Марина Александрова - Кольцо странника Страница 6

– А ты помалкивай! – рявкнул Тихон, наконец-то разозлившись. – Сам ни к чему не способен, на коне сидишь, как куль с г..., меча в руках не удержишь, а туда же! Чего ты-то в монахи не идешь?

– Нашли дурачка, – заныл Михайло, бочком вылезая из-за стола. – Там, чать, скукота одна!

Тихон хотел отвесить затрещину дерзкому сынку, но вместо этого кинул в него деревянной солонкой. Михайла притворно завыл и опрометью бросился из комнаты. Тихон устремил взор на племянника, который все время, пока происходила перепалка, сидел спокойно за столом, пережевывал кус недожаренного мяса.

– Скажи ты мне, что тебе в голову взбрело? – тихо, почти умоляюще спросил воевода. Странно, при взгляде на племянника, на этого ясноглазого, русокудрого отрока он испытывал что-то вроде смущения. Часто думалось ему, или даже, скорее, чувствовалось, что племянник знает что-то такое, о чем он, храбрый и мудрый воевода, даже и не догадывается. Или просто доселе мучила Тихона вина перед покойным братом?

– Ничего, – тихо ответил Всеслав, который тоже заробел, просто старался не показать вида. – Отец Илларион говорит, я в монастыре малевать смогу. И иконы, и все...

– Про то он и мне говорил, – задумчиво произнес Тихон. – Да только вот о чем тебя прошу: погоди ты с этим. Не решай теперь. Погоди, подрасти немного. Ты не знаешь пока радостей этого мира, потому тебе так легко от них отказаться. А когда поймешь, чего лишился – ох, как несладко тебе придется! Ан уж все, уж нерушимый обет дал. Давай так порешим: вот стукнет тебе пятнадцать весен – и вороти, что хочешь – слова противного не молвлю!

Так и порешили.

ГЛАВА 4

Время за хвост не поймаешь, с кашей не съешь, и глазом его не видать – а все ж есть оно, и крылья у него, верно, быстрые. Ишь, как летит! Давно ли, кажется, воевода Тихон привез из Новгорода осиротевшего мальчонку – родного своего племянника Всеслава, а уж тот мальчонка дядьку перерос и на поясах его перетягивает!

Всеслав в свои пятнадцать лет стал настоящим богатырем. Про него уж шептались: мол, скоро земля его носить не будет, как богатыря Святогора, о котором песни поются и сказки сказываются. А ведь отроку еще расти и расти!

И Всеслав рос, и радовался своей силушке. Иной раз и Тихон, улыбаясь, говорил ему: «Посмотрел бы на тебя твой батюшка, вот бы удивился!». И, правда, хоть в семье заморышей не водилось, но и таких орлов еще не было. Были все хоть и сильные, но кряжистые, в рост не шли, а только вширь. А тут и в плечах косая сажень, и вытянулся, как молодое деревце!

На Всеслава уж и девки заглядываться стали и начал он смутно догадываться, что за «мирские радости» имел в виду дядя Тихон, когда отговаривал его, Всеслава, от монастырского житья.

Помнил Всеслав тот разговор крепко и от намерений своих не отступился. Чем дольше, тем противнее делались ему военные игрища. Может, оттого, что слишком легко ему доставались победы, и не было в нем любования своей силой да мощью.

– Так меня Бог сотворил, ему я и благодарен, – говаривал он, когда, бывало, кто-нибудь начинал не в меру восхвалять его силу и ловкость ратную.

Малеванье Всеслав не оставил. Правда, теперь у него почти не оставалось времени для любимого занятия – князь Святослав Всеволодович взял его к себе в дружину. Самолично пригласил, такую честь оказал. За городской стеной, на днепровском берегу увидел он юношей, занятых воинскими играми, и сразу же выделил среди них юного кудрявого великана.

– Кто сей отрок? – спросил у приближенных.

Ответ не заставил долго ждать.

– Всеслав, племянник воеводы Тихона.

– Добрый отрок, – задумчиво произнес князь. – Призовите его ко мне.

Гридни, торопясь исполнить княжеское приказание, побежали к берегу и через некоторое время вернулись со Всеславом.

Парень был бледен и испуган, но держался спокойно, как человек с чистой совестью и душой.

– Здрав буди, князь! – воскликнул он, земно кланяясь.

– И ты будь здоров, отрок, – ласково сказал князь. – Кто такой, откуда? Говори!

– Я, князь, сын тысяцкого Романа из новгородской вотчины. Когда отец мой погиб на охоте – твой воевода, брат моего отца, взял меня в свой дом...

– Да-да, я и гляжу: знакомый лик. Так и быть: воздадим тебе по роду твоему. Быть тебе в новогородской дружине. Да не робей! Племяннику воеводы не пристало краснеть, как девке. Будь понапористей, послужи своему народу!

