Семен Скляренко - Святослав Страница 55

И сейчас, хотя Добрыня с Малушей выехали из Киева поздней ночью, перед самым рассветом, они повсюду встречали то дружинников, верхом на лошадях возвращавшихся с поля, то смердов, что везли на подводах разное добро, то просто каких-то неизвестных им людей, которые, опираясь на посохи, сгибаясь под тяжестью заплечных мешков, шли неведомо куда и откуда.

Но им было не до того, куда и зачем идут эти люди. У каждого, должно быть, свои заботы, горькие думы, горе — ведь радость не погонит человека в темную и холодную ночь. Закутавшись в свиту, сидела в санях Малуша, она закрыла глаза и не переставая думала о последней, страшной ночи в городе Киеве. Рядом с нею, опершись на локоть, лежал Добрыня. Он смотрел на серую пелену поля, на темную дорогу, исчезавшую сразу за санями, и тоже молчал: что мог он сказать Малуше, что мог ответить на свои собственные мысли? Молчал и возница, сидевший на передке саней. Он смотрел вперед, старался не сбиться с дороги — ехать им еще так далеко. Молчал он еще и потому, что ему казалось — и Добрыня и Малуша уснули. Что ж, пусть поспят, возница не спит: «Гей, гей, кони!»

А потом где-то за Киевом, от которого они отъехали уже порядочно, зарозовело небо, и над полями вокруг потянулись золотыми нитями лучи рассвета…

Ночь боролась с рассветом. Тяжелыми синими глыбами лежали повсюду снега. Чем больше света разливалось вокруг, тем мрачнее становился небосклон, словно ночь отступила и встала там стеною. На небе ярко переливались всеми цветами, излучали сияние звезды. Одна из них, самая яркая, зеленая, висела высоко на небосклоне, мерцала, сияла.

Внезапно она потухла, исчезла, а вслед за нею исчезла и темная, непроницаемая стена вдали. Синие снега уже не лежали глыбами, а расстелились ровным покровом, на востоке пылал золотой костер: там родилась заря, начался день.

Тогда в санях все словно проснулись: молчаливый возница, погруженный в мысли Добрыня, открыла глаза и Малуша. Открыла и как-то вяло улыбнулась: на передке саней сидел знакомый ей гридень Тур.

Но улыбка сразу же исчезла с ее лица. Бледный, измученный, словно перепуганный всем тем, что происходило вокруг него, сидел гридень Тур на передке саней и смотрел на нее такими печальными глазами, что Малуша не выдержала, отвела взгляд и спросила, насколько могла, спокойно, ласково:

— И ты тут, Тур?

— Тут, Малка, — ответил он, и хотя лошади шли быстрой рысью, повернулся к ним и крикнул: — Гей-гей, кони, гей!

Когда Тур, подстегнув лошадей, снова повернулся в сторону Добрыни и Малуши, на лице его уже не было того выражения, что Малуша заметила прежде. Может быть, он понял, что сейчас нужно молчать, может, и кричал он только для того, чтобы выразить свою боль, но теперь уже был спокоен.

— Ты, Малка, — сказал Тур, — закутай ноги, мороз велий… Там, позади тебя, лежит шкура…

— Мне не холодно, Тур, — ответила она, — и ногам моим тепло…

Но это была неправда. Тур сам взял шкуру, накинул Малуше на ноги.

— И поесть бы нам надо, — продолжал он. — Ты, должно, забыл и ничего с собою не взял, Добрыня? А я словно знал — взял в запас кус веприны, есть хлеб и соль…

— Не хочу я есть, не хочу! — крикнула Малуша.

— Ты не кричи, не кричи, Малуша, — встревоженно, с болью в голосе перебил ее Тур, — не надо кричать, не поможет…

— Знаю… — согласилась она.

— Эх ты, Тур, Тур! — вступил в разговор Добрыня. — Ну, так как же: кто въезжает на Гору под щитом, того ждут великая честь и счастье?

— Не вспоминай об этом, — скорбно вымолвил Тур, но тут же спохватился и добавил гораздо бодрее: — А разве честь и счастье только на Горе? Я от своих слов не отрекаюсь… Верь мне, Малуша: раз ты въехала в Киев под щитом, тебя все равно ждут великая честь и слава. Ну, не в Киеве, так в другом месте. Разве Будутин не княжье село?

Но было ясно: ни Добрыня, ни Тур не говорят того, что думают, не говорят о том главном, страшном и неумолимом, что разрушило мечты, разбило жизнь Малуши. Таковы были Добрыня и Тур — обыкновенные, простые гридни княгини Ольги.

А потом вдалеке, позади них, на ясном небе возник серый дымок. Позднее они разглядели, что по дороге им вдогонку мчится всадник, а еще позднее узнали княжича Святослава.

Тур остановил коней, когда княжич приблизился к ним вплотную, и соскочил с саней.

— Здрав будь, княжич Святослав! — крикнул он.

Из саней выскочили Добрыня и Малуша, они тоже поздоровались с княжичем.

