Вячеслав Шишков - Емельян Пугачев. Книга 1 Страница 54

Охваченная воинственным пылом, уверенная в окончательной победе и полном торжестве своем, она вся преобразилась: глаза ее светились силой, мужеством, голос звенел властно, жесты стали повелительны, весь лик надменен и дерзок.

Царедворцы вдруг почувствовали, что имеют дело с женщиной сильного ума и не менее сильной воли. Многие сразу принизили себя, потеряв даже тень собственного достоинства. Многие, рабски согнув спины, обратились в льстивых лисиц: они уже помахивали хвостами, заранее пуская слюни, облизываясь на вкусные куски, которые вот-вот бросит им, своим рабишкам, всемилостивейшая рука великой повелительницы.

Маскарад продолжался, все катилось, как по маслу. Екатерина облеклась в форму лейб-гвардии Семеновского полка, надела андреевскую через плечо ленту. Будучи искусной наездницей, молодцевато вскочила она на заседланного белоснежного коня и, обнажив шпагу, проехала перед гвардией.

И снова бешеный рев войск и огромной толпы зевак, звучная музыка. Полетели вверх шапки. Екатерина обратилась к сопровождавшему ее генералитету:

— Этот энтузиазм народа и войск напоминает мне энтузиазм времен Кромвеля.

Когда все смолкло, она, проехав по рядам войск, объявила себя полковником гвардии, и мановением руки приказала полкам выступать в Петергоф. Гвардия двинулась повзводно, церемониальным маршем, с музыкой.

Но раньше гвардии ушла еще в восемь часов вечера легкая кавалерия — гусары и казаки, предводимые поручиком Алексеем Орловым. За легкой кавалерией двигалась артиллерия с несколькими полевыми полками. А в арьергарде, под водительством самой Екатерины — гвардия.

Рядом с большой Екатериной тряслась Екатерина малая, тоже на коне и тоже в гвардейском мундире. Обе женщины весело болтали. Сзади в свите — два фельдмаршала — Бутурлин с Трубецким, гетман Разумовский, князь Волконский, граф Шувалов и другие.

И наконец-то… — слава богу, слава богу! — по сизой морской зыби быстро скользит к Петергофу шлюпка. Все бросились на берег.

Флигель-адъютант Петра, князь Иван Сергеевич Барятинский, светлый гонец из Кронштадта, привозит Петру от генерала голштинца Девьера весть: «Кронштадт готов встретить своего императора и постоять за него до последней капли крови».

Всех вдруг обуяла радость… Велик бог земли русской! — значит, еще не все потеряно.

— Не я ли говорил, великий государь, что спасение ваше в Кронштадте, — с бодростью, но подобострастно воскликнул Миних, окидывая воодушевившихся гостей проницательным взглядом.

Все столпились возле монарха. Он порывисто обнял Миниха, обнял счастливого князя Барятинского. На подвижном лице Петра снова насмешливая улыбка, он опять стал шутить, гримасничать, было пустился играть в догоняшки с двенадцатилетней принцессой Голштинской, но прусский министр Гольц сказал:

— Надо немедленно отплыть в крепость!

— В Кронштадт, в Кронштадт… Немедля! — воскликнул царь.

Однако сразу этого сделать нельзя, — нужно украсить галеру коврами, драгоценными вазами с букетами цветов, а на яхту перенести кухню с винами: ведь плавание будет совершать не кто-нибудь, а высочайшая особа императора.

Обнадеженный и обольщенный верностью флота и крепостного гарнизона, Петр приказал: «Голштинским войскам идти обратно в Ораниенбаум, оставаться там спокойными».

Вдруг примчались на взмыленных конях два гусара. Они кричали, что казаки с артиллерией движутся от столицы к Петергофу. И тут уж не до цветов с коврами: Петр и гости, не раздумывая, бросились к морю.

В одиннадцать часов ночи оба судна при хорошем попутном ветре вышли в Кронштадт. Вместе с Петром и Елизаветой Воронцовой в галере было двадцать девять человек придворной знати, да на яхте вместе с Гольцем восемнадцать человек, да придворная прислуга в трюме.

Итак, суда быстро скользят к твердыням грозного Кронштадта, спасение близко, — слава богу, слава богу! — белая ночь благоухает морской влагой и всех бодрит.

— Шампанского! — повелевает Петр.

Возле входа в гавань императорская галера и яхта отдают якорь. Вход в гавань закрыт боном. Петр садится со свитой в шлюпку, подъезжает к бону, громко приказывает:

— Слушай команду!.. Отдать бон!..

Мичман Кожухин, дежуривший на бастионе, кричит в трубку:

— Ретируйтесь в море! В Кронштадт пропуску нет!

