Патрик О'Брайан - Капитан первого ранга Страница 53

— Мистер Парслоу, отыщите доктора в лазарете…

— Ищи сам, — отрезал Парслоу.

Неужели он не ослышался? Джек Обри едва не остолбенел. Судя по окаменевшим лицам старшины рулевых, матроса за штурвалом, помощников старшего канонира, возившихся с кормовой карронадой, а также немой гримасе шедшего по продольному мостику мичмана, слова эти были действительно произнесены.

— Вот что я тебе скажу, лютик ты золотистый, — продолжал Парслоу, прищурив мутный глаз. — Перестал бы ты залупаться на меня. Не на такого напал. Сам его и ищи.

— Вызвать помощника боцмана, — приказал Джек Обри. — Старшина, отыщите койку мистера Парслоу. — Помощник боцмана уже рысил с линьком в руке. — Привяжите юного джентльмена к пушке в моей каюте.

Юный джентльмен перестал цепляться за стойку и теперь лежал на палубе, заявляя, что никому не позволит поднять на себя руку. А всякого, кто посмеет притронуться к нему, он проткнет кортиком — ведь он офицер. Помощник боцмана схватил его за шиворот. Часовой открыл, а затем затворил за ними дверь каюты. Оттуда раздался испуганный крик, а затем посыпались многоэтажные ругательства, заставившие прячущих улыбки офицеров на шканцах изумленно округлить глаза. Представление происходило под аккомпанемент мерных ударов линька. Когда они стихли, рыдающего мистера Парслоу за руку вывели из каюты.

— Привяжите его к койке, Роджерс, — распорядился Джек Обри. — Мистер Пуллингс, прикажите, чтобы впредь до дальнейшего распоряжения прекратили выдачу грога мичманам.

В тот же вечер, обращаясь к Стивену, он спросил:

— Вы знаете, что эти негодяи из мичманского кубрика сделали с юным Парслоу?

— Что бы они там ни отмочили, вы мне об этом расскажете, — заметил Мэтьюрин, наливая себе ром.

— Они напоили его до скотского состояния, а затем послали на палубу. Чуть ли не в первый же день, когда они могли отоспаться после штормовых вахт, когда им не нужно было ходить по колени в воде, они не могли придумать ничего умнее, чем напоить допьяна мальчишку. Но больше этого не будет, так как я велел прекратить выдачу им грога.

— Следовало бы прекратить выдачу грога всей команде. Весьма губительный обычай, потакание скотским желаниям, поистине чудовищное забвение здравого смысла. Надо же — по полпинты рома на нос! У меня в лазарете не было бы и четверти такого количества пациентов, если бы не ваш подлый ром. Их приносят ко мне со сломанными конечностями и ребрами, со свернутыми шеями, потому что они сверзились в пьяном виде с рангоута или такелажа — и это добросовестные, солидные, внимательные моряки, которые никогда бы не покалечились на трезвую голову. Вылейте-ка потихоньку всю эту дрянь за борт.

— Чтобы вызвать бунт? Благодарю покорно. Пусть уж лучше иногда напиваются в стельку, главное, чтобы в остальное время они ходили по струнке. Бунт! У меня стынет кровь в жилах от одного этого слова. Я знаю, как он зреет. Люди, с которыми ты вместе плавал, которых ты любишь, становятся равнодушными, скрытными; не слышно ни шуток, ни песен, не видно доброго отношения друг к другу. Экипаж разбивается на два лагеря, а самые нерешительные — они же и самые несчастные — оказываются неприкаянными. А затем по ночам устраивается «кегельбан».

— Что за кегельбан?

— Матросики во время ночной вахты катают по палубе ядра, чтобы дать знать о своих настроениях и, возможно, ударить по ноге офицера.

— Что касается бунта, как такового, — произнес Стивен, — то я за него. Вы отрываете людей от дома, от привычных им занятий, помещаете во вредные для здоровья условия, кормите совершенно неподходящей пищей, подвергаете издевательствам боцманских помощников, ставите в невероятно опасные условия. Более того, вы обкрадываете их, предоставляя им жалкую еду, грошовое жалованье и ничтожные премии — лишая их всего, кроме этого вашего злополучного рома. Если бы я был в Спитхеде, то наверняка присоединился бы к мятежникам. Более того, я поражен умеренностью их требований.

— Прошу вас, Стивен, не говорите так о флоте, вы меня убиваете. Я знаю, что порядки в нем не идеальны, но я не могу переделывать мир и в то же время командовать военным кораблем. Во всяком случае, будьте искренним и вспомните о «Софи», вспомните о любом другом корабле, на котором приятно плавать.

