Владислав Бахревский - Ярополк Страница 55

А что же Хазария?

Огромное пепелище еще дышало жаром жизни, и все же рана, нанесенная государству русским князем Святославом, оказалась смертельной.

Хазария не исчезла в 965 году только потому, что оставался народ, называвший себя хазарами. Сохранилась власть. Власть, почитаемая две сотни лет непогрешимой и всемогущей, все еще соединяла людей в одно целое. Самое же важное – оставалась земля, носившая имя – Хазария, оставалась родина.

Волжская Булгария и Хазария существовали теперь как части Руси.

Ибн Хаукаль видел беженцев из Хазарии в 968 году в Грузии. Множество хазар перебралось на берега Каспия, под покровительство ширваншаха Мухаммеда ибн Ахмета ал-Азари.

Еще через десять лет араб Мукаддаси[76] писал: хазары вернулись с побережья в Итиль. Они теперь не иудеи, а мусульмане.

Возвращаясь в Хазарию, верховная ее каста надеялась заключить со Святославом мир и, платя дань, восстановить разрушенное государство. Но переговоры вести было уже не с кем: Святослав ушел за Дунай и создавал царство русских на древней земле, щедрой солнцем и благами, а главное, богатой городами.

Нашли себе хазары союзника в далеком Хорезме. То был эмир Мамун – ревностный мусульманин, готовый распространить ислам во все концы земли и на все народы. Эмир Мамун обещал хазарам помощь при одном непременном условии: проклясть иудаизм и перейти в ислам.

Сметливые белые хазары решили, что перемена религии вернет им в конце концов полноту власти. Булгары давно уже поклонялись Аллаху и его пророку Мухаммеду. Единое царство с единой верой – крепость с двойными стенами.

Должно быть, эмиру Мамуну переход иудеев в ислам показался неискренним. Он явился в Хазарию с войском, но с руссами не воевал, и не воевал даже с гузами, а ведь слыл ярым врагом язычества. Воевал Мамун с хазарами. Победил и принудил всех иудеев исповедовать ислам.

Через двадцать лет после похода Святослава его сын князь Владимир вернул Хазарию под власть Киева. Пришел Владимир к Итилю на ладьях, его союзники гузы двигались берегом на конях. Сражения, однако, не случилось. Мудрые хазары, не имея сил отразить нашествие, признали Владимира своим духовным правителем и дали дань. Это было в 985 году. В 994 и 997 годах киевский князь побил восставших хазар и лишил их всякой надежды на былую самостоятельность.

Впервые о хазарах в 193 году написал армянин Моисей Хоренский: «…Прошли через ворота Джора под водительством своего царя Внасепа Сурхана, перешли Куру. Царь армян Вахаршак разбил их, прошел через ущелье Джора и был убит от стрелы арабов».

Одно из последних известий о хазарах принадлежит Фахр ад-Дину[77]. Он сообщал в 1206 году: «У хазар тоже есть письмо, которое происходит от русского. Они пишут слева направо, буквы не соединяются между собой. Всего букв двадцать одна. Большая часть этих хазар, которые употребляют это письмо, – евреи».

Народом хазары оставались, но государством – нет. Святослав и Владимир научили властелинов царств смирению и покорности. Но ведь всякая покорность – всего лишь юродство, а смирение искренним бывает только перед Богом.

Византия и Русь

Василевс Никифор Фока

В куполе храма Софии Божьей Премудрости, огромного, как небо земли, золотого, сияющего, как небо Рая, летал белый голубь, и молящиеся невольно тянулись взорами к святой птице, и в сердце каждого трепетала радость чуда.

Служба была торжественная, во славу дивного праздника Сретенья Господня[78]. Серебряный хор альтов восторженно выводил проймион кондака преподобного Романа Сладкопевца:

Лик ангельский да удивляется чуду,Мы же, смертные, немолчно воспоем песнь,Видя неизреченное нисхождение Божие:Того, перед Которым трепещут Небесные силы,Ныне объемлют старческие руки, —Единого Человеколюбца.

Второй проймион исполнил отроческий голос красоты воистину райской, неслыханной даже в Константинополе:

Плоть от Девы нас ради понесшийТы, как Младенец, был носим во объятиях старца,Род вознеси верных василевсов наших,Их укрепи силою Твоею, Слове,Возвесели их благочестивое царство,Единый Человеколюбец.

Все взоры обратились к василевсу Никифору. В памяти народа еще свежа была его очередная громкая победа в Сирии. После долгой осады он взял город Таре. Эта грозная крепость во времена василевса Романа I[79] нанесла войскам Византии сокрушительное поражение. В той битве тарсийцам достались трофеи знаменательные – большие золотые кресты, изукрашенные дивными драгоценными каменьями. Теперь эти кресты вновь стояли перед алтарем Софийского храма. Ликующие взоры царьградцев переходили с василевса на кресты и обратно. Мало кто видел в своем самодержце человека уродливого. Он был для них пригож, ибо любовь – слепа.