Петр вспылил: «Дурак! Р-ракалья!» — и задергал шеей. Но тут же вспомнил, генерал Девьер доносил ему чрез князя Барятинского, что по Кронштадту дано распоряжение никого в крепость не впускать, что Кронштадт верен императору и готов к его защите. Значит, караульный — молодец, он действует по закону и, как только узнает, что говорит с ним сам император, немедленно впустит его.

Петр вскочил на скамейку шлюпки, сбросил плащ и, выставив напоказ андреевскую чрез плечо ленту, резким голосом приказал:

— Караульный, всмотрись!.. Перед тобой сам император Петр!..

— У нас больше нет императора Петра! — дерзко отвечал в трубу мичман Кожухин. — У нас императрица Екатерина. Ретируйтесь прочь!

Кровь бросилась Петру в голову, зазвенело в ушах, похолодело сердце.

— Что это значит, князь? — дергаясь, закричал он сиплым голосом на Барятинского (у молодого флигель-адъютанта душа ушла в пятки). — Извольте повторить, что вам сказал мой Девьер!

— Генерал Девьер приказал доложить вашему величеству, что Кронштадт готов встретить своего императора и постоять за него до последнего издыхания.

— Так в чем же дело?

Но Барятинский и сам не понимал, что тут происходит.

А вышло очень просто. Лишь только князь Барятинский с радостным известием выбрался на шлюпке из Кронштадта в Петергоф, как в Кронштадт в девять часов вечера благополучно прибыл посланный Екатериной адмирал Талызин. Он там искусно и быстро склонил на сторону Екатерины коменданта Нуммерса, арестовал, подосланного Петром голштинского генерала Девьера и привел матросов с солдатами к присяге императрице.

А мичман Кожухин все громче, все настойчивей кричал с бастиона в рупор:

— Ретируйтесь прочь! Иначе прикажу стрелять!

— Изменник!!! Арестовать, арестовать! — вне себя орал обезумевший царь, он весь содрогался, свирепо топал, тяжко дышал, все в его глазах темнело, качался берег с бастионами. Его подхватили под руки.

В Кронштадте бьют тревогу. Видно, как на бастионы бегут к пушкам солдаты. Тревога подымается и на всех судах флота. Пушкари и группы солдат ожесточенно орут с бастиона:

— Галеры прочь! Галеры прочь!.. Наводи пушки!..

Яхта и галера впопыхах рубят причальные канаты и на веслах спешно уходят в море.

Ошеломленный Петр, собрав последние силы, приказывает галере плыть в Ораниенбаум, яхте — в Петергоф.

Неожиданное вероломство верного императору Кронштадта потрясло Петра.

От огромной Российской империи и его неограниченной власти остались теперь два судна. Ораниенбаум да голштинский плохо вооруженный сброд.

Петр изнемогал. Мертвенно бледный, дрожащий, он едва сошел в каюту, свалился на диван и, застонав, впал в беспамятство. Рыдающая Елизавета Воронцова поспешила к нему. Был час ночи.

Глава 16.

Трагедия окончена.

А в пять часов утра возле «Красного кабачка», в лагере Екатерины, отдан был разбуженным войскам приказ — готовиться к дальнейшему походу в Петергоф.

«Красный кабачок» — грязный трактир, излюбленное место извозчиков.

Екатерина, не раздеваясь, легла отдохнуть в неопрятную постель с клопами.

Клопы с особым удовольствием и совершенно безнаказанно впервые вкушали царской крови. Екатерина сладко похрапывала. И в шесть утра она уже опять в седле, впереди войск.

Сведений, где Петр, что с ним, к ней до сих пор не поступало. И только возле Сергиевской пустыни все разъяснилось: князь Голицын привез из Ораниенбаума Екатерине собственноручное письмо Петра, в котором он сознавался в своей не правоте по отношению к императрице, клялся впредь исправиться, предлагал вечный с нею мир и совместное царствование.

Екатерина, прочтя, жестко ухмыльнулась. Князь Голицын тут же присягнул ей. Письмо осталось без ответа.

Вскоре Екатерина полновластно вошла в тот самый Монплезир, из которого сутки тому назад, крадучись, убежала.

В полдень она получила второе письмо бывшего царя, доставленное ей генералом Измайловым. Печальный Петр просил прощения, соглашался отречься от престола, умолял отпустить его в Голштинию вместе с генералом Гудовичем и фрейлиной Е. Р. Воронцовой. Екатерина с сугубым вниманием читала это письмо. Она отчетливо понимала, что Петра ни в коем разе нельзя выпускать из пределов России. Петр должен быть арестован. Однако без кровопролития сделать это трудно: Петр все же окружен тремя тысячами преданных ему голштинцев, а Екатерина вовсе не желает запятнать эпизод переворота кровью; она боится суда истории, нелестного мнения потомков.