Проспер Мериме - Варфоломеевская ночь Страница 6

Короче говоря, после нескольких часов пути и хорошего завтрака он почти был тронут деликатностью этой честной девушки, взявшей только восемнадцать экю из кошелька, в котором их было двадцать. Труднее было ему примириться с потерей своего славного рыжака, но он не мог не согласиться, что вор, более закоренелый, чем трубач, увел бы его лошадь, не оставив никакой взамен.

Вечером он приехал в Париж незадолго до закрытия ворот и остановился в гостинице на улице Сен-Жак.

III. Придворная молодежь

Отправляясь в Париж, Мержи надеялся, заручиться влиятельными рекомендациями к адмиралу Колиньи и получить службу в армии, которая собиралась, по слухам, выступить в поход во Фландрию под предводительством этого великого полководца. Он льстил себя надеждой, что друзья его отца, к которым он вез письма, поддержат его хлопоты и доставят ему доступ ко двору Карла и к адмиралу, у которого тоже было подобие двора. Мержи знал, что брат пользуется некоторым влиянием, но еще далеко не решил, следует ли его отыскивать. Отречение Жоржа де Мержи отделило его от семьи, для которой он сделался совсем чужим человеком. Это был не единственный пример семейного раскола на почве религиозных убеждений. Уже давно отец Жоржа запретил в своем присутствии произносить имя отступника, приводя в подтверждение своей строгости евангельский текст: «Если правое твое око соблазняет тебя, вырви его». Хотя молодой Бернар не вполне разделял такую непреклонность, тем не менее перемена религии казалась ему позорным пятном на их семейной чести, и, естественно, чувства братской нежности должны были пострадать от такого мнения.

Раньше чем он пришел к какому-нибудь решению, как себя вести по отношению к брату, раньше даже чем он успел разнести рекомендательные письма, он решил позаботиться о том, как бы пополнить свой пустой кошелек, и с такой целью вышел из своей гостиницы и направился на мост Сен-Мишель к золотых дел мастеру, который был должен известную сумму его семейству и на получение каковой у Мержи была доверенность.

При входе на мост он встретился с несколькими молодыми людьми, очень изящно одетыми, которые, взявшись за руки, загораживали почти совершенно узкий проход, оставленный на мосту между множеством лавок и ларьков, подымавшихся двумя параллельными стенами и целиком закрывавших от прохожих вид на реку. Позади этих господ шли их лакеи; у каждого из лакеев в руках была длинная обоюдоострая шпага в ножнах, так называемая «дуэль», и кинжал, чашка которого была так широка, что при случае могла служить щитом. Вероятно, вес этого оружия казался слишком тяжелым для этих молодых господ; а может быть, они были рады показать всему свету, что у них есть богато одетые лакеи.

По-видимому, они находились в хорошем настроении, по крайней мере если судить по беспрерывным взрывам смеха. Если мимо них проходила прилично одетая женщина, они ей кланялись полупочтительно, полунагло; большинству из этих повес доставляло удовольствие грубо толкать серьезных горожан в черных плащах; те отходили в сторону, вполголоса проклиная нахальство придворных молодчиков. Один из компании шел, опустив голову, и, казалось, не принимал никакого участия в общих развлечениях.

— Порази меня бог, Жорж, — воскликнул один из молодых людей, хлопая его но плечу, — ты делаешься невозможным букой! Вот уже целых четверть часа как ты рта не раскрыл. Ты хочешь сделаться молчальником?

Мержи вздрогнул при имени «Жорж», но он не расслышал, что ответил человек, названный этим именем.

— Ставлю сто пистолей, — продолжал первый, — что он все еще влюблен в какое-нибудь чудовище добродетели. Бедный друг мой, жалею я тебя. Это большая неудача — встретить в Париже неприступную красавицу!

— Пойди к колдуну Рюдбеку, — заговорил другой, — он даст тебе приворотное питье, чтобы тебя полюбили.

— А может быть, — начал третий, — а может быть, наш друг капитан влюблен в монахиню. Эти черти гугеноты, обращенные или необращенные, что-то имеют против невест христовых.

Голос, который Мержи сейчас же узнал, отвечал с грустью:

— Черт возьми! Если бы дело шло только о любовных делах. Но, — прибавил он тише, — я поручил де Пону отвезти письмо к моему отцу. Он вернулся и передал мне, что тот упорствует и не желает слышать обо мне.

— Твой отец — человек старой закваски, — сказал один из молодых людей. — Он один из тех гугенотов, которые еще собирались взять Амбуаз.

