Александр Дюма - Кровопролития на Юге Страница 6

В октябре того же года эта долгая череда притеснений, которые мы перечислили здесь далеко не полностью, увенчалась отменой Нантского эдикта. Опасаясь такого исхода, Генрих IV надеялся, что дело пойдет по-другому и его единоверцы после отмены эдикта сохранят за собой прочное положение, но все обернулось совершенно иначе: сначала реформатов лишили этого положения и лишь затем отменили эдикт; таким образом кальвинисты оказались в полной власти своих заклятых врагов.

С 1669 года, пока Людовик XIV угрожал нанести один из самых жестоких ударов по гражданским правам реформатов уничтожением смешанных палат, к нему направлялись различные депутации, добивавшиеся приостановки преследований; не желая давать королю новое оружие против партии реформатов, эти депутации обращались к нему со смирением, которое вы можете представить себе на следующем примере.

«Ради Всевышнего, государь, — так взывали к королю протестанты, — внемлите последним вздохам нашей умирающей вольности; сжальтесь над нашими бедами, сжальтесь над множеством ваших несчастных подданных, которые плачут, не осушая глаз; эти ваши подданные питают к вам пылкую приверженность и несокрушимо верны вам; эти подданные взирают на вашу августейшую особу с любовью и почтением; эти подданные, по свидетельству истории, изрядно споспешествовали возведению на законный трон вашего великого и доблестного предка; эти подданные с самого вашего чудесного появления на свет ни разу не совершили против вас ничего предосудительного; мы могли бы даже выразиться совсем иначе, но вы, Ваше Величество, не понуждая нас поступаться скромностью, сами при важных обстоятельствах хвалили нашу преданность в таких выражениях, на какие мы сами никогда бы не отважились[5]; наконец, эти подданные кроме вашего скипетра не имеют иной опоры, убежища и защиты на земле и все соображения выгоды в равной мере как долг и совесть велят им неизменно и верно служить Вашему Величеству».

Однако, как мы знаем, ничто не остановило королевскую троицу, царствовавшую в ту пору, и по наущению отца Лашеза и г-жи де Ментенон Людовик XIV зарабатывал себе райские кущи с помощью дыбы и костров.

Итак, в силу следовавших один за другим указом, гражданские и религиозные гонения обрушивались на протестанта с колыбели и не отступали от него до самой смерти.

В детстве он не мог учиться в коллеже.

В молодости не мог преуспеть ни на каком поприще: ему нельзя было стать ни привратником, ни галантерейщиком, ни лекарем, ни аптекарем, ни адвокатом, ни судьей.

В зрелом возрасте он не может молиться в храме, не может сделать в церковной книге запись о своем бракосочетании, о рождении детей; свобода его совести ежечасно попирается; он поет псалмы, но мимо движется процессия — и ему приходится смолкнуть; во время католических церемоний ему приходится таить ярость и мириться с тем, что дом его будет изукрашен в честь праздника; он не в силах приумножить состояние, доставшееся ему от отцов и дедов, поскольку он лишен положения в обществе и гражданских прав — и состояние постепенно ускользает у него из рук, обогащая школы и больницы его недругов.

В старости ему не дано мирной кончины; если он умирает в вере своих отцов, ему нельзя упокоиться рядом с предками и всего десяти друзьям дозволено идти за его гробом на похоронах, совершаемых ночью, украдкой, словно хоронят отверженного.

И наконец, на протяжении всей жизни, если он вздумает покинуть эту неприветливую землю, на которой ему нельзя ни родиться, ни жить, ни умереть, его объявят мятежником, имеют иной опоры, убежища и защиты на земле и все соображения выгоды в равной мере как долг и совесть велят им неизменно и верно служить Вашему Величеству».

Однако, как мы знаем, ничто не остановило королевскую троицу, царствовавшую в ту пору, и по наущению отца Лашеза и г-жи де Ментенон Людовик XIV зарабатывал себе райские кущи с помощью дыбы и костров.

Итак, в силу следовавших один за другим указом, гражданские и религиозные гонения обрушивались на протестанта с колыбели и не отступали от него до самой смерти.

В детстве он не мог учиться в коллеже.

В молодости не мог преуспеть ни на каком поприще: ему нельзя было стать ни привратником, ни галантерейщиком, ни лекарем, ни аптекарем, ни адвокатом, ни судьей.

