Бернгард Келлерман - Пляска смерти Страница 6

– Увольнение Крюгера – тяжелая потеря для города, – заметил Фабиан, принимавший эту новость очень близко к сердцу.

Архитектор проводил его до дверей.

– Тяжелая, очень тяжелая, – откровенно признался он. – Для меня особенно, говорю вам это как другу.

Мне ведь удалось заинтересовать Крюгера своим заветным планом. – Заметив по глазам Фабиана, что он впервые слышит об этом, Криг удержал его за пуговицу. – Вы ничего не знаете о моем плане, уважаемый друг? – снова с увлечением заговорил он. – Нет? Неужели? Я уж много лет мечтаю переделать площадь перед скучным старым зданием Школы верховой езды. Окружающие его дома должны быть превращены в торговые ряды с изящной колоннадой. Понимаете? Туда надо перенести рынок, таким образом ярмарки тоже будут устраиваться у торговых рядов, площадь перед ратушей освободится, и мы разобьем там цветник. Фонтан вашего брата тоже очень от этого выиграет.

– Да, это интересная идея, – согласился Фабиан, почти не слушая его.

Криг сиял.

– Идите сюда, идите сюда, – кричал он и тянул Фабиана за пуговицу, – я сейчас покажу вам мои эскизы, вы будете в восторге. Крюгер просто влюбился в них и совсем уже собрался строить торговые ряды. Вдобавок это вовсе не разорительный проект. Арендная плата за магазины все окупит!

Но Фабиан отказался, заявив, что у него еще много дел.

– В другой раз, дорогой мой, сегодня никак не могу.

– Итак, я жду вас в ближайшие дни. Помните, что вы всегда желанный гость! – сказал Криг. – За работу, за работу! – вдруг крикнул он и, приплясывая, заспешил к своему столу.

VI

Короткая беседа с городским архитектором обнадежила Фабиана. Теперь он был почти уверен, что ему обеспечено отличное назначение. Будь на то его воля, он явился бы к этому господину Таубенхаузу, чтобы полоть ему руку и отрапортовать:

– Я, Фабиан, честь имею доложить о своем возвращении из отпуска. Во время мировой войны, имея семнадцать лет от роду, пошел добровольцем на фронт. Служил в артиллерии, произведен в офицеры, на передовой награжден Железным крестом первого класса, немец до мозга костей.

Проходя по площади Ратуши, он весело улыбался.

Солнце грело совсем как летом, и сияние голубого неба наполняло радостью сердце Фабиана. Базарный день кончился. По площади громыхали телеги, в которых сидели крестьянки с пустыми корзинами в руках. Метельщики со шлангами и метлами суетились, сметая в кучи капустные листья.

Фабиан опять постоял у «Фонтана Нарцисса». «Жаль, – подумал он, снова тронувшись в путь, – что у Вольфганга так мало честолюбия. Год назад ему предложили кафедру в Берлине; но он предпочел остаться здесь в качестве преподавателя незначительного художественного училища. Берлин внушал ему страх; Вольфганг считал, что там у него не будет свободы творчества. Жаль! Жаль! Он бы уже многого достиг!»

Брат Фабиана Вольфганг проживал в Якобсбюле, старинной деревушке, расположенной в получасе ходьбы от города. На деньги, полученные за «Фонтан Нарцисса», он приобрел старый деревенский дом, стоявший в глубине фруктового сада. В Якобсбюль можно было проехать трамваем, но в такую чудесную осеннюю погоду Фабиану захотелось пройтись пешком.

Пересекая северную рабочую окраину города, он прошел мимо ряда длинных строений очень современного вида – корпусов завода Шелльхаммеров, на котором работало более пяти тысяч человек. Этому заводу город был в значительной мере обязан своим благосостоянием. Вскоре Фабиан вышел на открытое место и по тополевой аллее направился в Якобсбюль.

К огорчению Вольфганга, за последние годы здесь выросло несколько нарядных дач. Но, несмотря на это, деревушка выглядела почти так же, как сто лет назад. Дом, принадлежавший Вольфгангу, тоже не изменил своего облика, и возле садовой калитки, рядом с узкой грядкой старомодных фиолетовых астр, по-прежнему находился простой деревенский колодец.

Когда Фабиан открыл калитку, из низкого кухонного оконца ему закивала старая крестьянка, домоправительница Вольфганга. Через маленькую переднюю Фабиан вошел в просторную мастерскую Вольфганга, где было до того накурено, что поначалу он ничего не мог различить и только немного погодя заметил двух мужчин, которые сидели в низких креслах у высокого окна, курили сигары и оживленно беседовали. Перед ними на круглом столе стояло два наполовину пустых бокала с вином, а рядом возвышалась еще не просохшая скульптура в рост человека.

