Степан Злобин - По обрывистому пути Страница 54

Несколько студенческих фигур проскользнули в толпе. Их заботливо пропускали в сторону Бронной.

Аночка не решилась зайти ночевать домой, где могла ее ждать полицейская засада, оставленная после обыска.

Снова она спала на постели Мани и проснулась от плача ребенка и нудной утренней брани за тоненькой переборкой. Там все уже встали, и шла, по-видимому, непременная воскресная ссора.

— Покуда ребёнка кормила, банки единой мне кипятку не оставили, окаянные, весь самовар выхлебали! — кричала женщина. — А щепки-то чьи?!

— Вот завела из-за щепок! Добра-то! — отозвался мужчина.

— Добра! — закричала та. — А ты поди насбирай их в снегу! Намедни на склад пошла. Хромой черт содрал гривенник. А за что? За мешок дерьма, прости господи! Полный мешок на хребте притащила — в неделю пожгли, а я кипятку не видала!.. Думала, хоть в воскресенье попью, и опять все сцедили!

— Заткнитесь вы, дьяволы, дайте хоть в праздник поспать! — зыкнул кто-то.

— И поставить-то нет никого, — слушая только себя, продолжала женщина. — Встань, поставь, вскипяти, а покуда дитё накормила, все сожрали…

— А самовар-то чей?! Самовар-то чей?! — однообразным аккомпанементом твердил дребезжащий старческий голос. — Мой самовар. Крантик-то все вертят, все вертят… Сызнова капает… Самовар-то чей?!

— Замолчите вы там, окаянные, чтоб вам сдохнуть, собакам! — неожиданно гаркнула тетя Лиза.

За перегородкой вдруг все притихло. Тётю Лизу все то ли боялись, то ли в самом деле сильно её уважали.

— Ну, девоньки, живо вставать! Там от нашего пира чего-то осталось. Варька!.. — повелительно позвала она.

Варька просунула нос в скрипучую дверь.

— Сбегай к Авдеихе, хлеба возьми пять фунтов да чайник с собой прихвати, кипятку притащи… С самоваром их, сдохнешь…

— И стюдню, — еще не проснувшись, откуда-то из-под подушки пробормотала Манька.

— И стюдню на три копейки. Вот тебе деньги, — согласилась Лизавета. — Да живо, смотри у меня!

Умывшись в холодных сенях из ковша над задрызганным мыльным ушатом, наскоро закусили вприхлебку с обычной мятной заваркой.

— Сбирайтесь, сбирайтесь на улицу! И день-то какой! Ишь сколько солнушка! — торопила Лизавета.

Аночка начала одеваться, но вдруг растерянно села.

— Ты что? — спросила ее Лизавета.

— Я не пойду…

— Как так? Почему?

— Да куда ж я днем-то, такая? — в смущении подняла она ногу в валенке и кивнула на шаль Ивановны.

— Ах ты матушки! Как же я, дура, забыла! — ахнула тётя Лиза. — И вправду ведь, барышня, так вам срамно показаться! Простите уж, миленькая, меня. Я-то дура, совсем позабыла, что вы барская дочка. Ведь мы-то все попросту!.. Ну, так, хотите — сидите, хотите — домой к себе поезжайте в карете, а мы с Манькой гулять! До свиданьица, барышня! — с холодком оборвала тётя Лиза, повязывая тёплым платком голову.

Аночка почувствовала, что всё потеряла в их глазах. Маня, одеваясь, отвернулась к окошку и не хотела встречаться с ней глазами. Аночка и сама теперь была смущена совершенно другим: ведь выходило, что ночью она не стыдится идти с ними вместе, а днём… «А вот Володя не постыдился бы. Оделся «бы мастеровым и пошел бы. А я именно «барышня», так вот и есть!» — злясь на себя, подумала Аночка.

Она торопливо оделась и вышла вместе с ними на улицу, чувствуя отчуждение со стороны обеих новых знакомок.

— На конке до Кудринской, что ли? — предложила тетя Лиза.

— Давай, — согласилась Манька.

О желании Аночки ни одна из них не спросила, и Аночка поплелась за ними на конку с сознанием своей же вины.

Вся Пресня кишела народом. Конка была до отказа набита людьми, и от круглых задов тащивших ее лошадей валил, как из бани, пар…

На конке из уст в уста передавалась новость о том, что за ночь студентов под сильной охраной вывезли из Манежа в тюрьму.

— Народу-то сколько на улице! Быть нынче буче! — сказала уверенно тетя Лиза.

У Кудринской площади они вместе вышли из конки.

— До свиданьица, барышня. Вам ведь отсюда домой, — сказала Лизавета.

— Нет, я с вами, — просяще ответила Аночка.

