Джованни Верга - Ссора с патриархом Страница 6

— Ради святой рясы, которую вы носите!.. Ради памяти к вашим усопшим!.. Ради того, ради другого!.. Только два слова, и вы спасете нас от беды!

Тем временем числа, которые вертелись у него в голове, выдавали его пальцы, указывавшие их помимо его желания, пока он поглаживал бороду и подавал знак:

— Тише!

Кто догадывался об этом и подсматривал эти числа, тот выигрывал по крайней мере дважды.

Падре приор, человек прямой и грубый, вызвал Вито Скардо к себе и устроил ему хорошую головомойку.

— Что за игру вы придумали? Что все это значит?

Тот, опустив голову, молитвенно сложив руки — само раскаяние, ответил: мол, это значит, что господь призывает его в лоно церкви и если его не возьмут в монастырь послушником, то он уйдет и станет жить отшельником на вершине холма. Брат Джузеппе Мария догадался, конечно, что за этим скрывается.

— Чтобы самому стать святым, да? И лить воду на свою мельницу?

Вито Скардо даже не понял:

— Воду?.. Святым?.. Мельница?..

— А двадцать унций, которые надо внести за право служить мессу? Есть у тебя эти двадцать унций? А? — добавил приор, чтобы закончить разговор.

— Двадцать унций?..

Как он раздобыл их, этот пройдоха Вито Скардо, один бог знает да он сам. Или это были церковные доходы, как болтали злые языки, деньги, украденные у самого святого Франциска из того подаяния, которое собирал Вито Скардо, или вдова Бронья помогла и тут, позволив размягчить свое сердце, или это была щедрая милость какой-нибудь другой благотворительницы, спасавшей душу. Как раз тогда жена Скарикалазино продала участок, принадлежавший ей. Так или иначе, объявился вдруг нежданно-негаданно отец Вито Скардо, человек, само прозвище которого — Маланната (Неурожайный Год) — говорило о том, что он собой представляет, — нищий оборванец, способный с родного сына содрать шкуру, чтобы свою залатать, и выложил денежки, которые надо внести в монастырскую казну:

— Вот тут двадцать унций!

Приор, еще искавший какие-то предлоги, хотел узнать, откуда они у него появились. Но Вито Скардо, прослезившись от волнения и благодарности, обнимая своего отца и целуя ему руки, сгреб свои монеты и пригрозил послать все к черту.

— В таком случае позвольте распрощаться! Я оставляю вам рясу и ухожу, если не хотите спасти мою душу с моей же помощью.

— Этот дьявол еще задаст нам жару! — сказал потом в капитуле падре приор. И он верно подметил это, потому что ему подсказывало сердце.

Ладно, лишь бы убрать подальше — отправили его послушником в соседнюю провинцию, в картезианский монастырь Санта Мария. Монахи тем временем размышляли, что же произрастет из этого зерна — пшеница или плевел. А Вито Скардо и не слышно стало. Совершил обряд, сделался послушником, поколесил немного по белу свету, как того хотелось его начальству, и вернулся с новым именем — брат Джобаттиста из Милителло, теперь уже монах с большой бородой, в которой кое-где пробивалась седина.

Однако вместе с бородой и сединой у него прибавилось и разумения. Когда он вернулся, город был взбудоражен — повсюду знамена, иллюминация, портреты Пия IX[30] Скарикалазино свободно разгуливал по городу, а падре приор ходил поджав хвост. Короче, долго продолжаться это не могло. Между тем настала пора собирать капитул для избрания на высшие должности в монастыре. Недовольных оказалось немало, но еще больше было дураков, думавших: «Наконец-то настал и мой черед!» И они суетились, из кожи вон лезли и подстраивали друг другу ловушки — либералы и роялисты. А Джобаттиста — ни с теми и ни с другими. Со всеми обходителен, с властями уважителен, а под рясой нож припасен, на всякий случай.

По мере того как приближался день выборов, монастырь все больше походил на растревоженный муравейник. Так и шныряли туда-сюда разные любопытные монахи — и те, что собирали голоса, и те, что шпионили, и те, что готовили ловушки. Только и слышно было шуршание ряс да шлепанье босых ног, особенно по ночам. Там и тут возникали в коридорах группки, тайные собрания устраивались даже в ризнице, пока облачались к святой мессе, даже в трапезной все зло поглядывали друг на друга. В привратницкой беспрестанно звонил колокольчик — являлись какие-то люди из города, с кем-то о чем-то шептались, девушки, приходившие на исповедь, тоже незаметно переглядывались, богослужение велось кое-как, все ловили новости, принесенные из-за ворот, и старались понять, куда дует ветер.