Фабиан узнал брата по светлой рабочей блузе, растрепанной гриве темных, чуть тронутых сединой волос и по торчавшей у него изо рта тонкой сигаре «Виргиния». Второй человек с каштановыми вьющимися волосами, по-видимому, был учитель Глейхен, часто навещавший Вольфганга.

– Безобразие, бесстыдство! – восклицал в этот момент Глейхен, взволнованно жестикулируя и хватая со стола бокал.

Вольфганг первый заметил Фабиана и бросился к нему навстречу.

– Франк! – обрадованно крикнул он. – Да ведь это же Франк!

Учитель Глейхен тоже встал, приветствуя его, и Фабиан снова поддался очарованию его красивого, бархатного голоса.

– Какой приятный сюрприз! – продолжал скульптор. – Ты пришел как раз вовремя на наше маленькое совещание, и мы приветствуем тебя вином! – Он открыл большой разрисованный красными розами шкаф, заполненный бутылками и бокалами всех размеров, и поставил несколько бокалов и бутылку на ящик с глиной, рядом с еще влажной скульптурой.

– Вот портвейн, Франк, который может воскресить и мертвого! – крикнул он весело. И, глядя с нежностью на Фабиана, наполнил бокалы. – Сегодня, вернее несколько часов назад, я твердо решил закончить эту вещь и послать в октябре на большую выставку в Мюнхен. Это мы только что и обсуждали. Глейхен уговорил меня, и мы спрыснули это решение. А твой приход, Франк, я расцениваю как счастливое предзнаменование.

Взгляд Фабиана скользнул по влажной гипсовой фигуре.

– «Юноша, разрывающий цепи!» – воскликнул он. – Наконец-то ты взялся за него!

Вольфганг кивнул головой.

– Да, он самый, – произнес он. – Ну, теперь-то уж я его закончу, хотя придется еще здорово поработать несколько недель.

– Вы же знаете Вольфганга, – вмешался в разговор Глейхен, – он никогда не бывает доволен. А я считаю, что самая небольшая переделка будет уже преступлением.

Скульптор засмеялся.

– Надо кое-что исправить в форме спины, – возразил он. – Но разве педагог понимает что-либо в спинах? Еще месяц, и я закончу. Обещаю вам, Глейхен.

Вольфганг очень считался с мнением Глейхена.

Глейхен – скромный учитель, был популярен как журналист и часто печатался в искусствоведческих журналах.

Фабиан не раз видел «Юношу, разрывающего цепи». Вольфганг работал над ним уже больше года. Иногда эта скульптура месяцами стояла в углу мастерской, закутанная в мокрые тряпки и заброшенная. Он обрадовался, что Вольфганг закончил, наконец, свое произведение, и, по-видимому, закончил его удачно.

Юноша, почти мальчик, едва заметно улыбаясь упрямым ртом, со сдержанной силой разрывает о колено звенья цепи. Вот и все. Легкий наклон тела, глубокий вдох, расширяющий грудную клетку, сдержанное и непреодолимое напряжение всех сил казались Фабиану почти совершенством. Вольфганг не признавал ничего чрезмерного, грубого, насильственного. «Мускулы – это не мотив для пластического искусства», – говорил он. Фабиан не мог удержаться от громких выражений восторга.

– Великолепно, только Менье мог так прочувствовать все это. – Он любил показывать на людях свою эрудицию и многосторонность.

– Замолчи, умоляю тебя, – перебил его Вольфганг. – Слова еще не создали ни одного произведения искусства, но разрушили уже многие.

Посасывая сигару, он время от времени испытующе посматривал на скульптуру.

Фабиан только сейчас заметил цоколь, на котором были высечены слова: «Лучше смерть, чем рабство».

– Этот девиз появился недавно, – спросил он, – или я не замечал его раньше?

Вольфганг помолчал немного и вдруг расхохотался.

– В том-то и дело! Из-за этого девиза я и стремлюсь выставить «Юношу», и выставить именно теперь! Ведь правда, Глейхен? Мы с вами много об этом толковали.

Глейхен утвердительно кивнул головой.

– Это протест, – пояснил он, и красные пятна выступили на его худых, впалых щеках, – протест против рабской покорности.

– А не будет ли такой протест расценен как провокация? – спросил Фабиан.

Вольфганг пожал плечами.

– Еще вопрос, поймут ли, что это протест. А если его воспримут как провокацию, тем лучше. Мне все безразлично. Так или иначе, протест дойдет до тысяч людей, и моя цель будет достигнута. А пока что закроем его.

Вольфганг накинул на скульптуру мокрые тряпки, и она снова превратилась в уродливую, бесформенную глыбу. Цоколь с девизом он обернул в последнюю очередь.

– А теперь, Франк, расскажи ты нам, что делается на белом свете? – обратился он к брату. – Ты останешься обедать, это само собой разумеется, Глейхен тоже остается. Ретта угостит нас пончиками, она большая мастерица их печь. Давайте-ка сядем поближе к окну.