Александр Круглов - Навсегда Страница 6

И один всем приказ: орудий в землю не зарывать, разворачивать так — без огневых, без окопов, без маскировки. Только сошки понадежнее в грунт упирать. Как можно надежнее. И побыстрей, побыстрей. И снарядов с тягачей не скупясь выгружать, ящиков десять на пушку, не меньше. И только осколочных, только фугасных. Бронебойных и подкалиберных не выгружать — времени не терять. Словом, все делалось так, будто про Боевой устав совершенно забыли и даже старались все сделать наоборот.

Так за что же, подумал в недоумении Ваня, за что же тогда Матушкин хотел отдать его под трибунал, за что заряженным «вальтером» в грудь ему тыкал, едва его не убил? И отчего погибли Пашуков и Сальчук, как не от того же, что и Ваня тогда отдал такой же безответственный и поспешный приказ, какой сейчас отдал полковник: без огневых, без окопов, без маскировки стрелять? И чем же все это тогда обернулось? А тем, что от снайперских пуль погибли Марат и Олеська. Вот чем закончилось. А комбриг сейчас велит так стрелять всем тридцати двум орудиям, да и шестнадцати тем, что развернулись на дороге и на обочинах.

«Да что же это выходит? — мелькнуло у Вани в мозгу. — Мне, рядовому, выходит, нельзя, а начальникам… Им все, значит, можно… И в землянках, в тепле с медсестрами спать, и отправлять домой сколько душа пожелает посылок, и вот устав нарушать… А нам… Только чуть что — под трибунал, в штрафники…»

— Не зарывать, не зарывать! — словно подтверждая свою неограниченную власть, свое право все здесь делать по-своему, кричал с «виллиса» Пивень. — Только сошки, сошки мне в землю! Понятно? И понадежнее мне, понадежнее! И побыстрей, побыстрей!

А солдаты и рады: не надрываться, не рыть осточертевших всем огневых позиций, не натягивать маскировочных сеток над ними. А-а, что будет — то будет… То ли дело — сорвал с орудий чехлы, прямо по целине развел им станины, сошки в землю упер, прицелы на место и — готово, стреляй.

«Значит, попробуем все-таки «сотки», — поддавшись общему настроению, стараясь о прошлом горьком уроке своем не вспоминать, начинал радоваться понемногу и Ваня. Опасности никакой. Да и откуда ей взяться? С гор, что ли, свалятся танки? А «мессеры»… Их вообще не видно давно — наши «ястребки» совсем задавили. И, все более радуясь этому, да и тому вообще, что их внезапный поход проходит без особого риска, Ваня, как и полковник, тоже чуть лихо крикнул расчету:

— Все слышали, что комбриг приказал? Вот и давай, выполняй! И живо, живо давай!

Ковырялся с прицелом Пацан. Хотя давно подрос, возмужал, а прозвище это как пристало еще на Кубани, так и осталось за ним. Но Пацаном его называли только солдаты. А Ваня не смел — командир. И спросил, тоже не совсем как положено, но по фамилии:

— Огурцов! Что там у вас с панорамой?

— Гнездо… Ну прямо как целка. Не лезет. — И бессовестно, нахально заржал. — Сейчас мы поломаем, пошуруем ее.

Ваня поморщился. Эти постоянные ерничество, цинизм Пацана его раздражали. «Дурак, — подумал. — Да и врет, наверное, что не лезет. Не хочет просто, чтобы я еще что-нибудь взвалил на него, — вот и тянет». Но воспитывать времени не было.

— Полминуты, — отрезал, — и чтобы мне на месте была!

И вспомнил вдруг, как в свой фронтовой первый день из-за прицела, что забыл в передке, командиров своих, расчет весь, пехотинцев, что рядом были, подвел: нечем было сбить докучавший им вражеский пулемет.

А когда позже, днем, нашел передок и доставил в расчет злосчастный прицел, время потеряно было и, возможно, из-за этого, когда наконец стали стрелять, был миной убит Воскобойников — его первый взводный, а командира орудия Нургалиева ранило, еще двоих наповал, чудом остались в живых только он — Ваня, да инженер Голоколосский, да Лосев — ездовой. И все, может быть, из-за забытого им в передке «ПП-9»- прицела: не оказалось вовремя под рукой. И, вспомнив вдруг всю эту историю, Ваня враз потемнел, занервничал, сразу отбросил все свои счеты с пройдошливым и хамовитым наводчиком, всю свою сержантскую должностную амбицию враз позабыл и бросился к Пацану.

— А ну, — оттолкнул он его от щита, — покажи!

Тонкий, еще заводской слой лака на стенках и донышке патрубка не пускал панораму в гнездо — до самого дна, до конца. В Вене этого никто не заметил на новенькой пушке: все ошалели тогда — война, считай, позади. Ваня думал только о Ретзель — не до служебных забот, а потом на гауптвахту попал. Да и там, под арестом, об орудии, что ли, он думал? Все о Ретзель думал, только о Ретзель — как к ней из-под стражи удрать, чего бы ему это ни стоило. Да и теперь… Чуть посвободней… Вот и в походе… На ходу, на колесах нечего делать — и снова все мысли о ней. Как в анекдоте: о чем думаете, рядовой Иванов? Да о ней все, товарищ старшина, отвечает из строя рядовой Иванов, о чем же еще — о…! Так и Ваня. И проморгал — не готова пушка к стрельбе. А если бы танки? Всем бы хана.

— Живо! — возмущенно выцедил он. — Хоть зубами… Чем угодно!.. Немедленно выскоблить мне! — И с негодованием (обращенным и против себя) рубанул кулаком. Отвернулся. В сердцах хотел уже было шагнуть, да опомнился: сам под собой рубит сук. Да и кто, кто виноват? — Вот, — вдруг выхватил из металлических, с инкрустацией ножен офицерский никелированный ножик-штык «Аллес фюр дойч», протянул его Пацану. — Смотри не сломи.

Не прошло и минуты — панорама с характерным щелчком села в гнездо. Теперь Ваня принялся все лично проверять. Помог направляющим углубить траншейки под сошками, бревна под них уложить. Еще неизвестно, какая у новой пушки отдача. Пушка хотя и массивная, но и вдвое мощней. И правильно Пивень орал: «Сошки, сошки мне!» Лучше с запасом их закрепить.

Проверил и то, как заряжающий и замковой (оба новенькие, из пополнения, старательные вроде ребята, но молодые — не пообтерлись еще) — как они стирают ветошью со снарядов еще свежую, незагустевшую смазку; убедился, насколько свободно ходит в замке новенький клин; банник и тот осмотрел. А вдруг… Случалось… Не у него — у других, но бывало: пшикнет заряд — и выбивай потом шомполом из ствола застрявший снаряд.

— Слушай команду! — прогудел и покатился вдруг над долиной, над рядами орудий, над солдатами, притихшими враз, усиленный рупором крутой и пугающий полковничий бас. — Ориентир — левый срез голой одинокой скалы! Вон, левее нас, над дорогой! — Дал с полминуты сориентироваться всем. — Теперь слушай данные! Внимание — «соткам»!

«Нам», — напрягся, приготовился Ваня.

Артиллерийский разведчик у рации, на заднем сиденье «виллиса», что-то докладывал Пивню, а тот как-то торжественно, празднично во всю глотку орал:

— Прице-е-ел!.. Высота-а-а!..

Сам все приказывал, сам. Лично желал направлять, возможно, заключительный для него в этой войне бригадный артиллерийский огонь по заклятому, на последнем издыхании врагу. Но отдавал он команды не только командирам полков, как ему, комбригу, и было положено, и даже не только комбатам и взводным — офицерам вообще, а, похоже, адресовал их прямо солдатам — тем, что были поближе и могли его слышать. Но устав есть устав (это сам Пивень лишь мог его здесь нарушать, а остальные — только попробуй), и устав требовал, чтобы все — от командиров полков до командиров орудий — по ступенькам, все ниже и ниже, точно и четко все команды комбрига тут же за ним повторяли. И как когда-то дома, в порту, со стоявших у причалов загадочных, манивших к себе кораблей, повторяясь из уст в уста множество раз, на берег, до Вани долетали команды их капитанов, так и теперь хор голосов доносил до него единую и непреклонную волю наивысшего здесь, в долине, начальника.

Все, что он, комбриг, полковник Пивень, успел приказать, успели выполнить уже и наводчики: установили на указанных им делениях панорам маховички, отработали на поворот и подъем и штурвалами. Стволы всех орудий вздыбились вверх. И только тогда вдруг до Вани дошло… До сих пор почти всегда — по танкам, по фрицам, что шли в атаку или задницей поворачивались, били прямой наводкой и стволы из глубоких, с брустверами огневых стлались почти над самой землей. А теперь в небо смотрели. И куда же это тогда полетят их снаряды? Куда? Получалось, чуть ли не за пятнадцать километров отсюда. Для «соток» это близко к пределу, а для «зисов»- и вовсе предел. Любопытно, где же и что это за цель?

И словно почуяв, что это сейчас мучает всех, Пивень, а за ним — сверху вниз, до последней ступеньки — и вся командирская «лестница» заголосила:

— По скоплению живой силы врага! Беглым! Три снаряда!.. Прицельных!.. — На миг Пивень замолк, приосанился на приземистой — чужой, не нашей — машине всей своей богатырской статью и, отступая от уставной установленной формулы, вдруг призывно, почти умоляюще крикнул:- Напоследок, ребятушки!.. Никогда уж не будет… Никогда! Зададим же гадам фашистским русского перца! — Хватил, насколько сумела вобрать в себя грудь, еще чистого, нетронутого здесь войной горного воздуха и с упоением, яростно рявкнул:- Огонь! — И вместе с папахой, сорванной им с головы, рубанул сплеча кулаком.