Олег Михайлов - Громовой пролети струей. Державин Страница 59

Правда, сам Державин видел щекотливость возложенной на него задачи в том, что читалось между строк. Не одна забота о голодающих поселянах двигала помыслами государя. После необдуманно щедрой раздачи казённых дворцовых крестьян от Державина ожидалось отобрание в казну возможно большего числа имений. Значит, жди после поездки письменных наветов — на радость твоим могущественным питербурхским недругам.

Ах, сколько он перенёс за эти последние годы от дворских шиканов! Как они его облаивали и поносили! Нажил неудобную славу обличителя и грозы вельмож. Но зато и репутацию честного человека. Суворов называл его Аристидом. Любление правды и бескорыстие сделали поэта желанным третейским судьёй по спорным имущественным делам. Он гордился множеством полюбовно оконченных споров, не страшась, шёл противу любимцев Павла — Кутайсова и Палена и даже против воли самого императора. Работы было столько, что с 1800 года Державин понуждён был пристроить к своему дому несколько помещений, где рассадил писарей и вёл приём по делам опеки и совестного суда. Ему было доверено восемь опек над имениями — графа Чернышова, князей Гагарина и Голицына, Зорича.

И вот, можно сказать, самая крупная опека — надо всем Белорусским краем!

Голод часто гулял по этим землям. Поселяне питалися пареною травою, ели щавель, снить, лебеду, сварив оные или поморя в горшках густо, наподобие каши, с пересыпкою самым малым количеством муки или круп.

Стоял июнь, и земля расселась от засухи. Кругом всё что-то потрескивало, попискивало, — словно сама природа жаловалась на недостаток воды. Из кареты Державин оглядывал поля — сколько пустошей и огрехов! Но подступали к самой колёсной оси глухие белорусские леса, и великая тишина обнимала путников. Только тикал равномерно дятел, и бежал, бежал бесконечный, убитый посредством езды и ходьбы шлях на запад...

Под Витебском пошли деревни, принадлежащие великому гетману литовскому графу Огинскому. На дороге повсюду прошки, побирохи. На избах и от соломенных стрех остались одни клочья — за зиму скормили скотине.

При спуске в суходол Державин приметил на обочине лохмотья сермяги. Мёртвое тело? Он послал разведать Кондратия. Верный камердинер, сидевший рядом с кучером, кряхтя, полез с облука. «Ах, стареет, стареет мой Кондратий!» — с грустью подумал Державин, глядя на совершенно уже белый затылок слуги.

   — Мертвяк. А ударного знака на нём нет! — сообщил камердинер. — Тело опухло и заскорбло струпьями.

   — Помер, бедолага, с голоду! — шепетливо откликнулся Державин. — Сейчас остановимся в ближней деревне и учиним обход по избам.

Кондратий поддел сапогом небольшую стеклянную посудину; она хрупнула с сухим треском. Камердинер наморщил нос:

   — Полугар. Хлебное вино. Так, вишь, до дому-то и не донёс!..

Целый день сенатор в сопровождении Кондратия ходил по избам. От пареной травы крестьяне были так тощи и бледны, как мертвецы, а у некоторых показывалась уже опухоль на лицах. Хлеба ни у кого не было, зато Державин приметил у иных хозяев в некрашеных грубых посудниках бутылки с остатками сивухи. Чудно! Откудова быть полугарному вину у голодающих, кои и на поддержание живота своего не имеют хлеба?

В одной избе при виде важных господ в ужасе метнулась за занавеску худая крестьянка в понёве, кормившая грудью дитя. Запечье было полно оголодавших ребятишек. Лишь один, седьмой по счету, весело ползал по щелявому полу, не обращая на вельможу ровно никакого внимания. «Экий телепень первогодок! — с удовольствием подумал Державин. — Вот каковым надо и остальным быть: здоров, крепок. Только куда уж им! Чать, у этого закваска богатыря! Наперекор голоду растёт!»

Степенный хозяин рассказывал:

   — Все едят траву. А уж половый хлеб — праздник. Даже в урожай мякину добавляют...

   — Как же народ держится? — Державин, худощавый, высокий, в сенаторском мундире при звёздах, волнуясь, ходил по убогой горенке.

   — Спасаемся, чем придётся. Да хоть вот...

Мужик вывалил из горшка на стол отваренные сыроеги:

   — Живём, чем лес подарит...

Кондратий меж тем принёс круглый аржаной каравай и начал по кусочку скармливать ребятишкам, приговаривая:

   — Не жадничайте! Животы сведёт, колики пойдут. Ешьте помалу, ешьте. Не глотайте целиком. Ишь, голодные цыплята подняли цык!

Явился приказчик Огинского, узнавший о приезде вельможи из самого Питербурха. При его виде крестьянин страшливо вжал голову в плечи.

