Алексей Гатапов - Тэмуджин. Книга 2 Страница 6

Будучи второй, нелюбимой женой, она с мужем ложе делила нечасто и, так и не насытившись ласками, с плохо скрытой жаждой поглядывала на других мужчин. Оэлун нередко замечала ее голодные, затуманенные глаза, когда рядом находились молодые нойоны, и жалела ее. Она и Есугея просила почаще наведываться к младшей жене, но тот был к ней холоден.

И теперь, когда они остались одни, Оэлун все чаще видела в глазах невестки знакомый огонь женского голода, когда ей не хватает мужчины. Та, сдерживая себя при сыновьях, без них становилась раздражительной, часто срывала злобу на Хоахчин, покрикивая на нее из-за пустяков. Тяжко мучила ее жизнь вдали от многолюдных куреней. А однажды она высказалась перед Оэлун прямо:

– Если бы не прихоть твоего сына, мы сейчас не жили бы в лесу как дикие звери.

Оэлун не нашла слов для ответа, но поняла, что на невестку у нее нет твердой надежды, что в какое-то время она может подвести. Отнеся это к малому уму ее, Оэлун, все же, по-прежнему жалела ее, обиженную на судьбу, и надеялась, что как-нибудь они вместе протянут это тяжелое время, пока дети не встали на свою тропу – а там будет видно.

Думая о будущем детей, Оэлун теперь часто задумывалась и о том, что происходит в племени сейчас, после того, как распался киятский род. Снова и снова она расспрашивала Хоахчин о том, что видела и слышала та, живя у тайчиутов, старательно выуживала из ее старческой памяти все нужное для себя. Особенно дотошно она выпытывала про киятских нойонов, братьев Есугея. И по словам Хоахчин выходило, что братья-кияты, сильные и влиятельные при Есугее и Тодоене, теперь же вконец опустились и обесценились в своих достоинствах. За все это время их почти не было видно в главной ставке тайчиутов, а на больших пирах, которые были после зимней облавной охоты, они сидели ниже даже сонидов и генигесов, средних нойонов племени. Даже дети Хутулы, поначалу гонористые и беспокойные, в последнее время поутихли, и среди тайчиутских харачу теперь шли слухи, будто им прямо указали, чтобы они не слишком часто беспокоили Таргудая своими хождениями к нему.

Обдумывая все услышанное от своей служанки, Оэлун с гордостью приходила к мысли, что теперь сын ее Тэмуджин даже по сравнению со своими дядьями выглядит более достойно – несмотря на малые годы, не поддался посулам Таргудая, не поклонился ему и единственный из всех киятов сохранил честь своего рода…

Раньше не вникавшая в дела племени, относя их к мужским заботам, Оэлун теперь невольно раздумывала о тех путях, которые могли встать перед ее детьми. Узнав от Хоахчин о том, что Таргудай теперь часто и много пьет, она была рада этому: подобный человек не может быть таким уж опасным для них. Не может такой человек быть и вожаком в племени. И, преодолевая робость в душе, пугаясь собственных мыслей, она про себя мечтала: старший ее сын Тэмуджин, идя по пути своего отца, может быть, и окажется тем самым, кто поднимет общее знамя племени – ведь было такое предсказание шаманов! И тут же, страшась неизвестно чего – вездесущих ли восточных духов, проникающих в людские мысли, или высших небожителей, не любящих гордости и зазнайства – обращала красное от возбуждения лицо через черный дымоход юрты к далекому небу: «Великие вожди-небожители, простите глупую женщину, я не зарюсь на невозможное, пусть будет так, как вы сочтете нужным…»

Обращалась она и к онгонам, духам предков, особенно к тому, который был великим шаманом и имел единственный глаз посередине лба, умоляла почаще оглядываться на детей Есугея и оборонять от опасностей.

И снова осторожно возвращалась она к мысли о тайном шаманском предсказании, о котором мало кто знал даже в своем роду. Приглядываясь к старшему сыну, она с радостью и тревогой отмечала, что умом своим тот далеко ушел от своих сверстников, обычных подростков. Даже рано повзрослевшему шаману Кокэчу, казалось ей, не уступает ее сын в разуме и она находила подтверждения этому, перебирая в памяти последние события: «Взять даже то, как он решил кочевать на Бурхан-Халдун, скрываясь от Таргудая, а потом и сюда, в горные верховья привел нас – до этого не каждый взрослый мудрец додумается… И то, что в такие-то годы надумал подружиться с хамниганами и для этого не пожалел вещей на подарки из того немногого, что у него осталось… Никто не умеет выживать в лесу зимой, как хамниганы и тот, кто дружен с ними, тот никогда не погибнет в тайге от голода. Прошлую зиму прожили на старых запасах, а будущую никто не знает, как нам придется проживать. А Тэмуджин уже подумал об этом… Да и будет к кому бежать в его положении, если из степи придут недруги, ведь только хамниганы в тайге умеют скрываться от людей бесследно. Обо всем продумал мой сын, разве не говорит это об особенном его уме?..»

