Ольга Гурьян - Свидетели Страница 6

На восьмой день пути прибыли мы в Жиен и въехали туда по старинной дороге, называемой Дорога пустыни, а выехали через ворота Золотого льва. Переехали мост через реку Луару, и тут к югу фран­цузская земля. Тут бургиньонов уже нет, разве ка­кие потайные. Тут уж нам ничего не грозило.

До Шинона оставалось два дня пути, но мы на це­лые сутки задержались в местечке Фьербуа. Это ма­ленькое местечко, а очень знаменитое по всей земле.

Делать мне тут было нечего, и от нечего делать я тоже пошел посмотреть эту тамошнюю знаменитую часовню.

Ничего особенного я не ожидал увидеть — я у се­бя в Париже всего нагляделся, меня не удивишь. А ведь удивился!

По всем стенам вся часовня была увешана мечами, и какие же это были мечи, собранные там с са­мых древних времен. И мечи, которыми Роланд и его рыцари рубили сарацинов. Мечи, которыми воины короля Людовика разбили английского короля Ген­риха Третьего. Мечи крестовых походов. Мечи Пуатье и Кресси. И даже статуя святой Катерины дер­жала в руке большой, ярко раскрашенный меч.

Я походил, полюбовался на эти мечи, но мне скоро надоело, и я вернулся в гостиницу и лег спать. А еще через день мы наконец добрались без всяких приклю­чений до замка Шинон, где дофин держал свой двор.

А на другой день мой хозяин и мы с ним повернули обратно в Вокулёр, и я уехал верхом на коне, в но­вых суконных штанах, и так и не увидел, какой из себя дофин и что у него за двор.

А Жанна осталась там, и больше я ее не встречал, и рассказывать больше не о чем.

Глава седьмая

ГОВОРИТ МАДЕМУАЗЕЛЬ ДЕ ЛА-ТРЕМУЙ

Но неужели вы не знаете, кто я? Очень странно!

Все говорят мне, что я всех прекрасней в нашей стране и даже Троянская Елена и Клеопатра, цари­ца Египта, недостойны завязать ленты моих туфель. Все так говорят, а вы меня не узнаете?

Наконец, вот герб, вышитый на моем платье. Он достаточно велик, от горла и до самого подола. Это знаменитый герб, и все его страшатся. Вы, наверно, слепы, как крот, если не узнали его.

Я мадемуазель де Ла-Тремуй, дочь графа де Ла-Тремуй и госпожи графини, его супруги.

Ах, тресни моя шнуровка, какая мне польза от моей знатности и красоты! Здесь такая скучища. Я с утра и до ночи зеваю, зеваю и зеваю. Мои дамы гово­рят, что не надо так много зевать, иначе так навсегда останешься, и уж не придется рот закрыть, как же я тогда буду есть? Ведь из такого рта все куски вывалятся на скатерть, и от этого я даже могу умереть. Ах, я хотела бы умереть, до того мне скучно!

Представляете себе этот двор дофина в Шиноне? Дофин похож на кролика — толстый мясистый нос свисает на верхнюю губу. А  одевается! Смотреть про­тивно! У нас дома у последнего садовника кафтан но­вей и нарядней. И вино кислое, и цыплята жесткие, и даже менестрели сюда не заглядывают — развлечь нас песней или фокусами. Да что там! Потанцевать не с кем! Я согласна биться об заклад, что в монасты­ре и то веселей. Про монашек рассказывают такие забавные истории, просто обсмеешься.

Так вот, скука, скука и скука. Мой отец, господин граф, с утра и до ночи ругает дофина, что он не дофин, а неизвестно кто, и почему он не отдает деньги, ко­торые занял у моего отца, господина графа, и давно ему пора признать английского короля своим влады­кой. Вот возьмут англичане Орлеан, все равно при­дется покориться.

Я думаю, это будет очень весело, если они наконец победят нас. При дворе английского короля, на­верно, много молодых вельмож и доблестных рыца­рей. И при моей красоте и знатности я и там буду не хуже других.

Ну вот мы все собрались в большой зале, и мой отец, господин граф, тут, и дофин тут же бродит, и приехал господин Жиль де Рэ, очаровательный моло­дой человек. Такой щеголь, и у него такая прелестная бородка, черная-черная, как вороново крыло, да­же отливает в синий цвет,— мои дамы так и прозва­ли его за глаза: «Синяя борода».

Но хотя уже все собрались, никакого веселья нет! И никто не рассказывает ничего забавного, например, про монашек или как одна дама испугалась, что ее муж пришел, и вытолкала своего поклонника в окош­ко. А под окном выгребная яма, и он упал прямо ту­да, хи-хи-хи, и вылез с ног до головы, ха-ха-ха, пред­ставляете, в каком виде? Нет, ничего такого не гово­рят, а уж откроют рот, так только переругиваются. И мой отец, господин граф, ругает дофина, а его свя­тейшество архиепископ тоже тут, и он ругает милого господина де Рэ, а потом все вместе опять ругают до­фина. Таких слов наслушаешься, даже приходится краснеть. А дофин настоящий кролик, и нос у него дергается и дрожит.