Князь уехал, а Всеслав остался стоять на берегу. Ловил на себе завистливые взгляды друзей, а в душе ругал себя последними словами:

«Дурень я, дурень! Это ж надо – с самим князем разговаривать, а ничего и не сказать! Мне бы пасть ему в ноги – помилуй, князь, отпусти в монастырь! Если так радеет о служении народу – так ему и сказать: мол, послужу талантом своим. Отец Илларион говорил – быть мне знатным иконописцем. Дурак, дурак, проворонил свое счастье!».

Долго после этого переживал Всеслав, чуть не плакал, когда вспоминал. Немного утешил его Тихон – вечером того же дня, когда был его племянник замечен князем, сказал ему за ужином:

– За тебя, сынок, и мне от князя похвала вышла. Похвалили за то, что смог такого богатыря вырастить. А я и говорю – не растил я его, учил тому, что сам знаю. Смеется князь, по плечу хлопает. Тут я ему сказал – мол, хочет в монастырь идти, силу свою да удаль под черную рясу запрятать. А князь мне – отправь его домой на побывку – может, там и невесту сыщет! Хочешь, поди, домой-то?

– Хочу, – тихо отвечал Всеслав.

Да и как было не хотеть? С тех пор, как мальчонкой уехал он из родного дома с дядькой Тихоном – не видал ни сестры, ни матери. Время от времени доходили от них весточки – мол, живы, здоровы, нужды ни в чем не терпим. Тихон тоже им отписывал, посылал с нарочным гостинцы. Все собирался поехать в гости, да так и не собрался – дел много было.

Всеслав первое время сильно тосковал по матери, каждую ночь видел во сне ее ласковые глаза, чувствовал прикосновения мягких рук. Но проситься у дяди стеснялся, не хотел казаться малышом-сосунком, что за мамкину юбку держится. А со временем боль разлуки прошла, грусть уступила место другим чувствам и заботам. Привязанность к матери никуда не делась, понятное дело, и теперь Всеслав был очень рад, что дядька сам заговорил об этом. Но радости не показал, сдержался.

– Вот и поедешь. Теперь-то, пожалуй, не стоит – дороги развезло. А как подсохнет немного, так и в добрый путь! А коль сыщешь там зазнобушку, как князь сказал – может, там и останешься, матери на радость. Место тебе в дружине хорошее приуготовлено... Что воротишься? Аль что не то сказал?

Может, у тебя уже есть лада?

– Нет, – потупился Всеслав. – Да только... Сам знаешь, дядя, о чем я думал столько лет, чего ждал. Ты сам говорил – решать станем, когда я в возраст войду. Семнадцатый год мне пошел, а все никак.

– Вон оно что! – протянул Тихон. – Ладно, скажу я тебе так: поезжай к матери, испроси у нее благословения. Мне-то что, мое дело сторона – ты ей надежда и опора! Вот и делай, как она скажет.

Всеслав согласился со словами дяди и стал с нетерпением ждать лета, когда можно будем навестить отчий дом и испросить у матери разрешения на вечное служение Господу.

Но в то лето так и не удалось выбраться из Киева – пришла страшная хворь, поветрие, от которого человек погибал в два дня – маялся животом, кровью исходил. Лекари говорили, зараза по воде пришла и от воды же передается. Просили воду из реки не пить, но перед тем варить ее, пока ключом не забьет, и в бане мыться с щелоком. Многие не верили, но умирали все – кто варил воду и не варил – словно самый воздух полон был тлетворного яда.

Семью воеводы Тихона беда обошла стороной. Умерла только нянька Ольга, да и та не от болезни, а просто по старости. Словно застыдилась она жить, когда вокруг угасло так много молодых жизней, и тихо отошла в царство, где нет ни печали, ни воздыхания. Воевода очень горевал по своей няньке, и Всеслав с Михайлой тоже – всех их добрая старушка выпестовала, все взросли на песнях и сказках ее...

Похоронили Ольгу – воеводу отозвал князь в дальнюю вотчину, по делам. Дом остался на плечах Всеслава. Пора как раз была самая горячая – собирали урожай, в деревнях, где многие смерды перемерли от брюшной заразы, не хватало рабочих рук. Дел навалилось много, недосуг было. Потом опять развезло дороги, пришлось ждать, когда установится санный путь...

Всю жизнь потом корил и терзал себя Всеслав, что не поехал к матери. Пренебрег бы страшной заразой, горячей порой сбора урожая, дурными дорогами, отправился бы тогда – кто знает, как бы жизнь повернулась?

На исходе ноября дошла до Киева страшная весть – на вотчины новгородские напали половцы. Никто не ждал такой беды – давненько не видали лиходеев в тех краях, и большой урон они нанесли на сей раз. Награблено было много, и много людей – и воинов, и мирных жителей – полегло в неравной схватке, многих же увели в полон. Родной же дом Всеслава был сожжен дотла...