Юрий Смолич - Мир хижинам, война дворцам Страница 6

Нанимать вместе с Данилой музыкантов и добывать самогонку вызвался, конечно, и Харитон. Он объявил себя старшим боярином, и в знак высокого сана рукав его красной рубахи был повязан белым платком. Они двинулись по Рыбальской в сторону Кловской и Московской.

Домишко, подле которого прежде всего остановились Данила и Харитон, был особенно неказист. Средняя его часть, та, где была дверь, еще кое-как держалась на уровне земли, но двумя своими боками дом словно вошел в землю — казалось, вот-вот должен он расколоться надвое. Крыт был он не железом, как все, даже самые бедные, домишки городской окраины, а замшелым тесом, зеленым, словно лужайка. Видно, хибарка стояла тут с тех времен, когда Печерск еще не был частью города, а лишь пригородной слободой. На облупленной железной дощечке, где значился номер и имя хозяина, едва можно было разобрать: “Собственность мещанина Петра Арсентьевича Босняцкого”. Впрочем, надпись давно уже не соответствовала истине: бывший мелкий почтовый чиновник Петр Арсентьевич Босняцкий умер еще в 1910 году, и в этом доме жила теперь вдова его с сыном Флегонтом. Покойник отец, закончивший в свое время двухклассное городское училище, всю свою жизнь жил мечтой — вывести сына в люди, сделать его “настоящим интеллигентом”, и отдал Флегонта в гимназию. Ради этого чиновник ведомства почт и телеграфа надрывался в непосильных трудах, получил чахотку и безвременно умер на второй же год учебы сына, когда маленький Флегонт перешел из приготовительного класса в первый. Осуществление заветной мечты любимого мужа дорого обошлось матери Флегонта: образовательный ценз для сына доставался ей горькой ценою бессонных ночей над шитьем, непосильной работы в чужих домах “за все”. Счастье еще, что из сына вышел не ферт и не гуляка: с пятого класса он уже помогал матери, бегая по частным урокам и переписывая ноты для лаврского хора.

— Флегонт! — позвал Харитон через забор и, не дождавшись ответа, взял на трехрядке аккорд до-мажор — Выходи! Это мы — шахтеры: я и Данько.

На пороге появился юноша. Хотя он и не был высоким, ему все же пришлись наклониться, выходя в низенькую дверь. При этом буйный черный чуб свесился ему на глаза. Когда юноша выпрямился и отбросил волосы назад, лицо его засияло улыбкой:

— Здорво, ребята! Куда собрались?.. Уж не случилось ли что? — добавил он, разглядев необычные лица друзей.

— Случилось… — начал Харитон. — Лучше и не говорить…

— А что? — взволновался Флегонт Босняцкий.

— К пани Капитолине за самогонкой чешем! — выпалил Харитон. — Данила женится!

Флегонт захохотал:

— Ты всегда что-нибудь выдумаешь! — Но тут он увидел лицо Данилы. — Постой! Данько, правда? На Тосе? Женишься?

Данила только отвернулся.

— Тю! — засуетился Флегонт, тоже вдруг застеснявшись. — Я сейчас! Подождите минутку!

И через минуту Флегонт снова выбежал в серой гимназической тужурке и форменной синей фуражке с серебряным гербом 5-й печерской гимназии

— Хлопцы! — озабоченно говорил он, наспех подпоясываясь форменным лакированным поясом с медной бляхой. — А как же спевка? Сегодня же воскресенье: в пять репетиция… Марина Гервасиевна рассердится, если мы не придем.

Флегонт и Данила, а с ними, во время побывки, по старой памяти, и Харитон пели в хоре печерской “Просвиты”[3], Данила — басом, Флегонт — баритоном, а Харитон — в партии вторых теноров. Рабочий хор печерской “Просвиты” славился на весь Киев, выступал в “Домах трезвости” и даже давал концерты в Троицком народном доме. Сейчас хор готовил лысенковскую кантату “Слава Украине”. Руководила хоровой секцией “Просвиты” курсистка Марина Драгомирецкая, дочь печерского доктора. Распространять народное искусство и открывать миру его перлы, а также поднимать к наивысшим вершинам наинижайшие народные низы, выявляя самобытные народные таланты, — вот что вдохновляло курсистку Драгомирецкую в ее благородном гражданском порыве, хотя она и была медичкой. Отсутствие трёх голосов на спевке она, несомненно, восприняла бы как тяжелое личное оскорбление.

— Вот так да! Верно, пение сегодня… — растерялся Данила.

У него даже мелькнула мысль — не отложить ли свадьбу до другого раза, чтобы только не краснеть перед барышней Драгомирецкой, с таким энтузиазмом и самоотверженностью отдающейся общественной деятельности.

— Ну, — фыркнул Харитон, — не каждое воскресенье люди женятся, должна понять — может, и сама когда-нибудь замуж выйдет!