В эту минуту капитан Жорж случайно обернулся и заметил Мержи.

Вскрикнув от удивления, он бросился к нему с распростертыми объятиями. Мержи ни минуты не колебался: он протянул ему руки и прижал его к своей груди. Будь встреча не столь неожиданной, он, может быть, попытался бы вооружиться равнодушием, но непредвиденность восстановила все права природы. После этой первой минуты их встреча протекала, как встреча друзей, не видевшихся после долгих странствий.

После объятий и первых расспросов капитан Жорж обернулся к своим друзьям, часть которых остановилась и наблюдала эту сцену.

— Господа, — сказал он, — видите, какая неожиданная встреча! Простите меня, если я вас покину, чтобы побеседовать с братом, с которым я не видался более семи лет.

— Нет, черт возьми, мы и слышать не хотим, чтобы ты сегодня не был с нами. Обед заказан, ты должен в нем участвовать. — Говоривший таким образом схватил Жоржа за плащ.

— Бевиль прав, — сказал другой, — мы тебя не отпустим.

— Какого черта! — снова начал Бевиль, — пускай твой брат идет с нами обедать. Вместо одного приятного сотрапезника мы получим двоих.

— Простите, — сказал тогда Мержи, — у меня много дел, которые нужно сегодня же окончить. Я должен передать несколько писем.

— Вы передадите их завтра.

— Необходимо передать их сегодня… К тому же… — продолжал Мержи, улыбаясь с некоторым смущением, — признаюсь, я без денег и мне нужно идти их доставать.

— Нечего сказать, славная отговорка! — воскликнули все в один голос. — Мы никак не допустим, чтобы вы отказались отобедать с истинными христианами вроде нас и вместо этого пошли занимать деньги к евреям.

— Пожалуйста, друг мой! — произнес Бевиль, подчеркнуто потряхивая длинным шелковым кошельком, засунутым за пояс. — Считайте меня своим казначеем. Последние две недели мне здорово везло в кости.

— Идем! Идем! Не останавливаться! Идем обедать к «Мавру», — подхватили остальные молодые люди.

Капитан взглянул на своего брата, все еще остававшегося в нерешительности.

— Пустяки! Ты найдешь время передать свои письма. Что же касается денег, то у меня их вдоволь. Идем с нами! Ты познакомишься с парижской жизнью.

Мержи уступил настояниям. Брат представил его по очереди своим друзьям: барону де Водрейль, шевалье де Рейнси, виконту де Бевиль и пр. Они засыпали вновь прибывшего любезностями, причем ему пришлось со всеми по очереди перецеловаться. Последним поцеловался с ним Бевиль.

— Ого! — воскликнул он, — разрази меня бог! Приятель, я чувствую, попахивает еретиком. Ставлю золотую цепь против одной пистоли, что вы — протестант.

— Вы правы, сударь, но не такой хороший протестант, как бы следовало.

— Ну что, умею я из тысячи узнать гугенота? Волк меня заешь, какой серьезный вид принимают господа кальвинисты, когда заговорят о своей вере.

— Мне кажется, никогда не следовало бы говорить шутя о таких вещах.

— Господин де Мержи прав, — сказал барон де Водрейль, — а с вами, Бевиль, непременно стрясется какая-нибудь беда за ваши неуместные шутки над священными вещами.

— Посмотрите только на этот святой лик! — сказал Бевиль, обращаясь к Мержи. — Он самый отъявленный распутник из всех нас, а между тем от времени до времени принимается нам читать проповеди.

— Оставьте меня таким, каков я есть, Бевиль, — ответил Водрейль. — Я распутник, потому что не могу победить свою плоть; но, по крайней мере, я уважаю то, что достойно уважения.

— А я весьма уважаю… свою мать. Это единственная честная женщина, какую я знал. К тому же, мой милый, для меня все равно: католики, гугеноты, паписты, евреи, турки. Меня их споры интересуют, как сломанная шпора.

— Нечестивец! — проворчал Водрейль и перекрестил свой рот, тщательно стараясь прикрыть это движение носовым платком.

— Нужно тебе сказать, Бернар, — сказал капитан Жорж, — что между нами ты едва ли встретишь таких спорщиков, как наш ученый Теобальд Вольфштейниус. Мы не придаем большого значения богословским беседам и, слава богу, находим лучшее применение своему времени.

— Быть может, — ответил Мержи с некоторой горечью — быть может, для тебя было бы полезнее прислушиваться внимательно к ученым рассуждениям достойного священнослужителя, которого ты только что назвал.