Александр Сегень - Невская битва. Солнце земли русской Страница 57

— Прости, княже, оплошал я, скрутили клятые папежники.

— Бог с тобою. Каждый может так попасть.

— Клянусь, в ближайшей же битве изглажу вину свою! Увидишь, яко смою срам свой.

— Верю, — улыбнулся ему Александр. Наступила июльская ночь. Небо заволокло тучами, и луна не могла просочить сквозь них свет свой.

Свей уходили, и Александр не спешил идти отдыхать, покуда не проводит их взглядом. Три шнеки, доверху груженные мертвецами, стояли в окружении остальных.

— Сейцяс зажгут, — сказал Пельгусий, стоя неподалеку от Александра со своим братом.

— Ой ли? — усомнился Савва.

— Тоцно говорю, — закивал головой ижорянин. — Таков древний обыцяй.

— Неужто запалят? — удивился ладожский посадник. — Охольные свей!

В подтверждение слов Пельгусия на реке вспыхнули огни — свей зажигали факелы. Пламя стало расти, охватывая паруса приговоренных к сожжению шнек. Одновременно зазвучали топоры, и в свете огней стало видно, как, подплыв к кораблям мертвых на маленьких лодках, свей прорубают им днища. Охваченные пламенем шнеки вскоре превратились в три ярко полыхающих на воде костра. Отвратительно запахло горящим человеческим мясом.

— Який смрад! — возмутился Ладомир. — Княже Александре, идем на одмор отдыхать. Ты си сила! Ты сделал одоленье, идем на покой.

— Догляжу, — отказался Александр. — Уже накренились, сейчас потонут.

Горящие шнеки и впрямь стали одна за другой все выше задирать свои надменные носы, уходя кормой под воду. Громким шипеньем обозначилось соприкосновение реки с жарким огнем.

— Хох! Хох! Хох-хоооо! — кричали живые свей с других шнек, приветствуя уход своих павших товарищей в Валгаллу.

— А все-таки и они молодцы, — осмелился похвалить врагов ловчий Яков.

— Святый Боже, святый крепкий, святый бессмертный, помилуй нас, — пробормотал отец Николай.

Горящие шнеки все быстрей уходили под воду. Яркое зарево, освещавшее всю реку так, что хорошо можно было разглядеть противоположный берег, уменьшалось, и вновь становилось темно. И вот уже с трудом можно было увидеть, как высокие носы ненадолго замерли над водой и канули навеки, ушли на дно Невы. Живые шнеки подняли свои якоря и двинулись прочь в сторону Алатырского моря.

— Прощайте, гости дорогие! Приходите почаще! — крикнул им вдогонку князь-победитель. — У нас земли и рек вдоволь, есть куда вас уложить с почестями!

Глава двадцать первая

ПОБИТЫЕ АНГЕЛАМИ

Князь их простил, а я не мог. Беззлобно он кричал им вослед, чтобы еще приходили в гости, а меня так и распирало броситься в одну из захваченных нами шнек и плыть вдогонку, нагнать проклятых и бить, бить их, не дать им уйти из пределов страны нашей.

Зачем умолкли навеки уста Ратмира и Юряты? Кто заменит нам в нашем дружинном братстве Костю Луготинца, лучшего воина и ристалищника, веселого балагура и несравненного озорника? Еще тридцать три шнеки свои доверху набейте мертвецами и уведите их в огне на дно реки, а и тем не перевесится чаша весов, на которой лежат Ратмир, Юрята и Костя. И это только трое. А скольких еще недосчитались мы — Пузача, Еньдропа, Наместа, Всеволожа Ворону, иных… Конечно, не так много, как могли бы недосчитаться, но кисть руки отруби или всю руку — все равно больно!

А главное, так и не услышал я слов прощения мне из уст Ратмирушки. Остыли его певучие уста, навсегда закрылись, не зачирикают на своем новгородском щебете. И не скажут больше: «Так уж и быть, Савка, прощаю тебя, собаку! Давай обнимемся, брате!»

От этой мысли я не утерпел тогда, и вновь слезы густыми ручьями хлынули из глаз моих. К счастью, никто их не видел — Александр и присные во все глаза сверлили ночь, глядя, как уплывают недобитые папежники. А ночь, в отличие от предыдущей, стояла темным-темная, хоть глаз выколи, и разглядеть во мраке уходящих свеев мог уже только один человек — наш остроокий князь Александр.

Стал накрапывать дождь, обещая лить свои слезы во всю накрывшую нас ночь. Александр оставил дозорных и велел всем располагаться в ижорском селе, из которого свей выбили жителей, а мы — свеев. Сам же он отправился на покой в шатер, который поставили ему на берегу реки Ижоры у самого места впадения ее в Неву. С ним и мы обосновались — я да Быся, да Яков, да сербин Ладко, да сокольники Варлап с Нефешей. Помолились коротко и улеглись там. Дождь тихо шуршал по полотну нашей ставки, а в ушах все ревело и скрежетало побоище, долго не давая уснуть. Наконец то один, то другой перестали ворочаться с боку на бок, захрапел Варлап, а вскоре и я погрузился в мятежный сон.

