Жеральд Мессадье - Человек, ставший Богом. Воскресение Страница 57

Слова из-за дрожи слетали с его уст, словно обрубленные. Но слова ничего не значили. Он хотел сказать «любовь», единственное слово, которое годилось для обозначения этого неумолимого неистовства, так и брызжущего из всех его фибр. С севера набежали низкие облака, похожие на плашки глинистого сланца, и быстро закрыли заходившее солнце. Еще мгновение – и кровавые лучи солнца потекли сквозь просвет в этой траурной пелене. Кровь обагрила темно-свинцовое море, а затем все почернело и берега Капернаума исчезли в неожиданно наступившей ночи. Дрожь утихала по мере того, как приближалась буря. Иисус дышал в унисон с ветром, глубоко, отчаянно. Он больше не сопротивлялся. Он чувствовал себя легким и знал почему: это тревожное и одновременно волнительное ощущение всегда овладевало им, когда он преодолевал земное притяжение. Иисус незаметно для себя поднялся и заскользил к берегу. Молния соединила облака и море. Затем сверкнула еще одна молния, затем еще и еще. Окружающий пейзаж окрасился в мертвенные цвета. Иисус услышал крики. Это был голос мужчины, в отчаянии воскликнувшего:

– Мы сейчас утонем!

Иисус узнал голос Иоанна, а затем услышал еще один голос, распорядившийся убрать парус. Этот голос принадлежал Симону-Петру. Иисус двигался вдоль берега, едва касаясь ногами земли. Перед ним бушевали волны. Он бросился вперед, разрезая гребни, словно плыл поверх волн к лодке, в которой находились его ученики. Они не должны были умереть сейчас, только не сейчас, нет, не сейчас! Рядом сверкнула молния. Пар, поднимавшийся над морской поверхностью, и пена на несколько мгновений закружились в едином вихре. Иисус увидел лодку, совершавшую опасные маневры, когда она не погружалась в мрачную пучину. Сначала Иисус разглядел Симона-Петра и Иоанна. Как и все остальные, они крепко держались за ближайший борт, чтобы не быть смытыми волной. Двое мужчин, один пожилой, а второй помоложе, потеряли точку опоры и катались по дну лодки. Другие заметили вроде бы и человеческую, но светящуюся фигуру, двигавшуюся вдоль лодки, и к страху погибнуть в бурю примешался страх перед сверхъестественным. Симон Зилот, державшийся за мачту, сполз на дно лодки. И только Фома смотрел на фигуру без видимого страха.

– Не бойтесь! – воскликнул Иисус. – Это я. Не бойтесь!

Иисус находился рядом с бортом, и Фома по-прежнему не спускал с него глаз. Мокрые волосы и одежда прилипли к голове и телу Иисуса. Другие тоже смотрели на него, преодолев испуг. Потом Иоанн бросился к его ногам и сжал их так сильно, что Иисус потерял равновесие и упал, а юноша все не отпускал его лодыжек. Наконец Иисусу удалось подняться. Иоанн разразился рыданиями, и Иисус обнял его. Остальные ученики, измотанные бортовой и килевой качкой, оглушенные ревом волн и ударами грома, промокшие до мозга костей, смотрели на Иисуса, словно завороженные Медузой.

Дождь все еще шел, когда они добрались до Капернаума, но гроза постепенно уходила на восток. На небе появились разрывы в облаках. Стали видны звезды. Иоанн уснул. Когда лодка причалила и они сошли на берег, единственным, кто смог вымолвить хоть слово, был Искариот.

– Учитель! – сказал он. – Ты настоящий царь!

– Где мое царство? – ответил Иисус.

Глава XIX

Три дворцовые интриги

В ночь после казни Иоканаана Ирод не смог сомкнуть глаз. Посреди ночи он отправил Саломию под надежной охраной в Иерусалим, несмотря на гневные протесты ее матери. А саму Иродиаду, мертвенно-бледную от досады, понимавшую, что потерпела поражение из-за собственных интриг, пытаясь добиться казни Крестителя, запер, тоже под вооруженной охраной, в ее покоях. В нем заговорила древняя кровь Ирода Великого: она требовала меча, удавки или, в крайнем случае, яда. Придворные утратили свою обычную развязность, а представители Синедриона изнемогали от тревожного беспокойства. Казалось, в годовщину смерти Ирода Великого вернулся его призрак и желтая тень страха и красная тень насильственной смерти опустились на этот мнимый праздник одинокого деспота, устроенный в трех перелетах орла от Содома.

Занимался перламутровый рассвет, он проникал сквозь газовые занавеси в опочивальню тетрарха, не принося ему покоя. Ирод то покрывался холодным потом, то его бросало в дрожь.

Манассия, которому тетрарх приказал провести ночь рядом с ним, лежа у изголовья, тоже не сомкнул глаз. Слишком много вина, вернее, вин, и слишком много тревожных переживании придали лицу придворного восковую бледность, которую высветил рассвет, как и блестевшую кожу и заячьи глаза.