— Действительно, такое случается; но все зависит от каприза, хорошего пищеварения и добродетельности одного или двух человек, и это несправедливо. Я выступаю против всякой власти — этого воплощения несчастья и угнетения. Я выступаю против нее, главным образом, из-за того, что она делает с теми, кто ее осуществляет.

— Только этого мне еще не хватало, — отозвался Джек. — Сегодня днем мне нахамил мичман, а теперь мутит воду мой собственный судовой врач. Слушайте, Стивен, давайте-ка допьем наш ром и немного помузицируем. — Однако вместо того, чтобы начать настраивать скрипку, он протянул руку и взял предмет, лежавший за ней, сказав: — Вот вещь, которая заинтересует вас. Вы когда-нибудь слышали о «воровских болтах»?

— Нет.

— Вот один из них. — Джек протянул ему короткий толстый медный цилиндр с большой гайкой на конце. — Как вам известно, болты предназначены для соединения деталей корпуса и проходят через элементы обшивки. Лучшие изготовляются из меди, которая не ржавеет. Они дорогие, полагаю, что два фунта меди — короткий кусок болта — стоят дневного заработка мастера на верфи. Но если ты корыстный поганец, то ты вырежешь среднюю часть, ввинтишь обрезки и положишь в карман деньги за остальной кусок болта. И никто об этом не узнает до тех пор, пока набор судна не сломается, что наверняка случится где-нибудь у черта на рогах. И тогда оно тихо-мирно пойдет ко дну, не оставив в живых ни одного свидетеля.

— Когда вы об этом узнали?

— Я подозревал об этом с самого начала. Я знал, что раз судно строит Хикман, то ничего хорошего ожидать не приходится. Кроме того, парни на верфи жили чересчур сытно. Однако я убедился в своей правоте лишь на днях. Набор расшатался, зато моя уверенность окрепла. Вот этот болт я вытащил пальцами.

— А разве вы не могли еще на берегу направить жалобу в соответствующие инстанции?

— Мог. Я мог бы потребовать провести инспекционный осмотр корабля и ждал бы месяц или полтора. А что бы я стал тем временем делать? Вопрос этот касается верфи, а там можно услышать множество самых забавных историй о судах, допущенных к плаванию, независимо от их состояния, о мелких служащих, которые приобретают себе кареты. Нет. Я предпочел вывести его в море, и, действительно, корабль выдержал нешуточный шторм. При первой же возможности мне надо будет откренговать его и осмотреть.

Несколько минут оба молчали, и все это время в каюте раздавался мерный стук помп и, чуть ли не в унисон с ним, лай сошедшего с ума матроса.

— Надо будет дать этому человеку еще опиевой настойки, — произнес Стивен, обращаясь, главным образом, к самому себе.

Джек все еще думал о болтах, шпангоутах и других предметах, удерживающих корабль на плаву.

— Что вы скажете о плече Паркера? — спросил он. — Надеюсь, он еще не скоро сможет исполнять свои обязанности? Может быть, высадить его, пусть полечится на водах?

— Это совершенно излишне, — отвечал Стивен. — Он идет на поправку. Жидкая кашица по рецепту доктора Рамиса и низкокалорийная пища — великолепное лекарство. Если сделать ему надлежащую перевязку, то он может выйти на палубу уже завтра.

— Ах вот как, — отозвался Джек Обри. — Выходит, ни увольнения по болезни, ни продолжительного отпуска не предвидится? Вы же не думаете, что воды помогут ему вылечиться от глухоты?

Он задумчиво посмотрел в лицо Стивена, но без особой надежды: в вопросах, которые он считал относящимися к своему профессиональному долгу, как врача, Стивен Мэтьюрин не отступил бы ни на йоту ни перед силами земными, ни перед силами небесными. Они никогда не обсуждали сотрапезников доктора по кают-кампании, однако желание Джека отделаться от старшего офицера, его нелестное мнение о мистере Паркере не было секретом. Но Стивен упрямо посмотрел на него с непроницаемым видом, взял скрипку и пробежался по грифу.

— Где вы раздобыли этот инструмент? — спросил он.

— Я нашел его в лавке старьевщика возле Салли-Порт. Заплатил двенадцать фунтов и шесть шиллингов.

— Вас не надули, дорогой. Мне очень нравится ее звучание — мягкое, нежное. Конечно же, вы большой знаток скрипок. Давайте же начинать, нельзя терять ни минуты. Когда пробьет семь склянок, у меня начнется обход. Раз, два, три, — воскликнул он, отбивая ногой такт, и каюта наполнилась звуками вступления к сонате Корелли — сочинению Боккерини — великолепному образцу высокой гармонии. Волшебный голос виолончели взмывал ввысь, заставляя забыть скрип помп, неустанный лай умалишенного и скверный характер мистера Паркера. Отвечая друг другу, соединяясь, разделяясь, переплетаясь, звуки уносились к небесам — в родную стихию.