Последний поход Никифора[80] обогатил не только казну, но и каждого воина. Василевс, заключая мирный договор с тарсийцами, позволил им покинуть город, имея на себе одежду, и только! Побежденные не силой ромеев, но голодом, получили за свое имущество ослов, чтоб добраться до Антиохии – своих съели – да немного продовольствия. А город был очень большой и чрезмерно богатый, на море стоит, торговлей живет.

Никифор ростом был невелик. Голова огромная, какая-то мятая, пухлая, а шея, как палец. Странно видеть эту шею, невольно является вопрос: как не сломится? Лицо у василевса темное, эфиопское. Борода широченная, безобразная. Волосы растут буйно, за ушами, на ушах. Глаза крошечные, будто у крота, утиный живот торчком, а ягодицы сухие. Бедра чрезмерно длинны, голени, наоборот, неприятно коротки. Фигура тоже короткая. Сам бесцветен и одет бесцветно. Вроде бы богаче материи нет – виссон, но выцветший, дряхлый. И более того – дурнопахнущий от заношенности, никогда, видимо, не стиранный.

Никифор – аскет. Богатые царьградские монастыри не любит, лепится душой к подвижникам, к постникам, к столпникам. Его душа на Афоне. Поклялся святому афонскому старцу Афанасию принять монашество… Еще в самом начале своего высокого полета, взявши после тяжелых сражений на Крите триста кораблей добычи, самое ценное – двери эмирского дворца – отправил на Афон, в лавру Афанасия.

Третий проймион пел то хор, то дивный голос – по строке:

Утробу Девственную освятивший Рождеством ТвоимИ руки Симеона благословивший, как подобало,Предварив и ныне, спас нас, Христе Боже;Но умири во бранех государствоИ укрепи василевсов, которых Ты возлюбил,Единый Человеколюбец.

Александра, дочь дуки Константина Парсакутина, бывшего в дальнем родстве с василевсом, просмотрела все глаза, ища певца. Хор мальчиков был поставлен в правом приделе на другом этаже. Высоко, далеко. Александра молилась в гинекее левого придела.

Многие исстрадались на той службе, желая видеть певца. Пение даже василевса тронуло – плакал.

– Я хочу, чтобы этот певчий был у меня! – шепнула Александра своей служанке. – Пойдешь нынче же к Калокиру и скажешь о моем желании. Мой дядюшка вхож к патриарху, и патриарх его любит.

Хор и певец уже исполняли сам сретенский канон:

К Богородице поспешим, желаяВидеть Сына Ее, к Симеону принесенного;Его с Небес Бесплотные видя,Удивлялись, говоря:«Чудесное созерцаем мы ныне и страшное,непостижимое, неизреченное;Ибо создавший Адама носится на руках,как Младенец;Невместимый вмещается во объятиях старца;Пребывающий в неизреченных недрах Отца СвоегоВолею описуется плотию, не Божеством.Единый Человеколюбец».

– Что за певец такой объявился? – спросил василевс патриарха Полиевкта, одарившего Никифора просфорой из алтаря.

– Из Хазарии привезен, – ответил патриарх. – Славянского рода отрок.

– Ах, славянского! Из Хазарии! – Василевс улыбнулся, но в глазах его сверкнул огонек затаенной мысли. – Покажи, святейший, мне это чудо.

А чудо само было в трепете восторга: храм Софии[81] необъятный, прекрасный, как Рай, как драгоценный кристалл, и прекрасный каждой своей малостью, совершенный каждым камнем в стенах, каждым кусочком смальты в мозаиках. Прямо перед собой Баян видел Иоанна Крестителя. Смотрел то на строгое лицо Предтечи, то на его одежды – Ангела пустыни. Иоанн был прост, и в простоте его была недоступная святость. А вот от Серафима, на которого все время устремлялись глаза отрока, – веяло тайной и ужасом. Лик без тела, сплетение крыл, и на этих совсем невеликих, немогучих крыльях покоился золотой свод Неба. Сплошь золото и свет – Небо было сонмом Бесплотных сил, Престолом Господа и Господом.

Пел Баян, потрясенный откровениями, исходящими от храма, от икон, от канона святого Романа Сладкопевца:

…Ибо явился доступным для земныхНеприступный для Ангелов,Ибо носящий и содержащий все как Создатель,Созидающий младенцев в материнских утробах,Не изменяясь, стал Младенцем…

Баян не мог себе даже представить, что могут быть такие огромные дома, вмещающие тысячи людей, с куполом, как сама Вселенная. Золотое небо, золотые, льющие огни кресты, иконы величиной с окна… Золотые ризы священников, полыхающие драгоценными каменьями; шелковые, парчовые платья высшего сословия; красота одежд простого народа… Молитвы священников, хор, его собственный голос улетали в золотую бездну купола.