– Пусть мне приготовят баню, – хриплым голосом приказал Ирод. – Да побольше масла. Кстати, ты отправишься вместе со мной.

Когда они спустились в мраморный бассейн, вдыхая испарения кедрового и гвоздичного масел, поднимавшиеся вместе с водяными парами, и выпили миндального молочка и гранатового сока, сидя напротив друг друга, так что их толстые животы почти соприкасались, Ирод сказал:

– Ты должен был дать мне иной совет.

Казалось, Манассия еще больше погрузился в воду.

– И ты бы это сделал, если бы у тебя было побольше мозгов, – добавил Ирод, потирая плечо.

Манассия прекрасно знал, что такое настроение, такой голос, такой тон предвещали принятие неожиданных решений. Когда случались подобные бури, разумнее всего было спустить паруса и привязать себя к мачте. Обдумывая решение, Ирод никогда не шел по одному и тому же пути. Нет, он мог внезапно изменить направление и отправиться в противоположную сторону. Приходилось проявлять осторожность и не бросаться сразу же опрометью вслед за ним. И Ирод знал, что Манассия знает об этом. Да и Манассия знал, что Ирод знал, что он знал… И поэтому иногда становилось невозможно продолжать игру. Манассия молчал.

– Сегодня я возвращаюсь в Иерусалим. Что ты об этом думаешь? – спросил Ирод.

Манассия погладил свою грудь.

– Ты хочешь быть там на Пасху, – откликнулся придворный. – И ты хочешь быть там на тот случай, если вспыхнет восстание, – все должны знать, что ты во дворце. Но я сомневаюсь, что восстание вспыхнет, поскольку не вижу, кто бы его возглавил. Я говорю о мощном восстании. И отнюдь не ессеи станут зачинщиками, поскольку их слишком мало в Иерусалиме, к тому же Иоканаана они считали отщепенцем. Что касается его учеников, то их всего лишь горстка.

Раб намыливал Ироду волосы мылом, специально привезенным для него из Рима. Другой раб чуть позже проделал эту же процедуру с Манассией. И тетрарх, и придворный закрывали при этом глаза.

– Прости, – продолжил Манассия, – но я вынужден напомнить тебе, что в Иерусалиме у тебя нет власти. Там ты владеешь лишь дворцом твоего отца. Если вспыхнет восстание, это будет делом Понтия Пилата, а поскольку Иерусалим находится под властью прокуратора Иудеи, маловероятно, что несколько последователей отшельника из Галилеи осмелятся устроить потасовку. Наконец, твой родственник Агриппа наверняка находится в Иерусалиме. А этот тщеславный наглец, по уши увязший в долгах, только и думает, как бы сыграть с тобой злую шутку. В Иерусалиме ты не обретешь покоя!

– Все это достаточно серьезные причины для моего отъезда в Иерусалим, – возразил Ирод. – Если вспыхнет восстание, Агриппа поспешит распустить слухи, будто в этом виноват я. И сделает он это через Понтия Пилата, чтобы слухи дошли до Тиверия. Если же я буду в Иерусалиме, начнут говорить, что ученики Иоканаана боятся меня. И Агриппе придется заткнуться!

Раб спустился в бассейн, чтобы растереть Ироду плечи.

– Я крайне заинтересован в том, чтобы оказаться в Иерусалиме как можно быстрее, – продолжил Ирод. – И не забывай о том другом, об Иисусе!

– Да что этот Иисус сделает?

– У него гораздо больше последователей, чем у Иоканаана, – ответил Ирод.

– Если он поднимет в Иерусалиме бунт, как и в случае с Иоканааном, это будет касаться только Пилата или Синедриона…

– Я говорю не о восстании в Иерусалиме, – резко прервал придворного Ирод, вытирая подбородок, с которого стекал пот, – а о восстании в Галилее, которое создаст угрозу моей власти. А поскольку все решается в Иерусалиме, я должен быть там, чтобы обеспечить себе надежные тылы. И я должен знать, что замышляют эти интриганы и болтуны из Синедриона.

– Тогда едем в Иерусалим, – согласился Манассия. – Но помни: если Иисус поднимет восстание, не важно где, это будет касаться Рима и Синедриона в большей степени, чем тебя, потому что Иисуса принимают за Мессию, то есть за царя всего Израиля, не только Галилеи и Переи, но и Итуреи, Трахонитиды, Самарии и Иудеи и – почему бы и нет? – Финикии и Идумеи, то есть всех римских провинций Палестины. Оскорбление будет нанесено не столько Синедриону, сколько Пилату и Тиверию. А это совсем другое дело! Пусть этим Иисусом занимаются Пилат и Анна. Если только…

– Что – если только? – произнес Ирод, резко откинув голову назад» поскольку не ожидал, что пальцы массажиста так сильно нажмут ему на грудь.