В зрелом возрасте он не может молиться в храме, не может сделать в церковной книге запись о своем бракосочетании, о рождении детей; свобода его совести ежечасно попирается; он поет псалмы, но мимо движется процессия — и ему приходится смолкнуть; во время католических церемоний ему приходится таить ярость и мириться с тем, что дом его будет изукрашен в честь праздника; он не в силах приумножить состояние, доставшееся ему от отцов и дедов, поскольку он лишен положения в обществе и гражданских прав — и состояние постепенно ускользает у него из рук, обогащая школы и больницы его недругов.

В старости ему не дано мирной кончины; если он умирает в вере своих отцов, ему нельзя упокоиться рядом с предками и всего десяти друзьям дозволено идти за его гробом на похоронах, совершаемых ночью, украдкой, словно хоронят отверженного.

И наконец, на протяжении всей жизни, если он вздумает покинуть эту неприветливую землю, на которой ему нельзя ни родиться, ни жить, ни умереть, его объявят мятежником, его имущество будет конфисковано, и самое меньшее, что ему грозит, если он попадет в руки преследователей, — это пожизненная галера, где он будет прикован к веслу между убийцей и мошенником.

Такое положение вещей было нестерпимо; вопли одного-единственного человека тают в воздухе, но стоны целого народа подобны грозе, и на сей раз гроза, как обычно, сгустилась над горами, откуда начали раздаваться глухие раскаты грома.

Сперва появились наставления, написанные невидимой рукой на стенах домов, на перекрестках дорог, на кладбищенских крестах; эти наставления, словно валтасаровы «мене, текел, упарсин», настигали гонителя среди его празднеств и оргий.

Иногда в них содержалась угроза: «Иисус пришел принести не мир, но меч».

Иногда — утешение: «Где двое или трое собраны во имя Мое, там и Я посреди них»[6].

И наконец, иногда в них звучал призыв к объединению, который вскоре должен был перерасти в призыв к мятежу: «О том, что мы видели и слышали, возвещаем вам, чтобы и вы имели общение с нами»[7].

И гонимые останавливались перед этими обещаниями, заимствованными у апостолов, и возвращались домой, исполненные надежды, почерпнутой в слове пророков, которое, как говорит св. Павел в послании к фессалоникийцам, есть «не как слово человеческое, но как слово Божие»[8].

Вскоре эти наставления воплотились в жизнь, и исполнились обетования пророка Иоиля: «…и будут пророчествовать сыны ваши и дочери ваши; старцам вашим будут снится сны, и юноши ваши будут видеть видения… И покажу знамения… И… всякий, кто призовет имя Господне, спасется»[9].

В самом деле, начиная с 1696 года пошли разговоры, будто появились некие люди, и у людей этих бывают видения, во время которых, куда бы они ни глядели — на небо или на землю, везде им предстает отверстое небо, и будто бы им известно, что происходит в самых отдаленных местах. Покуда они охвачены экстазом, их можно колоть хоть булавкой, хоть мечом — они ничего не чувствуют, когда же это экстатическое состояние у них проходит, расспрашивать о нем бесполезно: они ничего не помнят.

Первой объявившейся пророчицей была женщина из Виваре, о которой никто не знал, кто она и откуда; она ходила по горам из селения в селение, плакала не слезами, а кровью, но г-н де Бавиль, интендант Лангедока, велел схватить ее и препроводить в Монпелье; там она была приговорена к сожжению, и ее кровавые слезы осушило пламя костра.

Вслед за ней поднялся другой фанатик (так называли народных пророков); родом он был из Мазийона, звали его Лакуат, и было ему двадцать лет. Дар пророчества снизошел на него странным образом. Вот что о нем рассказывали: однажды, возвращаясь из Лангедока, где работал сборщиком шелковичных червей, он у склона горы Сен-Жан наткнулся на незнакомца, который лежал на земле и дрожал всем телом; охваченный жалостью Лакуат остановился над ним и осведомился о причине его страданий; незнакомец же ему ответил: «Опуститесь на колени, сын мой, и выслушайте меня, прошу вас: я расскажу вам не о своей хвори, но поведаю средство, как вам спастись самому и спасти ваших братьев; средство это есть откровение Святого Духа; оно было мне ниспослано, и милостью Божьей я готов вам его передать; приблизьтесь и примите его от меня с поцелуем моих уст». С этими словами незнакомец поцеловал юношу в губы, пожал ему правую руку и исчез, оставив его в одиночестве и также дрожащего, потому что Святой Дух вошел в него, и с того дня, ощутив в себе вдохновение, юноша начал проповедовать.