И вдруг входит паж и приносит письмо. Они это письмо рвут друг у друга из рук — как-никак ново­сти, любопытно узнать. Но наконец архиепископ чи­тает письмо вслух, и мы узнаем, что это от господина де Бодрикура, и он посылает дофину необыкновен­ную святую девушку, и будто эта девушка спасет Францию, и освободит Орлеан, и коронует дофина. Очень надо его короновать, такого кролика!

И все говорят:

— А ну-ка посмотрим, что это за девица?

А господин де Рэ, он такой остроумный, говорит:

— Давайте испытаем ее, какая она святая? Су­меет она узнать дофина? Давайте-ка я сяду на трон, будто я дофин, а мадемуазель де Ла-Тремуй рядом со мной, будто она королева, а дофин пусть спрячется среди придворных, будто он обыкновенный дворя­нин.

Я даже в ладоши захлопала и сейчас же села на трон, и все согласились, что это все-таки хоть какое-то развлечение, и де Рэ сел рядом со мной и пожал мне руку. А дофин надулся и хотел спорить, но ему пришлось уступить. Он смешался с толпой, и его ста­ло совсем незаметно в его сером кафтане.

И вот входит эта девица.

Ну и девица!

На ней старые ржавые латы и на ногах чулки как у пажа,— никакой девичьей скромности. И волосы выгорели на солнце, и лицо обветренное, сразу видать деревенщину. Настоящее чучело воробьев пугать.

И эта нахалка и не думает кланяться мне, хотя я сижу на троне и господин де Рэ, будто дофин, рядом со мной. А она поворачивается к нам спиной и оглядывает всех, кто в зале, и бежит прямо к дофину, падает перед ним на колени, и говорит:

— Милый дофин, вот я пришла к тебе!

Как она его узнала, по его носу, что ли? Дофин ее подымает, весь распушился и говорит:

— Вот! Видели? Она сразу признала меня. Вне всякого сомнения, эта девушка послана мне небом.

Архиепископ говорит:

— Что такое? Это кощунство!..

Но эта девица его перебивает и говорит:

— Теперь все будет хорошо, милый дофин! Я освобожу Орлеан и короную тебя в Реймсе, и Фран­ция опять будет свободна и счастлива.

Когда я это увидела и услышала, я так обозли­лась, что скорей встала и ушла. И пока я шла по ко­ридору, я все слышала, как они там в зале кричат и вопят, и громче всех господин граф, мой отец. И до­фин визжит, будто его режут, и архиепископ прокли­нает всех и всё самыми ужасными словами, а эта де­вица в латах восклицает:

— Милый дофин, не бойся!

И прошу вас: больше не задавайте мне вопросов. Никаких! Иначе я опять хлопну дверью.

Глава восьмая

ГОВОРИТ ДОФИН

Я   дофин Карл.

Я — дофин, я червяк, я ничтожество. Я забился в этот замок Шинон, на этой последней пяди моей земли, как олень, загнанный сворой собак. Вокруг меня враги. Сверкающие злобой глаза, злобно отвер­стые пасти, ощеренные клыки, готовые растерзать меня.

Никто меня не любит.

Я — дофин, наследник французской земли и коро­ны. Наследник ли? Мой отец был безумцем, но и в таком отце мне отказано. Моя мать меня терпеть не может и нагло похваляется, что не король мой отец, а неведомый паж или конюх. И все повторяют: «Ей ли не знать, ведь она ему мать».

Моя мать предала меня. Она выдала свою дочь, мою сестру — сестру ли? — за английского короля и подписала с ним договор, что дитя моей сестры от английского Генриха бу­дет законным королем Франции, а за его малолетством Генрих является ре­гентом. Моя мать предала Францию в руки англичан, и что же теперь осталось мне?

Никто меня не любит.

Моих рыцарей бьют англичане. Мои придвор­ные презирают меня, пото­му что у всех у них я по­стоянно беру деньги в долг. И никакой надежды впереди.

И я уже подумываю, не покинуть ли мне мою страну, которая уже не моя, и не бежать ли мне в Шотландию или Кастилию, к се­веру или к югу, куда поведет меня моя несчастная судьба.

Никто меня не любит, и я сам себя ненавижу. Мое тело хило, мои ноги слабы, мой ум мешается, мое сердце испуганно.

И вдруг — эта девушка!

Мне безразлично, кто она. Архиепископ Реньо сомневается в ней и говорит, что она колдунья. Пусть колдунья. Пусть сам дьявол послал ее, лишь бы она исполнила свое обещание. Она последняя соломинка, за которую утопающий — я — хватаюсь.