Alexandr Weimar - Возлюби врага своего Страница 6

Огонь в районе Кройцерштрассе не стихал уже целую неделю. За пулеметным треском, воздух изредка разрывался нашими восьмидесяти восьми миллиметровыми зенитными выстрелами, которые прошивали русские танки до самого моторного отсека. От нашего подвала, где мы укрывались, до места боевого столкновения было с километр. Обер – лейтенант Крамер короткими перебежками вел меня за собой, пока мы не оказались на небольшой высотке, которая поросла мелким кустарником. Это была первая линия обороны. Она имела извилистую форму и проходила поперек города, разделив его на две зоны. Отсюда в бинокль было хорошо видно окопы большевиков. Сожженные и разрушенные войной дома, определялись по русским печам вдоль улицы. Город горел, заволакивая всю местность дымом.

– Ну что скажешь Кристиан, – спросил меня Крамер, – тебе страшно?

– Уже нет герр обер— лейтенант! Я давно перестал бояться. Привычка…

Крамер ухмыльнулся, и посмотрев на меня, сказал:

– Не боятся только идиоты, которые гибнут в первом же бою. Страх потерять свою жизнь, должен сделать из тебя Петерсен, настоящего разведчика. Настоящую боевую машину смерти!

Не прошло и дести минут, как на наших глазах стали разворачиваться трагические события. В бинокль отчетливо было видно поле боя, благо наша артиллерия сожгла все дома русских на рубеже прикосновения с «Иванами». Какой— то одинокий танк, ворвавшись в город, на какое— то мгновение застыл, как бы определяясь с целью. Замаскированное за кирпичной стеной противотанковое орудие не заставило ждать. Камрады из моего артдивизиона, где я служил еще вчера, ударили в бортовую броню русского монстра подкалиберным снарядом. Острая легированная сталь пронзили его до самой боевой укладки – танк вспыхнул. Через секунду люк открылся и из него вырвалось красное пламя.

Раненый механик – водитель, надеясь на спасение, успел вылезти только до половины. Его комбинезон и танковый шлем были объяты пламенем. Взрыв боевого запаса сорвал башню с погона и она, пролетев десять метров, упала в снег.

В бинокль было отчетливо видно, как наши артиллеристы после удачного выстрела пожимают друг другу руки, что напомнило мне учебный центр, где после удачного поражения мишени мы радовались, словно дети.

Мы знали, что нас в России нас не будут встречать хлебом и солью, как это принято у русских. Мы благословленные идеей фюрера о расовом превосходстве верили в правоту и безнаказанность наших деяний. Мы верили в успех дела национал— социалистической партии, поэтому стояли насмерть во имя грядущих поколений.

– Твои камрады сделали «Ивана», как на полигоне…

– Видел, – сказал я, – хорошо горит.

– Черт, как «Иванам» сейчас жарко. Оказаться в таком аду я бы не никому пожелал, – сказал Крамер. —Теперь Петерсен, слушай боевую задачу.

Приказываю: осмотреть место боевого столкновения и нанеси на карту огневые точки противника. От точности исполнения зависит наши дальнейшие действия.

Мы сидели в отрытом окопе среди замерзших трупов большевиков. Хоронить тела было некому. Похоронные команды остались далеко в тылах, а пробиться к городу без резервов было невозможно. Мы были окружены. Бруствер окопа был не очень высок, но надежно защищал нас от осколков и большевицких пуль, которые частенько пролетали над головами, когда русские били по нам из артиллерии.

– Герр обер – лейтенант, это вы ради раскрашивания карт вы искали настоящего художника?

– Ну и для этого тоже. Разведка студент, это особый мир. Для выполнения задачи, нам приходится делать много того, что не свойственно человеку. Вот, к примеру каркать, как ворона, или крякать уткой, чтобы привлекать внимание камрадов по оружию.

– Не велика работа каркать, как ворона или издавать другие звуки. Я считаю, что настоящий разведчик должен быть прежде всего охотником.

Крамер удивленно взглянул на меня. Выдержав паузу – он ответил:

– Ты, сообразительный!

За разговором мы на какое—то время упустили из вида поле боя. Сквозь сумерки и дым я заметил, как штурмовая группа большевиков короткими перебежками перемещается в нашем направлении. Обстановка стремительно менялась.

– Пора, уходить студент! Нас могу ждать большие неприятности, – сказал Крамер. Эй, парни, хватит отсиживаться! На левом фланге седьмой роты прорываются «Иваны», – обратился он к минометчикам, которые сидели на дне окопа и играли в карты. – Ну— ка камрады, задайте «Иванам» жару!

Командир минометного отделения обер – фельдфебель взглянул в бинокль и прокричал:

– Расчетам, занять позицию!

