Петр Краснов - Цареубийцы (1-е марта 1881 года) Страница 6

— Да мы-то победим, — сказал Порфирий, — а вот что вы потом за зелеными столами конференций или, не дай Бог, конгресса — скажете, вот что страшно.

— Поверьте, милый Порфирий Афиногенович, сидеть за зеленым столом конференции — не в штыки ходить, и не ура кричать. Потруднее будет!

— А вы в штыки ходили?.. Пробовали?.. — запальчиво крикнул Порфирий и вышел с балкона в сад.

— Ну… ну, — сказал Афиноген Ильич. — Не пора ли, господа, для успокоения страстей засесть за зеленый стол с картами и перейти к мирному сражению? Вы как, Аким Петрович?.. Баронесса — три роббера?..

— Охотно, генерал… Занесла тройка вашего сына… А хорошо! Люблю такие споры!..

— Так идемте, господа!.. За дело!..

До 1876-го года на Императора Александра II было два покушения. Одно следовало за другим на протяжении года. Одно было понятно Государю: месть патриота поляка за 1863 и год. В Париже, куда Государь ездил на всемирную выставку 1867-го года, при возвращении со смотра, когда коляска медленно ехала через народные толпы, непривычно шумные, где сквозь восторженные крики «Vive la Russie! Vive le Tzar!»[13] иногда вдруг раздавались резкие, оскорбительные свистки и крики: «Vive la Pologne!»,[14] поляк Березовский внезапно выбежал из толпы и, вскочив на подножку коляски Государя, стрелял в Императора… Промахнулся…

Это было печально и тяжело. Но Государь понимал: Польша не могла любить Россию. Среди поляков могли быть мстители. То, что это произошло во Франции, где хозяева не уберегли гостя, оставило мучительное, едкое воспоминание.

Выиграла Пруссия. В начавшейся три года спустя Франко-прусской войне Россия держала нейтралитет. Пруссия могла бросить все силы на Францию. Плохую услугу оказал Березовский приютившей его стране…

За год до этого, 4-го апреля 1866-го года, когда Государь возвращался с прогулки в Летнем саду, у самых ворот, идущих к Неве, к нему быстро подошел высокий человек в черном сюртуке и, выхватив револьвер, выстрелил в упор в Государя. Другой прохожий бросился на него и ударом кулака отвел выстрел. Государь не был затронут.

Стрелявший оказался крестьянином Каракозовым. Спас Государя Осип Иванович Комиссаров, тоже крестьянин, шляпочный мастер. Государь пожаловал Комиссарова и дворянское достоинство.

Тогда Государь спокойно вернулся домой в Зимний дворец, оттуда поехал в Казанский собор служить молебен. По всему пути стояли народные толпы. Громовое «ура» не смолкало. В Зимнем дворце, в Белом Георгиевском зале, были собраны все офицеры гвардии. Когда, по возвращении из собора, Государь вышел к ним — его встретили с неописуемым восторгом.

Это покушение озадачило Государя. Так недавно Государь своей волей, встречая немалое сопротивление, освободил крестьян. Один из освобожденных покушением ответил Государю на его труды и заботы.

Это было гадко и мерзко. Но вся Россия взволнованно приветствовала Государя и ликовала по поводу чудесного его спасения. Студенты в Москве служили благодарственный молебен у Иверской иконы. 150 миллионов народа было за Государя, один человек против. Никого за Каракозовым не стояло. Он был цареубийца-одиночка.

После этого не было покушений на жизнь Государя. Полиция доносила о существовании подпольных кружков, находила «прокламации» — все это было мелко и ничтожно, руководилось из-за границы и по сравнению с тем огромным делом, которое делал Государь, было так мало приметно, что Государь не думал об опасности своего Престола.

Государь открыто, без конвоя и охраны, ездил по городу, гулял в Летнем саду, появлялся среди народа. Воспитанный своим отцом, Николаем I, в сознании святости Государева долга и презрении к опасности, считая себя бессменным часовым на Российском посту, Государь просто смотрел в лицо смерти.

Он знал: нужно, чтобы народ видел его, чтобы армия знала его, и приятно, радостно или тяжело это было, Государь об этом никогда не думал — он ездил на смотры, на парады, народные гуляния, маневры, совершал долгие поездки по другим округам России, отстаивал длинные церковные службы, принимал министров, бывал и театре не потому, что та или другая пьеса нравилась ему, но потому, что это было нужно.

Все это наружно, для других казавшееся просто приятным развлечением, в конце концов было очень утомительно, и нужен был отдых от напряженной Императорской дворцовой и смотровой атмосферы. Отдых от ответственности за каждое сказанное слово.

В семье не было отдыха. Там была не жена — но Государыня Императрица, не дети, но Наследник Цесаревич и Великие Князья. Там был тот же строгий этикет Императорской Фамилии.

