Олег Михайлов - Александр III: Забытый император Страница 6

В сущности, великие князья могли знакомиться с кем-либо только в гостиных и видеться с ними в гостиных. Исключение, пожалуй, составляли лишь встречи на катке в Таврическом саду. Эти катания были введены в моду покойным цесаревичем, и с того времени весь петербургский бомонд обзавелся коньками, чтобы ежедневно бывать от двух до четырех пополудни на Таврическом катке, в обществе великих князей.

Во всяком случае, Александр Александрович уже силой обстоятельств был принужден видеть лишь парадную, или внешнюю, сторону жизни, общаться с людьми, всегда ему улыбающимися, со всем соглашающимися и во всем поддакивающими, всегда восхищающимися тем, что он скажет. В то же время исподнюю сторону действительности он мог узнавать только от услужливых сплетников, любителей и искусников великой придворной науки – causerie, то есть светской болтовни.

Мог, но не желал, даже от близких людей.

– Конечно, я понимаю вас, – рассуждал во время вечерних прогулок в Царском Селе князь Мещерский. – Вас окружают по преимуществу флюгера. Придворные, которые прекрасно чувствуют, откуда дует ветер…

– Вот-вот! – подхватил наследник. – А я терпеть не могу этих переменчивых особ.

– Кстати, могу подтвердить это недавним примером, – поделился Мещерский. – Как-то, когда еще был жив цесаревич, мне пришлось вести беседу с двумя из ваших приближенных по службе лиц. С одним из имевших обязанности по учебной части и с другим – по военной. Оба они позволили себе тогда превозносить вашего брата и критически отзываться о вас. И что же? Недавно встречаю их и слышу такие хвалы в ваш адрес, что стало за них неловко. Их имена…

– А вот тут, – перебил его Александр Александрович, – я даже не желаю, слышите, Владимир Петрович, чтобы вы продолжали. Мне это, право, неприятно, хотя я догадываюсь… Лучше расскажите мне о вашей кузине, княжне Маше Мещерской.

Это и была тайная любовь цесаревича.

Впрочем, разве может что-либо остаться тайной при дворе?

Все стали подмечать: когда вечерами папá, мамá и приближенные ко двору особы собираются за круглым столом играть в кинга, наследник старается сесть рядом с фрейлиной Мещерской и заливается пунцовым румянцем, если она обращается к нему, а после карт не сразу поднимается к себе, но провожает ее по коридору почти до дворцовой церкви. С Машей Мещерской великому князю было на удивление весело и легко. Прежде он всегда конфузился, оказываясь – в редких случаях – в компании девушек, стеснялся своего большого тела, неловкости манер, скованности в разговорах. Белокурая, грациозная, с талией в рюмочку, Маша Мещерская растопила его неловкость и смущение.

Александру Александровичу вдруг вспомнилась поездка в Москву в недавнем и далеком 1861 году на торжества по случаю отмены крепостного права. Его и брата Владимира повезли в коляске на Воробьевы горы. Там их окружили молоденькие торговки вишнями, с которыми брат мило шутил, а сам он мог лишь с легкой завистью глядеть на хорошеньких простушек, так непохожих на чопорных салонных барышень. Володя дразнил его потом: «Бычок!» И это прозвище прилипло к нему. Своей живостью и простотой Мещерская напоминала ему тех веселых москвичек.

Однако и с ней все было не так просто. Как-то цесаревич не понял, не разгадал ее милого желания остаться на две-три минуты наедине в полумраке дворцового коридора и утром получил от нее записочку: «Вы несносный увалень и дурной кавалер». Брат Володя на его месте только бы посмеялся и обратил все в шутку, но Александр переживал, мучился, исходил злобой: действительно бычок. Он сердился на Машу, а еще больше на свой упрямый характер.

Вечером, как всегда, за картами Мещерская пыталась несколько раз заговорить с великим князем, но тот отмалчивался и отводил глаза. Когда же она впрямую спросила, в чем дело, наследник дрожащим от обиды голосом ответил:

– К чему вы со мной разговариваете после того, как написали… Мне лучше всего молчать…

В отличие от своих сверстников – великих князей, Александр Александрович и в двадцать один год оставался невинным и был до того переполнен силой, что у него от этого временами шла носом кровь. Увлекшись – впрочем, вполне платонически – впервые в жизни, он страдал и переживал из-за каждого пустяка. Когда после карт цесаревич простился с папá и мамá и вышел в коридор, то не пожелал идти рядом с Мещерской, а пошел в свои покои с камерюнкером Козловым. Но Маша остановила его со словами: – Ради Бога, не сердитесь на меня!

– Я нисколько не сержусь… – пробормотал великий князь и отвернулся.