Снилось мне одно хуже другого. То привиделось, будто, наоборот, один только Ратмир в живых остался да я грешный, а остальные все пали тут. То привиделся утлый свеянин, которого я собственным топором надвое развалил. Он еще почему-то по-русски орал, требовал у Александра его сердце. Эдакой образине и на свет не положено было рождаться. А тут приснилось, будто он по берегу ходит и бормочет: «Где же оно? Где же оно?» — ищет сердце Александра. И меня всего ужасом покрыло — стало быть, убит князюшко наш, коль эта мерзкая тварь его сердце разыскивает. Проснусь в страхе, перекрещусь и опять ухожу в страшные сны. Лишь под утро дал мне Бог облегчение. Вижу я во сне прекрасное солнечное утро, рассвет — аж глаза застит, и из этого рассвета мне вдруг голос Ратмира: «Ладно уж, Савка, прощаю тебя, собаку! Давай, братишка, обнимемся!» А я и хочу обняться с ним, да не могу — разве можно обняться с рассветом?.. Злюсь на Ратмира, и в то же время смешно мне от такого его озорства: «Шутить надо мной удумал? Вот я сейчас обнимусь с тобой, иродом! Вот я сейчас ребра-то тебе…» Он тоже смеется: «Ишь ты, спят они! А идите-ка да поглядите, что там на другом берегу Ижоры понавалено!»

Тут я вскочил и увидел, что это ночной дозорный Твердимил Добрята нас будит. И с весьма веселым видом, будто вчера мы не кровавым побоищем развлекались, а хмельным попоищем.

В ставке горела Александрова лампада, с которой он не расставался с того самого благовещенского утра в Торопце. Но кроме лампады, в шатре уже шевелился зыбкий свет утра. Ночь после битвы миновала.

— А що там на другом берегу, Тверко? — позевывая, спросил Быся. — Неужто свии возвернулись?

— Точно, возвернулись, — ответил Твердимил. — Да токмо мертвые.

— Яснее толкуй! — приказал Александр. — Как это могли мертвые к нам прийти?

— А пойдемте да и поглядим, — веселился Добрята. Нечего делать, встали, призвали отца Николая, тот совершил утренние молитвы, и мы отправились туда, куда нетерпеливо вел нас ночной дозорный. Я, честно говоря, очень был недоволен, потому как вчера мы, обессилев после битвы, почти ничего на ночь не поели. Дождь почти совсем утих, еле-еле накрапывал, но небо по-прежнему было затянуто серым облачным покрывалом.

Накануне, засыпая, я, помнится, сжевал половину окорока, который за ночь растворился у меня в брюхе бесследно, и теперь там скреблось и урчало так, будто это не живот, а населенная грешниками преисподняя. В самый раз было сесть да основательно подкрепить свои силы, а не перебираться на тот берег к каким-то невесть откуда взявшимся дохлым свеям. Их и на этом берегу порядком еще было навалено, только-только начали рыть яму. Пусть радуются, что Господь смилостивился над ними — омыл тела их ночным дождиком.

Перебравшись на лодке через Ижору, мы очутились на другом берегу, и там нашим глазам открылось и впрямь необъяснимое зрелище. Вчера наши тут не сражались со свеями, хватило горячих дел и на правом берегу Ижоры. Но тем не менее, и здесь все было сплошь завалено порубленными, помятыми, растерзанными телами. Мы принялись внимательно рассматривать их, пытаясь найти у трупов русские приметы — рисунки на щитах, знакомые виды оружия, доспехов и снаряжения, но все лежащие тут мертвецы, щедро омытые дождем, имели только латинские признаки — римские кресты на корзнах, свейские, мурманские и датские львы и короны на щитах, сумьские солнышки и елени, всякое прочее, что мы видели вчера на врагах и чего не бывало у наших.

— Эко дивно, Славич! — вопросительно сказал я князю. — Откуль же они взялись тут, проклятые?

— Не иначе как сами с собою поцапались, — предположил Сбыслав.

— Гляньте, и впрямь они тут друг друга истребляли! — Твердимил подвел нас к двум трупам, которые в предсмертной ярости проткнули друг друга копьями. Так и лежали, продолжая и в обличье смерти злобно взирать один на другого, словно хотели еще раз убить друг друга. Из-под одного Варлап вытащил щит со свейскими коронами, на другом был белый плащ с нашитым на плече черным мурманским враном.

— Что же это, Славич? — продолжал удивляться я. — И впрямь тут свей с мурманами подрались?

— Не только, — заметил Яков. — Вон дански лежат, а вон — сумь возгрятая. Такой вид, будто они все тут в кучу смешались и слепо друг друга истребляли.