Флегонт слегка покраснел. Предположение, что Марина Драгомирецкая может за кого-нибудь выйти замуж, было ему неприятно.

— А ты, Данила, сейчас забежишь к ней и скажешь: так вот и так — петь сегодня не могу, женюсь…

Теперь покраснел Данила. Прийти к девушке и брякнуть, что, мол, женюсь и тому подобное, — нет, тут сгоришь со стыда.

— Уж лучше ты сам, Флегонт, — предложил он, — зайди и скажи за всех…

Поспорив малость и порешив, что предупреждать Марину зайдут все трое, а, кстати, “для приличия” (все равно не придет) пригласят и ее, друзья поспешили к исполнению главной миссии: добывать в кредит — денег-то не было — ведро самогонки у лаврской просвирни пани Капитолины. Лаврская просвирня пани Капитолина, которая из теста пекла просфоры для причащения от тела господня, а из опары, остававшейся от господня тела, гнала самогон для всей печерской округи, — характер имела прижимистый, и выпросить у нее в долг самогону, да еще целое ведро, было делом не простым.

Договорившись оставить в залог Харитонову гармонь (все равно на свадьбу следовало звать традиционный оркестр: скрипача, цимбалиста и бубен), праздничный пиджак Данилы (ведь лето почти наступило), а также Флегонтовы учебники за седьмой класс (в восьмом они не понадобится), друзья подвергли всестороннему обсуждению женитьбу Данилы и Тоси без попов и церкви.

Гимназист Флегонт Босняцкий сразу же этот акт горячо одобрил.

В поступке Данилы и Тоси Флегонта пленила романтика революционной ломки традиций и сокрушения основ. Да тот ли это Данила, с которым выбито было из рогатки не одно окно в кадетском корпусе? Никогда не ожидал Флегонт такой прыти от непроворного друга своей юности.

И вот, выходит, свадьбу надо играть немедленно, и Тося, значит, станет женою Данилы уже нынешней ночью. От этих мыслей Данилу кидало в жар. Тосю Данила любил.

А ведь недавно и не подумал бы, что может влюбиться, да еще в кого? В эдакую вихрастую из соседнего двора! Ведь когда лет пять назад Данила уже пошел на завод учеником слесаря, она, эта девчушка, еще забавлялась скакалочкой и играла в пятнашки с подружками — “серый, белый, мохнатый, скорее в хату!”. Ведь и началось-то с того, что кто-то из старших мальчишек таскал девчонку за патлы, она визжала как недорезанная, и Даниле пришлось раза два по-соседски защищать хлипкую Тоську Колиберду. А на третий раз, одолев обидчика, он стал утешать ее — уж очень плакала Тоська с разбитым носом. А потом как-то в Макковеев день протянула ему Тося цветок — георгин, — когда парни и девушки, освятив букеты, завели танцы у церкви святого Николая и Тоська вышла тогда на первое своё девичье гулянье. А раз уж получил цветок — пришлось приглашать ее на “полечку-рутютю”. С той поры и o6нapужились у них, как говорится, “общие интересы”. Данила, как и все на Рыбальской улице, был заядлый потомственный рыболов, ставил перемет в ночь с субботы на воскресенье и снимал с него не меньше двух пудов рыбы. И Тося всегда ему помогала. Щуплая Тоська оказалась неутомимым гребцом, даже когда выгребать приходилось против течения. Она и плавала хорошо — не боялась ни быстрины, ни волн, даже в бурю на Днепре, а к тому еще знаменито варила уху из окуньков и пшенную кашу с вяленой воблой… Одним словом, умела разделить с другом любую опасность, а хлопоты все принимала на себя. Так Данила вдруг обнаружил, что лучше вихрастой Тоськи девушки нет, и однажды, пока рыба шла нa перемет, выяснил он, что и обнимается она, такая щупленькая, жарко…

Тут воспоминания Данилы прервались — снова мысль о предстоящей ночи обожгла его еще пуще, чем прежде. А Харитон с Флегонтом уже подтрунивали над его рассеянностью: в одном дворе вместо “прошу вас покорно на первую чарку по случаю моей женитьбы” он ляпнул “по случаю отцовской женитьбы”, а в другом на удивленный вопрос, на ком же он женится, ответил: “С Харитоном на Донетчину”.

На Донетчину теперь, видно, придется ехать непременно. Дом у Брылей — только комната с кухней, и в ней двое стариков, сестра Василинка да еще трое малышей. А у Колиберды — кухня и комната, и в них тоже старики и кроме Тоськи еще шестеро детей, вповалку на полу. Конечно, пока лето, молодые смогут побыть и в беседке; “беседкой” назывался сторожевой шалашик, сооружённый Данилой на картофельном поле, чтобы свои и колибердовские малыши не обнесли единственную на обе семьи яблоньку. Ну а когда зима подойдёт? Куда тогда деваться?