав охапку хвороста, вернулся он на мельницу. Варить чай было еще рано, есть не хотелось, и он присел в углу на застланное соломой дощатое ложе, на котором спали помольщики. Монотонный стук жерновов и плеск воды на колесе убаюкали его. Незаметно для самого себя он задремал.

Проснулся он оттого, что в мельнице вдруг стало светло. Роман открыл глаза и обмер: у порога раскрытой настежь двери стояла Дашутка с корзиной в руках.

– Ой, да тут вон кто! – всплеснула руками и притворно удивилась Дашутка. – А ведь я думала, отец тут мелет. Я ерник ходила ломать, да и завернула сюда отца попроведать.

Роман молчал, исподлобья оглядывал ее.

– Что такой букой смотришь? – спросила Дашутка, переступив порог.

– На чужих жен не заглядываюсь. – Роман сердито отвернулся к стене. Давно он мечтал о такой встрече. А теперь, когда встретились, ему захотелось и виду не подать, что он обрадован и взволнован до глубины души.

– А ты погляди, – невесело улыбнулась Дашутка. В голосе ее что-то дрогнуло. Роман снова повернулся, взглянул и увидел, что на ее ресницах повисли две крупные слезы. Ему стало жалко Дашутку. Но спросил он ее все с тем же угрюмым видом:

– Что, с мужем поругалась?

Дашутка тряхнула головой, выпрямилась.

– Хоть бы и так. А тебе-то какое дело?

– Вон какого богатого мужа выхватила, да печалишься. По-моему, не с чего.

– Смеешься?.. Эх, ты! – круто повернулась Дашутка и пошла к двери.

– Я не смеюсь! – вырвалось тогда у Романа, испугавшегося, что Дашутка и в самом деле уйдет. Дашутка сразу остановилась и совсем по-другому спросила:

– Сердишься, что ли, на меня?

– А чего мне сердиться? Ты ведь мне не подданная.

– Нет, ты все-таки скажи: сердишься?

– Да что ты привязалась, – снова начал грубить Роман.

Дашутка заметно повеселела. Она поставила корзину на пол и спросила:

– Можно здесь посидеть? Приморилась я.

– Сиди.

Дашутка оглядела внутренность мельницы, поправила платок на голове, потом сказала насупившемуся Роману:

– Хоть бы чаем меня угостил. Я с самого утра ничего не ела, отощала.

Роман соскочил с ложа и принялся разводить огонь. Дашутка смотрела на него и чувствовала себя неловко. Огонь у Романа никак не разжигался. Тогда Дашутка присела на корточки рядом с ним и задорно бросила:

– Экий ты неуклюжий. Дай-ка мне спички.

Роман подал ей коробок. На одно мгновение их руки коснулись. Роман вздрогнул.

– Пойду за водой, – поспешил он подняться.

Необыкновенно ярким показался ему день, когда он вышел из мельницы. Лицо его горело, сердце билось сильно и часто. Он подошел к замшелому руслу и, прежде чем наполнить котелок, подставил голову под холодную струю воды, бившую сквозь щель в желобе. Вода освежила и немного успокоила его.

Счастливыми глазами поглядел он на небо, на бегущие по нему легкие золотистые облака, улыбнулся жаворонку, трепетавшему в синеве, и поспешил в мельницу.

Там уже весело трещал и дымился в каменном очаге огонь. Дашутку он сперва не увидел и испугался, что она ушла. Но она и не думала уходить. Она сидела за дверью на ложе и держала перед собой левую руку, указательный палец которой был в крови. Роман участливо спросил:

– Что с тобой?

– Наколола о хворостину, – пожаловалась она, – у тебя нет ли чистенькой тряпки?

Не говоря ни слова, достал он из кармана носовой платок с голубенькой каемкой, разорвал его пополам и стал перевязывать ей палец. Для этого ему пришлось опуститься перед ней на колени и невольно коснуться локтями ее колен. У него задрожали руки, пересохло во рту. Дашутка наблюдала за ним и загадочно улыбалась.

С грехом пополам перевязав ей палец, Роман хотел подняться. Но она взяла его за руку и негромко, с придыханием сказала:

– Ой, какая у тебя рука-то горячая…

– Зато сердце холодное, – пошутил он.

