Дзиро Осараги - Ронины из Ако или Повесть о сорока семи верных вассалах Страница 57

Тем временем Кураноскэ продолжал:

— Я, право, очень рад. Не знаю уж, хорошо ли это для тебя или не очень, но я вижу в тебе свое отражение… Посреди всех нынешних дел я только за тебя тревожился. Ну, хорошо, теперь я спокоен. Немного погодя я тебе все объясню. Надеюсь, твой отец не обманет твоих ожиданий и надежд твоих друзей, — улыбнулся он. — А теперь спать!

Тикара поклонился, молча встал, отодвинул сёдзи и уже собрался выйти из комнаты, но отец задержал его, смерив взглядом:

— Сколько в тебе сейчас росту?

— Пять сяку и семь сунов,[101] — ответил Тикара, покраснев.

— Ого! И семь сунов! — удивленно вскинул брови Кураноскэ. — Здорово же ты вырос! Куда уж нам до тебя! И в кого только ты пошел?

Он весело рассмеялся и показал глазами, что можно идти. Вскоре шаги юноши затихли в глубине коридора. Кураноскэ склонился к фонарю поправить почти погасший фитиль. Стояла вешняя ночь. За стеной слышалось безмятежное пение и курлыканье молодых лягушек.

Дзиндзюро и Хаято, признав, что потерпели сокрушительное поражение, убрались подальше из города и окопались в глухой деревушке. Несколько дней оба пребывали в беспросветной тоске и унынии. Глядя друг на друга и беседуя, они ни разу не улыбнулись. Кинсукэ Лупоглаз тоже пал духом и все никак не мог собраться написать донесение Хёбу Тисаке. Однако этих нескольких дней хватило для того, чтобы неистребимая изобретательность хитроумного Дзиндзюро взяла свое и снова воскресла к жизни.

— А что, сударь мой, отчего бы вам не убрать эту бабенку? — предложил разбойник.

Хаято, разумеется, решил так и поступить. Кинсукэ наведался в город, все разведал и сообщил, что дамочка, похоже, никакой опасности не чует. Живет она все там же, на постоялом дворе под старым литокарпусом, часто общается с теми самыми ронинами и при их посредстве сошлась с самыми непримиримыми вояками клана. Для чего ей это понадобилось, судить трудно, но факт, что для лазутчиков тут таилась явная угроза. Дзиндзюро вскоре окончательно укрепился в этом мнении.

— Ну что ж, хорошо! — сказал Хаято и даже бровью не повел при этих словах. В тот же вечер, как только деревья вдоль дороги окрасилась в черный цвет туши, оба лазутчика направились в город.

— Вот что: я, пожалуй проберусь в усадьбу здешнего командора — посмотрю, что там делается, — сказал Дзиндзюро вместо прощанья и с тем растворился во мраке. Хаято тем временем, прикинувшись беззаботным прохожим, отправился к тому самому постоялому двору, где они останавливались. Ночь уже вступала в свои права: двери всех домов в округе были плотно закрыты, повсюду стояла тишина, и только на постоялом дворе под старым литокарпусом горели огни, а изнутри доносилось гудение голосов. На глиняной приступке у входа стояло множество мужских гэта и соломенных сандалий. Заглянув внутрь, можно было увидеть суетливо снующих взад-вперед мужчин и женщин. Очевидно, молва не соврала — все эти гости пожаловали к их старой знакомой. Делать было нечего, и Хаято решил ждать удобного момента, а пока что отправился прогуляться дальше по улице.

Он попробовал двинуться в сторону замка, осторожно переходя от одного городского перекрестка к другому. Когда, рассчитав время, он вернулся к постоялому двору, гости уже разошлись, а управляющий как раз задвигал входную дверь. Со стороны кухни доносился шум льющейся воды.

Хаято едва успел укрыться в боковом проулке возле постоялого двора, когда все стихло в доме, поглощенном ночной мглой. Должно быть, его обитатели готовились отойти на покой. Он подошел вплотную к дому и заглянул в дверную щель. У конторки горел одинокий фонарь. Рядом толстый управляющий сосредоточенно щелкал счетами — должно быть, один не спал, подсчитывая выручку от сегодняшнего вечера.

Собравшись с духом, Хаято постучал и громко окликнул хозяев.

— Добрый вечер! Добрый вечер!

Управляющий недоуменно поднял голову:

— Да?

— Я от Мидзуно. Что, хозяин уже ушел, наверное?

— Как? Господин Мидзуно?.. — покачал головой управляющий.

Не узнает, — понял Хаято. Имя он, как и в прошлый раз, назвал первое попавшееся.

— Ежели вы о сегодняшних гостях… Так тот раньше всех ушел.

Отлично! Это он и хотел услышать. Просто надо было выяснить, не остался ли кто сейчас в номерах.

— Вон оно что! Выходит, где-то мы с ним разминулись. Извините великодушно за беспокойство.