— А я думала — вы за шляпкой пойдете… Да ведь днём-то с нами, простыми, срамно вам по улице…

— Брось, тётка Лиза! — остановила Манька. — Пойдёшь уж теперь всю дорогу про шляпку… Вместе так вместе! И баста!

Она деловито взяла Аночку под руку, но Аночке показалось, что в этом Движении Маньки не было уж вчерашней доверчивой, дружеской теплоты.

Они пошли вниз по Никитской в потоке людей, который местами почти превращался в толпу.

От Никитских ворот они повернули влево, по Тверскому бульвару.

Бульвар был полон студентами, мастеровыми, курсистками, женщинами разных сословий, подростками-фабричными, гимназистами. Было тесно от публики. Впереди слышалось церковное пение. Какие-то женщины на ходу крестились.

— Молебен за упокой государя-освободителя, — высказал кто-то предположение.

Во многих церквах молебен был перенесён с 19 февраля на воскресенье 25-го, о чём было объявлено.

Аночка с подругами и небольшой группой трехгорцев, приехавших вместе на конке, подходили к месту молебна.

Против дома обер-полицмейстера на бульваре стояла толпа народа.

На соседних деревьях, как обезьяны, висли мальчишки. Народ теснился на утоптанных высоких сугробах по обочинам главной дорожки бульвара, на растащенных из штабелей, сложенных на зиму, бульварных скамейках.

— А ну-ка, прихватим скамеечку, — предложила Манька, проходя мимо штабеля.

Втроём они ухватились и поставили скамью на ножки, забрались на неё, чтобы видеть, что происходит. Но зрелища не получилось: ни дьякона, ни священника не было видно в толпе. Раздавался только могучий, типично дьяконский голос:

— Свобо-оды теснителя-я, студентов гоните-еля, умов помрачи-ителя-а, фараонов пове-ли-те-ля упокой, господи, — провозглашал на церковный лад этот голос, — чтобы ему лежа-ать да не вста-ать, людям жить не ме-ша-ать! Воздай ему, господи, сторицею за амбицию, за полицию… за весь московский лю-юд, пусть ему в глотку смолу черти льют!

— Подай, господи! — стройно подхватил певчий хор голосов.

— А нас от таких охрани-ителей, — продолжал бас, — и наста-авников, от полицмейстера до исправников, господи, упаси, подальше их унеси-и!..

— Господи, помилуй, господи, помилуй, господи, поми-луй! — подхватил хор.

К скамейке, на которой стояла Аночка со своими подругами, подошел господин в барашковой, шапке, с поднятым воротником.

— Принцесса льда! Снежная королева! В каком вы виде?! — воскликнул господин.

Аночка сразу узнала его, того вагонного спутника, «Колькиного шпика», как назвали его попутчики. Сердце её на секунду замерло, но вдруг озорная искорка прыгнула у нее в груди.

— Ишь прынцессу себе нашел! — неожиданно для себя «басом» воскликнула Аночка. — А еще господин! Ты чего меня, девку, срамишь?! Вот как вдарю раз валенком по очкам — тут тебе и прынцесса!

— Вот так девка! — воскликнул стоявший рядом мастеровой. — А ну, сунь ему в рыло, я его подержу!

— Виноват, может, я обознался… Мне показалось — знакомая барышня, вместе ехали…

— Ну и ступай к своим барышням, — вмешалась и тетя Лиза, — а наших, фабричных, не трожь!..

Господин, уже не слушая, заспешил по бульвару в сторону.

— Анька! Какая ты молодец! Ну и девка! — бросилась обнимать ее Манька. И Аночка чувствовала, что снова и теперь уже навсегда завоевала себе их симпатии и уважение.

В толпе студентов меж тем читал уже словно старческий, дрожащий голос священника:

— А коли из ада полезет, да не сдержать его там ни огнём ни железом, окажи ему, господи, милость твою, устрой ему квартиру в раю да покрепче его со святыми там упо-ко-ой!..

— Со свя-тыми упо-кой… — плавно и молитвенно повел хор и вдруг залихватски подхватил:

Со святыми упокой, упокой,Чтоб не двинул ни ногой, ни рукой!Знал бы, господи, мерзавец он какой!Молим, господи, покрепче упокой!

— Казаки! — предупреждающе закричали несколько голосов с бульвара.

По прямому Тверскому бульвару было видно издалека, как от Никитских ворот въезжали на самый бульвар всадники с пиками.

— Скамейки вали поперёк! — скомандовал откуда-то появившийся рыжебородый студент, «тот самый» Иван Иваныч.

Десятки людей рванулись к сложенным на зиму тяжелым бульварным скамьям на железной основе.

С невероятной быстротой, с грохотом валились скамьи в нескладно торчавшую в разные стороны, раскоряченную ножками гору, перегораживая бульвар поперек.

— Полиция! — крикнули в это время с другой стороны.