Святослав ответил на приветствия и спешился.

— Ты, Добрыня, — обратился он к своему сотенному, — поезжай с гриднем Туром вперед… А ты, ключница, — он не назвал ее имени, — останься тут.

И Тур, поняв, что княжич хочет поговорить с Малушею наедине, провел лошадей вперед. Задумавшись, пошел за санями и Добрыня. Никто из них не произнес ни слова.

— Княжич, — сказала Малуша, когда они остались вдвоем, — зачем гонишься за мною?

Он содрогнулся. Как могла Малуша спрашивать его об этом? Как же ему не гнаться, если он любит ее, не может жить без нее? Взволнованный, возбужденный, охваченный безудержным чувством, он готов был нарушить и уже нарушил слово, которое дал ночью матери. Он поехал вслед за Малушею, нагнал ее. И ей, может быть, достаточно сказать сейчас одно-единственное слово, чтобы все сложилось в будущем вовсе не так, как задумала княгиня Ольга. Ведь он не изменился, он остался таким, как был, он ждет, что скажет Малуша.

Но Малуша за это время изменилась до неузнаваемости. Внешне это было незаметно: она стояла перед княжичем Святославом такая же, какую он знал и любил: тонкая, стройная, немного бледная, с пятнами румянца от мороза на щеках, в необычном темном платне, в шапке…

Но что-то новое появилось в Малуше, в самой ее душе, и княжич Святослав почувствовал это сразу, когда она сказала в первый раз, а потом повторила:

— Зачем, княжич, гонишься за мною?

— Я знаю, что княгиня ночью говорила с тобою, — задыхаясь, сказал он. — Говорила она и со мною. Это было страшно, Малуша. Не она одна говорила, за нею стоят воеводы, бояре, вся Гора… И тогда я на одно какое-то мгновение заколебался, согласился, я не просто человек, я княжич, князь. Но я скоро понял, что все это неправда, я слышал, как тебя увозили, мучился, терпел, страдал, а потом… потом погнался за тобою и вот стою здесь… Слышишь, вернись, Малуша, мы вернемся вместе с тобою!..

Малуша едва усмехнулась бледными, пересохшими губами.

— Поздно ты погнался за мною, княжич! Я ведь ждала тебя всю ночь. О, какая это была длинная и тяжкая ночь! Но теперь Киев-город далеко, ночь прошла, все прошло. Пошто гонишься, княжич?

Что-то необычайно простое, но вместе с тем обидное, горькое было в ее словах. И он крикнул ей в ответ:

— За долей своей я гонюсь, за счастьем… Ведь я люблю, люблю тебя…

Малуша обернулась и увидела, что Добрыня и Тур стоят далеко от них, возле саней.

— Княжич мой, княжич, — сказала она, — ты любил меня тогда, в купальскую ночь, я же любила тебя и тогда и теперь. Но помнишь, княжич, я говорила, что любовь наша не принесет счастья, потому что ты княжич, а я рабыня… И это правда, это Купала нас завлек. Ты остался таким, как был, — княжичем, защитником людей, а я — раба, светлый княжич, только раба, и такою мне и остаться.

— Перед такою рабою я согласен стать на колени! — крикнул Святослав. — Слышишь, Малуша, я сейчас стану на колени…

— Княжич Святослав, — испуганно ответила она, — если ты сейчас станешь передо мною на колени — это будет позор, ты перестанешь быть князем. Нет, не делай, не делай этого. Видишь, на нас смотрят Добрыня и Тур, а через них вся земля… Не ты передо мною, а я стану перед тобою на колени…

И Малуша внезапно упала на колени среди снегов, вымолвила:

— Тебя я любила, князю кланяюсь.

Он не ожидал такого поступка от Малуши и стоял перед нею, вконец пораженный, растерянный…

— Малуша! — вырвалось у него. — Так что же делать?

— Я еду туда, где должна быть, — ответила Малуша, — ты поезжай обратно в город, княжич. Дозволь мне встать!

— Встань, Малуша! — сказал Святослав.

Вдалеке, около саней, молча стояли Добрыня и Тур. Она встала.

— Но я приеду туда, где ты будешь, Малуша.

— Нет, — возразила она, — ты не приедешь, потому что об этом узнает вся Гора. Не приезжай, княжич, молю тебя.

— А если будет сын? Неужто я его не увижу?

— Почему же ты, княжич, его не увидишь. Ты — его отец, князь, позовешь, если будет надобно, и он встанет на твою защиту. Скажи только, как назвать сына?

— Нас покорила Гора, — ответил он, — так пусть сын володеет миром на всей земле нашей. Владей миром! Владимиром он будет.

— Владимиром будет, — повторила Малуша.

— А ты жестокая, Малуша! — вырвалось у него. — Страшные слова говоришь!

— Я жестокая? — тихо отозвалась она. — Нет, княжич, не я жестокая, а люди. И ничего я страшного не сказала. Знай, если станет тяжело, что я помню и люблю тебя. А сейчас — довольно, княжич! И тебе и мне ехать далеко.