Думала Оэлун и передумывала, прогоняя в голове одни и те же мысли о детях своих и будущем их, а по утрам брызгала молоком на восток, умоляя солнце и луну, вечное синее небо и девяносто девять небесных властителей ниспослать ее сыновьям безопасный путь.

VI

Тэмуджин и Бэктэр возвратились от хамниганов вечером того же дня.

Тэмуджину до этого мало приходилось видеть людей этого лесного народа – лишь изредка, когда их вожди приезжали в гости к отцу Есугею. Да и то, как всегда по приезду чужих послов, детей загоняли в малую юрту и они сидели там, не видя гостей. Но Тэмуджин не раз от отца и других старших сородичей слышал о странностях этих людей, а особенно их обычаев, и вот сегодня пришлось ему увидеть их своими глазами. Говорили раньше, что хамниганы всем встречным мужчинам без различия к возрасту и положению – что седовласому старцу, что семилетнему мальчику, нойону или простому охотнику – отдают равную дань уважения. И он смотрел на такое, как и все монголы, с насмешкой, как на никчемные чудачества чуждого народа, а теперь, испытав это на себе, стал по-другому относиться к ним.

Встретили их хамниганы с таким почетом, словно они с Бэктэром были большие нойоны, прибывшие к ним на важные переговоры, а не подростки из чуждого племени, разъезжающие по их звероловным угодьям.

Их провели в самый большой в стойбище чум, усадили на хойморе, а сами хозяева – старик и пятеро его сыновей – сели ниже на мужской стороне и завели с ними вежливый разговор, приличествующий знатным взрослым людям.

Пока шли взаимные расспросы о прошедшей зимовке и охоте на зверя, внуки хозяина добыли в лесу молодую косулю и старик по-хамниганскому обычаю поднес им свежую кровь – высший знак уважения у хамниган. Следом угощали их лучшей хамниганской едой: сырыми мозгами, сырыми же печенью и сердцем, а потом жареным в жиру мясом.

Старик и его сыновья перед ними держались с неизменной сдержанной почтительностью: ни одной улыбки или небрежного взгляда Тэмуджин ни разу не заметил на их лицах. Зато он увидел неподдельную радость в их глазах, когда он выложил перед ними свои подарки: два новых больших ножа в деревянных ножнах, десять железных наконечников к стрелам и шелковую ткань для жены старика. Отдарили их хамниганы не менее щедро: дали четыре костяных гарпуна на крупную рыбу, десять соболиных шкурок и с ног до головы одели их в зимнюю хамниганскую одежду из лосиных шкур.

Отсидев в гостях приличное время, задолго до захода солнца Тэмуджин и Бэктэр засобирались домой. Один из сыновей старика провожал их до устья речки, показывая тем, что русло ее – граница между их владениями.

По пути домой Тэмуджин тщательно перебирал в мыслях всю их встречу с новыми соседями. Неотвязно крутилось в голове одно и то же: «Почему хамниганы встречали нас с такой пышностью? Ведь они не должны были знать о том, из какого мы рода: ни о том, что потомки Алан-гуа, ни о том, что правнуки хана Хабула или сыновья большого нойона и багатура Есугея».

Ничего такого, что говорило бы о них самих, Тэмуджин с Бэктэром на себе не имели.

«И вообще, они не должны были думать, что мы нойонские дети, – упорно вдумывался он, осторожно спускаясь козьей тропой в низину. – Дети высоких родов не бродят одни по тайге. Тогда почему они это сделали? Хоть и всем, говорят, они оказывают честь, но не всех, наверно, так торжественно встречают…»

Перебрав все возможное, Тэмуджин нашел единственное объяснение всему – хамниганы эти были не кто иные, как сильные шаманы. Подумав, он еще больше утвердился в этой мысли: одежда, которую хамниганы подарили, оказалась как раз впору им, будто для них и была сшита, когда те до этого видели только Хасара и Бэлгутэя, которые намного меньше их телом и ростом. А еще, несмотря на то, что они нагрянули без предупреждения, все подарки для них у хамниганов были приготовлены заранее – старик при них снял с жердины чума кожаную суму, в которой оказалось десять соболиных шкур и четыре гарпуна.

«Похоже на то, что старик знал о нас еще до встречи Хасара и Бэлгутэя с его внуками, – приходил он к окончательному решению. – И о том, что мы с Бэктэром придем к нему, он знал заранее, и потому он приказал своим женщинам шить одежду на нас, а не на младших… А раз так, то он знает и то, кто мы такие на самом деле…»