   — Для чего, ответь мне, поселяне доведены до такого жалостного состояния? — укорно встретил его Державин. — И пошто им не ссужают вовсе хлеба?

Тот вместо ответа вынул из-за обшлага бумагу и протянул сенатору. Это было повеление Огинского непременно собрать с крепостных по три рубля серебром — вместо подвод, обычно посылаемых в Ригу для нужд гетмана.

   — Вот, ваше высокопревосходительство, — сказал приказчик, — ежели б и нашлись у кого какие деньжонки на покупку пропитания, то вместо того должны были б исполнить господскую сию повинность!

   — Так это же немилосердное сдирство! — возмутился Державин.

Отказавшись заночевать в доме приказчика, сенатор отправился дальше.

И ночью не выпало ничего, сухорось. Прикрыв ноги полостью, сотканной из мочал, Державин решал: «Разведать, у кого из богатых владельцев есть хлеб, распечатать хлебные магазейны, взять муки заимообразно на основании указа Петра Великого и распределить среди бедных. Но поселянам Огинского и этого мало! Ещё не известно, не отымут ли сей хлеб по приказу жестокосердого господина приказчики в счёт уплаты денег. Нет, тут надобно поступать круче!»

Державин порешил властью, данной ему императором, взять имения Огинского в опеку, за счёт помещика закупить хлеб и раздать его крестьянам.

Пополох, вызванный этой решительной мерой, среди местных дворян, верно, оказал некое действие. Следуя к местечку Лёзне, сенатор обнаружил, что в селениях помещика Дроздовского крестьяне уже получили небольшое снабжение от своего господина рожью. Но именно в Лёзне, в сорока вёрстах от Витебска Державин впервые ощутил размеры ещё одного бедствия, не менее опасного для белорусских поселян, чем неурожай и панское тиранство.

Посреди дороги лежал мертвецки пьяный тощий мужик. Другой питух притулился у забора. Из невзрачной избёнки неслись визгливые звуки скрипицы — старался какой-то неискусный пиликало.

Нагнувшись, чтоб не задеть головой о низкую ободверину, сенатор вошёл в шинок. Видимо-невидимо питухов сидело и валялось по лавкам. Наперекор скрипице заунывно тянул песню ражий парень в драной гуньке:

Хмялинушка в головушке бродить,Бродить, бродить, да вон ня выходить...

Глядя на него, ухмылялась дородная губастая плеха за стойкой. Тщедушный мужичонка, показывая на парня, о чём-то упрашивал шинкарку. Та наконец налила ему две чарки хлебного вина и вынула для записи долговую тетрадь. Мужичонка, пошатываясь, понёс парню угощение.

   — Повадил земляка ходить в кабак... — сказал Кондратий, стоявший позади Державина.

При виде вельможи шинкарка переменилась в лице, кланяясь, начала звать его в чистую комнату. Прибежал и её муж, плешак в грязном лапсердаке, и тоже кланялся, почёсываясь, ровно чувствовал свербёж во всём теле.

   — Видно, вместе шашничают. Да! Шинкарями поселяне сии споены с кругу! — сквозь зубы процедил Державин и быстро вышел из злачного места.

«Кому выгодно, чтобы целый народ спивался?» — повторял сенатор в карете.

Он начал примечать, как много на пути противузаконно устроенных шинков и винокурень. Помещики вошли повсеместно в выгодный для обеих сторон сговор с факторами, винокурами, шинкарями. По их преступному соглашению крестьянину возбранялось покупать на стороне всё нужное и продавать избытки хлеба иному, кроме корчмарей. Те же, сбывая им товары втрое дороже и покупая у них хлеб втрое дешевле истинных цен, обогащались барышами и доводили поселян до нищеты.

Остановившись на ночлег, Державин записывал результаты своих наблюдений: «Сии корчмы ничто иное суть, как сильный соблазн для простого народа. В них крестьяне развращают свои нравы, делаются гуляками и нерадетельными к работам. Там выманивают у них не токмо насущный хлеб, но и в земле посеянный, хлебопашенные орудия, имущество, время, здоровье и самую жизнь... Сие злоупотребление усугубляет обычай, так называемый коледа, посредством коей винокуры и шинкари, ездя по деревням, а особливо осенью при собрании жатвы, и напоив крестьян со всеми их семействами, собирают с них долги свои и похищают последнее нужное их пропитание...»

Ещё одна беда: предприимчивые факторы вывозят хлеб за кордон и возвращают его уже в виде вина, снова для спаивания поселян. В продолжение пути Державин стретил около ста повозок с рожью, закупленной местными коммерсантами в Кричеве, Мстиславле и других местечках для отправления в Ригу и Минск и затем за границу. Видя в этом прямое нарушение закона, сенатор приказал за счёт владельцев снабжать этим хлебом наиболее нуждающихся крестьян.