С годами потянуло Государя к спокойному, не дворцовому, а домашнему очагу. Этот очаг ему создала в 1868-м году молодая девушка княжна Екатерина Михайловна Долгорукая. Государю было пятьдесят лет. Долгорукой — семнадцать, когда они сошлись. Девушка «с газельими глазами» сумела простотою обращения, иногда доходившей до грубости, пленить Государя, и он полюбил ее крепкой, последней любовью.

Таково было семейное положение Государя Александра II, когда ему пришлось решать один из самых трудных вопросов его царствования — вопрос о войне.

Точно, секунда в секунду, как было назначено, Государь в Кавалергардском вицмундире, и каске без плюмажа, с Императрицей Марией Александровной, чье тезоименитство праздновалось в этот день, в открытой коляске выехал в ворота нижнего сада и поехал вдоль иллюминованных аллей. Камер-казак сидел рядом с кучером. За Государем на паре с пристяжкой, стоя в пролетке, ехал Петергофский полицмейстер, за ним в коляске — Наследник с супругой и далее — Великие Князья… Народное «ура» их сопровождало, перекатываясь по аллеям парка.

Оно, сначала негромкое, стало слышно у Монплезира, где собралась избранная публика, которую пускали по особым билетам. «Ура» быстро приближалось и становилось громче и дружнее. Разговоры среди народа, собравшегося слушать концерт, прекратились. Музыканты в красных кафтанах встали за пюпитрами.

«Ура» приблизилось. Испуганные, разбуженные птицы метались в ветвях.

Вера, стоявшая с графиней Лилей в одном из первых рядов скамеек, перед эстрадой, почувствовала, как вдруг сжалось ее сердце. У нее потемнело в глазах. Она не хотела идти на концерт. Все эти дни она боролась с собой, принудила себя пойти с графиней, надеясь, что победит себя. Сейчас поняла, что не сможет справиться с собой. Все казалось ей фальшивым, скучным, ненужным.

Капельмейстер поднял палочку. Торжественное настроение охватило всех. Оно не передалось Вере, напротив, еще более смутило ее.

Скрипя колесами по гравию, подъехала коляска с Государем. Государь поднялся с сиденья, сошел на дорожку и подал руку Императрице.

В тот же миг грянул народный гимн.

— Лиля, я не могу больше, — сказала Вера и пошла через толпу, сзади Великих Князей.

— Это невозможно, Вера.

— Я не могу.

Прекрасный, величественный, могучий и властный гимн лился с эстрады.

— Царствуй на славу нам!..

Конногвардейский ротмистр в красивых черных бакенбардах шикнул на графиню и Веру.

— Барышне дурно, — прошептала по-французски Лиля. Ее лицо было покрыто красными пятнами. Ей было стыдно за Веру.

На большой дороге у фонтана «Сахарная голова» стояла благоговейная тишина. Лошади множества колясок, одиночек, пар и троек, точно сознавая величие минуты, не шевелились. Кучера, ямщики и грумы сняли шапки и сидели неподвижно на козлах. Сквозь переплет темных ветвей неслось:

— Царствуй на страх врагам!..

Вера и графиня Лиля выбрались из толпы. К ним подошел среднего роста человек в несколько странном, точно не по нему сшитом костюме. Длинный сюртук, распахнутый на груди и светло-серые брюки в коричневую клетку были от разных костюмов. Широкий ворот рубщики с опущенным вниз шарфом открывал бледную, тощую шею, откуда росла светло-русая, не знавшая бритвы, мягкая, вьющаяся кольцами борода. Жидкие усы свисали к большому узкому рту. Редкие светлые волосы были небрежно причесаны на пробор. В нем было все, как сейчас же подумала графиня Лиля, не «comme il faut»[15] и не для такого места. Не будь скандала с Верой, графиня Лиля не признала бы его. Но теперь она обрадовалась ему.

— Князь, — вполголоса окликнули они молодого человека, — и вы тут?..

— Как видите, Елизавета Николаевна.

— Вере дурно… Помогите мне.

— Но, Лиля, мне совсем не дурно… Просто мне все здесь стало вдруг до тошноты противно.

Князь Болотнев с удивлением посмотрел на девушку. Сзади неслось «ура». Требовали повторения гимна.

— Гимн!.. Гимн!.. — неслись голоса сквозь крики «ура». Снова грянул гимн…

Графиня Лиля, Вера и князь Болотнев вышли на узкую песчаную дорожку, шедшую от Монплезира вдоль берега залива. Справа плескалось спокойное море. Вал за валом невысокие волны набегали на берег и с шипением разливались по песку. Камыши тихо шептали. Слева стояли густые кусты. Сладкий запах цветущего жасмина сливался с запахом моря и кружил голову. Никого не было на дорожке. Весь народ теснился там, откуда доносились волнующие, мощные, плавные звуки прекрасного Русского гимна.