Дашутка положила его руку к себе на колени и стала гладить ее, все ниже и ниже склоняясь к нему. Он слышал ее прерывистое дыхание. И, чуть повернув голову, увидел в глубокий вырез на ее ситцевой кофточке упругие смуглые груди и светлую ложбинку между ними. Он поспешил отвернуться и убрать руку с коленей. Но Дашутка снова схватила ее и мягко, но настойчиво потянула к себе. Тогда он мотнул головой, выпрямился, и забыв обо всем, стремительно обнял ее. Дашуткино дыхание опалило ему лицо. И с радостью припал он к ее губам. А Дашутка обхватила его руками за шею, льнула к нему и шептала:

– Дверь, Рома… Дверь-то…

Когда они опомнились, вода в котелке наполовину выкипела и догорал в очаге огонь. Дашутка, подбирая растрепавшиеся волосы, кинулась заваривать чай. На Романа она и взглянуть не смела. А он, смущенный не менее ее, начал нагребать из ларя муку и зачем-то пристально разглядывать под помостьями зубчатое колесо передачи.

Первой решилась заговорить Дашутка. Она позвала его пить чай. Немного помешкав, Роман подошел к ложу, где стоял дымящийся котелок и лежал на бересте нарезанный Дашуткой хлеб.

– А чашка-то у нас одна, – сказал он, не зная, как разговориться.

– И из одной напьемся, – виновато улыбнулась Дашутка и испытующе спросила: – Ты ведь мной не брезгуешь?

– С чего брезговать-то?

– Да кто тебя знает. Может, теперь ты на меня и глядеть не захочешь?

– Экая ты чудная! – сказал Роман и привлек ее к себе. Поцеловал в щеку, усадил ее на ложе рядом с собой. И Дашутка повеселела, оживилась. Она налила в чашку чаю, поднесла к губам Романа ломоть хлеба и приказала:

– Кусай.

Он покорно откусил от ломтя порядочный кусок. Тогда она поднесла ему чашку и заставила пить. Потом спросила, не хочет ли он сахару.

– Разве у тебя есть?

– Есть. Сколько хочешь для тебя есть. Вот получай, – рассмеялась она и поцеловала его прямо в губы.

«Так же вот, поди, и с Алешкой играет», – подумал внезапно Роман и стиснул зубы. Вспомнив об Алешке, он нахмурился, переменился в лице. Невыносимо обидным показалось ему то, что был он у Дашутки не первым. До сегодняшнего дня он не видел в этом ничего особенного. Но сейчас понял, что нелегко ему это будет забыть. И захотелось сказать ей обидное жесткое слово. А Дашутка, не замечая случившейся с ним перемены, все еще дурачилась. Она трепала его за волосы, целовала то в шею, то в щеки. И тогда он спросил ее с нескрываемой горечью:

– Научилась?

– Чему? – не поняла Дашутка.

– А тому самому… Скоро дошла… – зло процедил он сквозь зубы и так сдавил чашку, которую она ему подала, что чашка сухо треснула и разломилась на две половинки.

С нескрываемым испугом уставилась на него Дашутка. Губы ее жалко дрогнули. Она закрыла лицо руками, ткнулась головой в солому и горько-горько заплакала.

Тогда так же внезапно пропала у Романа вся злость, и он стал утешать Дашутку.

– Прости меня, – дотронулся он до ее плеча. – Я ведь и сам мучаюсь. Обидно, что не моя ты… Как бы мы с тобой жили!..

– Уйду я от Алешки, все равно уйду…

– Уйдешь, а тебя на веревке назад приведут.

– Тогда утоплюсь, мне все равно… Не могу я с ним, не могу. – И она снова залилась слезами.

– Да будет тебе. Перестань. Слезами тут не поможешь… Давай лучше соображать, может, что‑нибудь и придумаем.

– Придумаешь, как же. Мне с тобой не житье теперь. Ты ведь вон какой оказался. Всегда меня будешь Алешкой попрекать.

– Не буду. Хоть тяжко мне, а не буду. Забудь ты про это.

Дашутка приподнялась, утерла платком глаза и сказала, что, если Роман ее любит, она готова в любое время уйти с ним куда угодно.

– А куда пойдешь? – криво ухмыльнулся Роман.