— Побеждают королевские войска…

— Побеждают революционеры…

— Бомбардировали Мессину…

— Катания защищается…

Настроения и тайные союзы менялись и возникали в зависимости от смены ситуации. Монах Джобаттиста все это видел и молчал. Или же, если пытались разузнать, к какой стороне он клонится, чтобы перетянуть его в свой лагерь, самое большее произносил:

— Да?.. Вот как?.. О!..

Брат Мансуето под большим секретом посоветовал ему больше всего остерегаться Скарикалазино, который хочет взять реванш за надел, проданный его женой. Падре Летторе теперь сам льстил ему:

— Заслуги должны вознаграждаться. Кто бы узнал, на что способен Вито Скардо, если бы не я?

Тот же брат Серафино, который наведывался к нему отводить душу, рассказывая о своих огорчениях за сорок лет службы в церкви — всегда кто-нибудь обходил его, всю-то жизнь он пробивается милостыней, — возмущался:

— Даже на понюшку табаку не хватает! Да и вы сами точно так же! Разве не верно я говорю? И разве это справедливо? Выходит, мы так никогда и не возьмем власть в свои руки, ни вы, ни я!

Брат Джобаттиста только плечами пожимал и отвечал спокойно:

— Эх, взять власть!.. В наше-то время… Это дело серьезное… Тут нужна осмотрительность… Нужна справедливость… Нужна доброта…

Много чего хорошего нужно было. А падре Летторе он говорил:

— Можете не сомневаться. Пришло ваше время. Сейчас нужны умные и образованные люди. И без вас… Вы же понимаете, ведь если бы назначили на эту должность самого никудышного монаха или, скажем, меня, вы же понимаете… Что бы я мог сделать без вас?

И даже с братом Мансуето, главарем всех недовольных, соглашался:

— Тут необходима политика… Нужно уметь кое на что закрывать глаза. Теперь уже не те времена, когда приор был что комиссар полиции.

По правде говоря, приора теперь заботило совсем иное. Он дрожал от страха и задыхался от злобы, а нужно было держаться как ни в чем не бывало перед теми, кто нацелился ему прямо в сердце. Вот это и называется политикой, особенно теперь, когда папа римский переметнулся в другой лагерь, а король, боже нас упаси, посылал войска грабить и жечь все вокруг. Если государь одержит победу, хорошо. А нет, так первый, кто поплатится, будет он, падре Джузеппе Мария. Выгонят его пинком в зад и отправят куда-нибудь подальше замаливать грехи простым послушником, и те немногие, что были еще ему верны, тоже люди ненадежные.

Это была памятная святая неделя 1848 года. Богослужения велись наспех, церковь почти пустовала, все с утра до вечера толпились на площади в ожидании новостей, держа нос по ветру. На телегах, груженных домашним скарбом, появились беженцы, опасавшиеся грабежей, прибывали и революционеры всех мастей, думавшие, что совершали чудеса героизма, — они спешили вниз, в Палермо, чтобы встретить там королевские войска и расправиться с ними. Мэр на всякий случай велел вооружиться всем знатным господам, чтобы поддерживать порядок.

Люди то и дело бегали на холм Кальварио, на самое высокое место в округе, посмотреть, нет ли огня там, внизу, в городе, который был виден вдали среди зелени долины. Все собирались на холме — и мужчины, и женщины, и капуцины тоже, — и у каждого были свои причины волноваться. Только Вито Скардо никуда не ходил. Он следил за порядком в церкви, в монастыре и потихоньку улаживал свои дела, шушукаясь то с одним, то с другим, с глазу на глаз, пока брат Мансуето и падре Летторе попусту тратили время, обманывая друг друга, и бегали наверх, на холм Кальварио, разузнавать новости, иными словами, искать звезды среди бела дня.

— Господа хорошие, подумайте, что вы делаете! — предупреждал их Вито Скардо. — Те ли победят или эти, подумайте, что вы делаете!

И только поздним вечером он выходил ненадолго подышать воздухом и послушать, что говорят, и тогда там, под вязами на площади, в темноте появлялись, как грибы, и шептались с ним разные приятели и знакомые, даже Маланната. Некоторые утверждали также, будто видели, как Скарикалазино секретничал с братом Джобаттиста. Маланната, торговец лечебными травами, постоянно где-то колесил и свежих новостей приносил больше, чем кто-либо другой. Он собирал их вместе с травами даже в Скордии и Вальсавойе[31], и Вито Скардо, чтобы тот мог спокойно рассказать обо всем, что узнал, приглашал отца на кухню, где его ожидала миска с едой.