Минометчики зашевелились. Похватав мины, они заняли места возле минометов, согласно боевого расписания.

– Внимание! Прицел тридцать два пятьдесят четыре! Три мины – беглый огонь!

С северной стороны под прикрытием танков, короткими перебежками шли русские. Они стреляли на ходу из винтовок, прикрываясь танковой броней. Атака изначально была вялой. Русские шли, словно на убой. Это был какой—то тактический ход лишенный всякой логики.

Заработавший двадцатимиллиметровый «Эрликон», моментально вверг наступающих большевиков в смятение и хаос. Это было единственное оружие, которое было способно противостоять натиску пехоты русских. Парни били длинными очередями по Т—34, которые старались вытянуть подбитый танк. От попаданий в броню, снаряды разрывались и тысячи осколков рикошетом били по русским лежащим рядом. Через пару секунд кромешного ада и все было закончено. Танкисты, ошеломленные таким обстрелом, отступили назад. Попытки танкистов прорваться были тщетны. Очередной раз мы отбили атаку. Наступление большевиков вновь было сорвано. В тот момент нами скорее руководило не боевая выкладка, а настоящий животный страх. Мы знали и чувствовали, что если вдруг нам придется сдать город большевикам, то ни одного немецкого солдата не минует чаша безжалостной расправы. В своей мести большевики были жестоки. Они не прощали пленным их былые «заслуги», а нам не хотелось становиться жертвами на этом кровавом пиршестве Сталина.

– Ну что, студент, хочешь вернуться в свою батарею, – спросил Крамер.

– Я служу там, где мне прикажет мое командование…

– Это похвально! Теперь тебя можно считать настоящим разведчиком! А теперь слушай меня Петерсен, внимательно – я не могу терпеть нацистов. Если ты, носил коричневую рубашку, и стучал в полковой барабан, тебе в моем подразделении не место. Мы разведчики работаем тихо и аккуратно. У нас своя война и ведем мы её по своим правилам. Если акция проходит без единого выстрела, значит это хорошо.

– Я художник, герр обер – лейтенант, а не нацист.

– Тогда сдружимся, – сказал Крамер. – Я научу тебя как выжить на этой войне.

В рейд пойдем, посмотрим, на, что ты способен. А теперь студент, давай шевели окороками. Наши парни, наверное, заждались нас. Тем более, что ждет нас шнапс и отварная телятина с хреном.

Уже вскоре после вылазки мы вернулись на базу в блиндаж. Первым делом Крамер, помыл лицо и руки. Он по своей натуре был чрезвычайно чистоплотен и постоянно следил за личной гигиеной, что спасало его от кишечных инфекций, которых на фронте было несметное количество.

Разведка в такие морозы валялась на нарах и до распоряжения начальства не высовывала носа, за исключением случаев, когда наши асы сбрасывали почту. Несмотря на всеобщий разгром и руины, в подвале церкви поддерживалась чистота. Штаб полковника Зицингера находился прямо над нами – внутри самой церкви. Высокая колокольня была цела, и с неё открывался удивительный вид на местные просторы. С этой точки КП корректировщики корректировали огонь по укреплениям красной армии, сосредоточенной вокруг города.

Вокруг церкви находились разрушенные дома. В некоторых засели солдаты нашего полка, присмотрев себе прочные кирпичные подвалы. Я не знал тогда, чем для меня окончится эта война. Мне, как и всем хотелось жить. Невидимые руки тянули за ниточки, а мы подобно марионеткам делали то, что хотели наши правители. У русских было примерно также. На фронте каждый солдат чувствовал, что он малюсенький винтик в этой огромной машине смерти. Огромные жернова этой гигантской мельницы, перемалывались судьбы людей и целых народов. Страдали все, а мы, словно бойцовые петухи, бились на полях сражений в угоду амбиций наших фюреров.

Описать весь кошмар и ужас блокады я вряд ли смогу. Ни в одном языке нет таких слов, чтобы выразить страх и те страдания, которые выпали на долю тех поколений. В течение двух лет беспрерывной войны, я вопреки пропаганде научился уважать противника.

Каждый день на протяжении последних месяцев на город обрушивались сотни тонн бомб, снарядов и свинца. В подобной обстановке выжить было невозможно. Ценой огромных потерь большевики старались вернуть город. А мы также, ценой жизней старались удержать этот город, ставший для многих нас братским захоронением. Нам было страшно. Страшно было остаться без этих глубоких купеческих подвалов и толстых кирпичных стен, которые спасали нас не только от ураганного огня советов, но и знаменитых русских морозов. Страшно было в такой холод оказаться вне стен, да еще и на открытом поле. Это было полное самоубийство и замороженные трупы, торчащие из снега, были подтверждением суровости русской зимы…