У лестницы, ведущей к нему в комнаты, Александр хотел было проститься с капризной гордячкой, но она принялась просить пройти с нею дальше. Цесаревич же твердо сказал:

– Нет? Не стóит!..

А потом не спал ночь.

«Я ведь влюблен, влюблен по уши… – говорил себе. – Нет, это моя судьба! Пусть она немного капризна и своенравна, но я сам во всем виноват. И как я могу назавтра ехать на торжества, которые устраивает в своем мореходстве Дядя Костя?! Ведь спускают шлюпку, которую нарекли „Дагмарой“! И что мне делать? Я обещал Никсе жениться на датской принцессе, но теперь не в силах это обещание выполнить! Нет, надо отказаться от свадьбы с Дагмарой, которую не могу и не хочу любить, и если будет возможно, жениться на милой Маше, моей дусеньке. Может быть, будет лучше, если я отрекусь от престола. Я ведь слишком мало знаю людей, и мне страшно надоедает все, что относится до моего теперешнего положения! Я не хочу другой жены, как Мещерской! Вот это был бы замечательный поворот в моей жизни! Я, без сомнения, обрету счастье с дусенькой, и она родит мне детей! Как несносно, что поездка в Данию на носу и преследует меня, словно кошмар!..»

Наутро, встав с тяжелой головой, цесаревич отправился кататься в шарабане с тайной надеждой встретить Мещерскую и объясниться с ней. Однако его остановили ехавшие в коляске родители, и мама спрашивала, что с ним, не заболел ли он? А за чаем, осмелев после бессонной ночи, наследник сел рядом с Машей и просил прощения за вчерашнюю резкость. Как она была мила! Ему так хотелось обнять свою дусеньку и прижать к своей груди как можно крепче!

Вечером через лакея Александр получил от нее длинное нежное письмо и, счастливый, заснул. Теперь он каждый вечер горячо молил Бога, чтобы Он помог ему отказаться от престола и, коли возможно, устроить счастье с милой дусенькой. Цесаревича теперь мучило только то, что в решающую минуту она может отказаться от него. И тогда все пропало! В записочке, которую лакей отнес Мещерской, Александр спрашивал, согласна ли Маша стать его женой и нужно ли ему ехать в Данию. Дусенька отвечала, что ехать в Данию нужно, а если как-нибудь все устроится, то она обвенчается с ним.

Об участившейся меж ними переписке и ее содержании лакей, понятное дело, докладывал государю. И не только ему, раз в газетах появились статейки с намеками на то, что брак цесаревича с принцессой Дагмарой вряд ли состоится. Бойкие датские журналисты тут же пропечатали об этом в Копенгагене. Сам министр двора граф Адлерберг появился в покоях наследника, сообщив, что его желает видеть император.

Отец встретил наследника резким вопросом:

– Когда мы едем в Данию?

– Я не могу ехать, па!.. – заикаясь от волнения, отвечал Александр. – Ты меня прости, па!.. Но я чувствую, что решительно не люблю принцессу Дагмару… И поэтому не хочу на ней жениться…

Лицо императора пошло пятнами:

– Ты что, хочешь, чтобы я так и пегедал все это в Данию?

– Нет, я этого не хочу, – потупился цесаревич. Он вспомнил Машу и ее письмо с согласием выйти за него замуж, набычился и упрямо проговорил: – Я решил отказаться от престола, потому что чувствую себя неспособным…

Государь побледнел и, картавя сильнее обычного, начал отрывисто бросать слова:

– Ты что думаешь… я по своей охоте на этом месте?.. Газве наследник должен так смотгеть на свое пгизвание?.. Ты, я вижу, сам не знаешь, чего хочешь!.. Ты с ума сошел!.. Одумайся же наконец!..

– Нет, – тихо сказал цесаревич. – Это мое решение.

Император отвернулся и, не оборачиваясь, перешел на военный тон:

– Если так, то знай! Я сначала газговагивал с тобой как с дгугом. А тепегь я гешительно пгиказываю тебе ехать в Данию. И ты поедешь! А княжну Мещегскую, – тут в его голосе появились знакомые ядовитые нотки, – я отошлю к тетке! Пусть сидит взапегти у стагухи Чегнышовой и не смеет появляться в свете!..

«Боже! Боже! – ужаснулся наследник. – Я, кажется, готов примириться со всем, но никогда, никогда не утешусь, зная, что стал причиной немилости дорогой Маши! Что это за жизнь?! Стоит ли жить после этого?!»

– Па! – вырвалось у него. – Я готов на коленях молить тебя не выгонять княжну!..

– Убигайся вон! – зашелся в крике император. – Я с тобой говогить не хочу и знать тебя не хочу!..

Цесаревич, волоча ноги, пошел к двери, но его нагнал голос отца: