Б. Дедюхин - СОБЛАЗН.ВОРОНОГРАЙ Страница 6

Владыка строго и неподвижно глядел на князя. Юрий Дмитриевич пометался выцветшим взглядом по сторонам, но все-таки решился с едва скрытым радостным интересом:

– Литовский князь, слышно, тоже закончил земные подвиги?

– Почил,- коротко отозвался владыка.- Прости, Христа ради, устал я, князь, с дороги, и невмочь мне беседовать с тобой.

Юрий Дмитриевич помигал согласно запухшими веками, давая понять, что сочувствует владыке, но вместе с тем догадывается об истинной причине его нерасположения.

«Ну и догадывайся. Умру я – распояшешься. Никого не пощадишь и ни с чем не посчитаешься, паче с моим произволением». Мысли владыки были ясны и жестки. Беспокойство последнего времени как-то вдруг исчезло в нем. Если нет страха перед близким исходом ко Господу, то и земные дела Господь управит. «Смиримся с волею Его и будем терпеть. Греха много – и терпения надо много. А главное, во всем полагаться на Господа. Как ты мог забыть об этом, Фотий, и стал вмешиваться в дела мирские промеж князей? Твое дело молиться обо всех».

Он уговаривал себя и знал, что только уговаривает, что способствовать миру на Руси, согласному, совместному процветанию ее – и его христианский долг тоже. Но все-таки давняя тревога отлегла от сердца. Скоро он оставит тут всех своих детей, умных и неумных, благородных душою и злых, слабых в искушениях, упорных в страстях земных,- но разве от этого перестаешь любить их, разве вправе отринуть от себя заботу о них? Больных-то, перекореженных, погибающих в заблуждениях еще сильнее любишь, еще жалостливее.

А отпущенные Фотию семь семидесятидневных седмиц таяли. Надо было спешить, не терять напрасно ни дня. «Подобно каплям дождевым, дни мои, оскудевая понемногу, уже исчезают»,- не раз мысленно повторял он,

Антоний был всегда неотлучно при митрополите: на церковных службах иподьяконил – подавал владыке кадило, посох или мантию, выносил свечу на Малом и Великом входе, а также приготовлял воду для умывания рук священнослужителей, охранял Святые врата, чтобы никто из недостойных не зашел внутрь алтаря. И был этот послушник одним из немногих, кто видел владыку не только в сакосе и митре [25] , но и просто в подряснике и часы отдыха в лесу или на речке, а то и вовсе при одном нательном крестике, когда подавал ему распаренные веники в русской бане, к которой владыка сильно пристрастился за годы архиерейства. Сопровождал Антоний митрополита во всех поездках, был постоянно его собеседником, но никак не решался высказать свою мечту об иноческом постриге. Фотий сам давно заметил в послушнике стремление стать на путь монашеского служения, чтобы восстановить у себя в душе образ Божий, но было жалко отпускать от себя сметливого, надежного, не по годам образованного помощника. И вот пришло, однако, время. Фотий предвидел большое будущее Антония на ниве служения Богу и Отечеству и сразу после приезда в Москву велел ему готовить себя постом и молитвами к последованию великого ангельского образа.

В назначенный день братия Чудова монастыря принесла в митрополичью церковь иноческое одеяние для Антония: хитон как напоминание терпения, добровольной нищеты и тесноты, святой крест во всегдашнее воспоминание страданий, унижения, оплевания, поношения, ран, заушения, распятия и смерти Спасителя нашего, рясу в замену козьей кожи, которую носили древние иноки, пояс – знак препоясания чресел во умерщвление тела и обновление духа.

С радостью духовной и скрытой печалью от близкого расставания совершил митрополит Фотий иноческий постриг своего любимца:

– Брат наш Антоний! Бог милосердный, яко отец чадолюбивый, видя твое глубокое смирение и истинное покаяние, чадо, как блудного сына приемлет тебя, кающегося и к нему вторично припадающего. Желаешь ли сподобиться ангельскому образу и сопричастным быть лику иконствующих и иноческие обеты усугубленные пред Господом дать?

– Да, честный отче!

А уже на следующий день митрополит отправил нового инока с важным поручением в Грецию. Вспоминая милую родину, видя, как гибнет она под ударами турецкого султана, так что от империи остались одни только стены Константинополя, Фотий все эти годы старался посильно помогать ей. Вот и сейчас повез инок Антоний очередные денежные поминки бедствующим императору и патриарху константинопольским.

В зиму и весну 1431 года Фотий объехал прощально все епархии, в Белозерске поклонился раке великого подвижника русского благочестия Кирилла, игумена и основателя здешнего монастыря, в двух других, вдовствующих епархиях (в одной только что преставился владыка, а епископ второй отбыл в Константинополь) посвятил девять попов и семь диаконов, а троих запретил за неблагочиние и наклонность к винопитию; возвратившись же в Москву, повелел монастырским искусникам изготовить богатый оклад на икону Владимирской Божьей Матери, оставив той ризой благодарную память о себе на многие века.

Между тем время, данному ему на рассмотрение жизни и распоряжения о пастве, кончалось, урочный час близился. Сумел ли, как должно, управить дела, не упустил ли что, не оставил ли обид незаглаженных, грехов нераскаянных, не обошел ли кого нуждающегося заботой и душевно страждущего – советом? И видел сокрушенным сердцем, что многое не успел и многое не исполнил. Пытался утешить себя тем, что жизни земной не хватит угодить всем людям и всем оказать помощь. Но разве Богу мы угождаем не через милосердие и угождение людям? И как всегда в смиренных помышлениях прибегал владыка к любимым и спасительным словам Арсения Великого: «Боже мой! Не остави меня. Ничего не сделал я пред Тобою доброго, но дай мне, по благости Твоей, положить тому начало».

Антоний успел вернуться в Москву вовремя, застал святителя в живых. Уезжал в Византию, когда в Москве кружились белые мухи, а вернулся после того, как уже отцвела черемуха. Привез владыке ответные дары патриарха: два Корсунских (греческой работы) запрестольных креста, спил Мамврийского дуба [26], Кормчую книгу [27], нарочитый список литургии Иоанна Златоуста и вновь составленную пасхалию – таблицу, в которой давались на многие годы вперед главные, определяющие слова и круги для нахождения времени Пасхи и связанных с ней других подвижных праздников – Вербного Воскресения, Вознесения Господня, Святой Троицы и Духова Дня. Старая имевшаяся в русской митрополии пасхалия доходила до 1459 года: считалось, что именно в этот год настанет конец света, признаком чего было пугающее совпадение в один день Благовещения и Светлого Воскресения. «В лето 6967 (1459) круг солнца 23, лун. 13. Индик. 7. Фемелиос. 26. В то лето будет рождество антихристово и будет в рождение его трус. Таков никакоже николиже не бывал. Прежде времени того окаянного страстного. И будет плач велик тогда на всей земли вселенской. И в ти дни зри круг солнцу и луне. И начнут быть знамения в них. И гибости звезд на небеси, и плач на земли. Увы, увы будет нам грешным. Тогда горе и беды велики в те дни. И в лета сии. Зде страх, зде скорбь, зде беда велика». Так писалось в прежней пасхалии. Но вот отцы святые в Константинополе и Риме уточнили и предсказали, что второе пришествие и Страшный Суд случатся позже – к концу седьмой тысячи лет от сотворения мира, а потому новая пасхалия доведена была до 1492 года, если считать от воплощения Христа.

Неизбежность скорого светопреставления была очевидна для каждого смертного -от патриарха до пономаря сельской часовни. Многие знаки тому были несомненные: то вдруг выпал глубокий снег пятнадцатого сентября, когда хлеб еще не был убран, то выдалась зима совсем бесснежная, то наводнение такое, что люди переселились жить на кровли, то бури неслыханные, так что одного мужика вместе с лошадью и телегой перебросило на другой берег Волги, то дожди каменные, то метла на небе – комета хвостатая…

Иноку Антонию сразу после его возвращения из Византии митрополит определил новое послушание – вести в Чудовом монастыре погодную запись всего, что происходит в мире, что заслуживает быть донесенным до потомков. Антоний начал с того, что, как мог, подробно описал поездку митрополита Фотия и великокняжеской семьи в Литву, а затем добавил под тем же 1430 годом: В Смоленске явился волк гол без шерсти и много людей ел, а в Торопце озеро стояло кроваво семь дней». А уж неурожаи, повальные болезни, пожары – их и самые радетельные составители монастырских летописных сводов не смогли сосчитать и перечислить.

Под диктовку Святителя Фотия, человека глубоко просвещенного, одного из виднейших иерархов православного мира, исполнительный Антоний занес в летопись дословно: «Сей век маловременный проходит. Грядет ночь, жития нашего престание, когда уже никто не может делать. Седьмая тысяча совершается; осьмая приходит и не преминет, и уже никак не пройдет. Блажен, кто уготовил себя к осьмой тысяче, будущей и бесконечной, и сего ради молю вас: будем делать дела света, пока еще житие наше стоит… Сам Иисус Христос сказал, что в последние дни будут знамения великие на небесах, голод, язвы, трусы, пагубы и неустройства. Восстанет язык на язык, царство на царство. Видим мы и ныне, как татары, турки, фряги, немцы, ляхи, литовины воюют вселенную. А что творится в нашем православном Отечестве? Брат кует меч на брата, младший князь восстает на старшего, дядя кует копье на племянника…»