С этими словами Хаято проскользнул во внутренний двор и там, укрывшись в густой тени ветвей, некоторое время приглядывался к тому, что творится в доме. Затем взобрался на дерево, где не так давно прятался Дзиндзюро. Первый этаж был наглухо закрыт ставнями-амадо, но на втором этаже горел свет. Если перебраться с ветки на опоясывающую двор галерею, оттуда ничего не стоит попасть во внутренний коридор второго этажа. Так ему объяснил Дзиндзюро перед тем, как они отправились на дело.

В душе Хаято ожили воспоминания о том, как он пробирался в дом к наложнице Маруоки Бокуана. Но сегодня он с самого начала намеревался увидеть кровь, и на сердце было куда спокойней, чем в тот вечер. Сравнивая с тем давним вечером, он с удивлением понял, что нынешняя работа его даже чем-то привлекает и возбуждает. Эту особу он мог бы убрать без особого сожаления, совершенно хладнокровно: в конце концов, уже то, что она стала помехой их заданию, служит достаточным основанием, чтобы лишить ее жизни. А иначе как дальше работать?!

Насколько можно было видеть, ни в одной комнате свет больше не горел. Лишь сёдзи смутно белели сквозь мглу в отблесках мерцающих звезд. Должно быть, все постояльцы, намаявшись за день, решили пораньше завалиться спать.

Хаято попытался тихонько перебраться с дерева на открытую галерею. Тут он впервые вспомнил о том, что забыл черный платок, которым заматывал лицо, и застыл в нерешительности. Однако вскоре нашлось решение: стараясь не шуметь, он сорвал небольшую ветку литокарпуса, пышная листва которой набухла каплями вечерней росы, зажал ее в зубах и тем самым замаскировал большую часть лица.

Ну что ж… Потихоньку отпустив ветку дерева, Хаято перепрыгнул на галерею. Там он крадучись подобрался к сёдзи той комнаты, где обитала незнакомка, и прислушался, пытаясь понять, что происходит внутри. Сквозь узкую щелку в сёдзи просачивался табачный дым.

«Не спит!» — подумал Хаято и застыл на месте, будто его пригвоздили к полу. Но остаться незамеченным ему не удалось.

За сёдзи громко откашлялись и мелодичный женский голосок тихо спросил: «Кто там?»

Хаято молчал — не только потому, что в зубах у него была ветка литокарпуса, но и потому, что сказать было нечего. Вместо ответа он одним рывком метнулся к сёдзи, резко отодвинул бумажную створку и стремительно ворвался в комнату.

— Ах! — и сверкающий клинок, словно водяной каскад, обрушился на то место, откуда донесся испуганный возглас, но… поразил пустоту. Только ночное кимоно прошуршало во мраке, подняв волну теплого воздуха, а с галереи уже доносился топот ног убегающей женщины. Она что-то кричала на бегу, но слов было не разобрать. Убегая, женщина обернулась и метнула кинжал или что-то в этом роде. Просвистев у Хаято над ухом, кинжал звякнул об пол.

Хаято уже собрался одним бешеным рывком преодолеть расстояние, отделявшее его от беглянки, но тут между ними оказался какой-то мужчина, который, видимо, услышав шум, поспешно выбрался из своего номера на галерею.

Хаято угрожающе замахнулся мечом, но незнакомец не оробел и парировал удар. «Эх, помеха!» — с досадой подумал Хаято, нанося молниеносный удар. Однако клинок задел за балюстраду, и меч, выскользнув из руки, упал на землю. Тем временем женщина уже добежала до лестницы — и теперь все обитатели постоялого двора, проснувшись, с шумом и гамом выбирались из своих комнатушек.

Хаято подбежал к лестнице и посмотрел вниз, но смог там увидеть только мечущихся в смятении постояльцев и прислугу, которые пытались зажечь фонари. Куда подевалась беглянка, было непонятно.

Он непроизвольно крепче прикусил ветку литокарпуса, зажатую в зубах. Времени терять было нельзя.

Со двора доносился топот и истошные крики: «Где он?! Где?!»

Спрыгнув с галереи, Хаято во весь дух помчался прочь. Отбежав подальше, он оглянулся: погони не было. Выплюнув ветку, Хаято зачем-то безотчетно придавил ее ногой. Ночной сумрак уже начинал рассеиваться, небосклон на востоке заметно посветлел. Паук Дзиндзюро еще не вернулся с разведки, а Кинсукэ, оставшийся в их деревенском пристанище, соскользнул с жесткого, неудобного футона на пол и теперь спал крепчайшим сном, так что ни руками, ни ногами его было нипочем не растолкать.

Хаято же было не до сна. Его беспокоило то, что Дзиндзюро еще не вернулся. Пауку не только нынешней ночью, но и вообще в последнее время так не везло, что оснований тревожиться за него сейчас, предполагая очередной провал, было более чем достаточно. Попивая холодное сакэ, Хаято решил ждать.