Древний мир и войны. Стихи - Инна Ивановна Фидянина-Зубкова Страница 6

«Наверное, перед бурей.»

О чём воин думает

О чём воин грустит,

о чём думу думает:

«То ли сердце болит,

а хочешь, вынует

его всяк, кто думать не хочет,

кто над смертию лишь хохочет,

кто сыт одними набегами,

кличут их печенегами.

А что печенегу надо?

Бабу нашу и злато,

а ещё пшено.»

Под ногою хрустит оно.

Ехал русич и думал:

«Мож, печенег и умный,

живёт себе жизнью привольной:

ни работы, ни дома.

Хорошо у костра петь песни!

Жизнь у них интересна.

Интересно доколе?

Не могу собак терпеть боле!»

И от зависти (а не из мести)

решил воин жить интересно

и отправился в путь,

чтоб у костра прикорнуть,

попеть народные песни,

печенегов одежду развесить,

мечи и головы пересчитать

у убиенных врагов, да лечь спать.

Его голову мудру беречь

Какову печаль

сбирать нам сильным и смелым?

И где бы воин умелый

ни шастал,

пред какими полями ни хвастал

своей победой,

ему покоя всё нету!

На челе не расправит брови:

«Нет на Руси больше воли.

Татар, монгол, печенег —

за набегом набег!

Дитё мрёт не родившись.

Я в степи заблудившись,

не видел б всё это.

Нет плети

на злого Перуна,

наибольшущего вруна,

сулившего милость и счастье.

Эх, с коня не упасть бы,

эка как стремена повисли.

Прости, Перун, мои мысли!»

Так какову печаль

сбирать сильным и смелым?

Был бы воин умелый

и меч —

его голову мудру беречь.

Поле чёрное от грозы-беды

Поле чёрное не от ворона,

поле чёрное — не дожди прошли,

поле чёрное от грозы-беды.

Ты не бей себя кулаком во грудь,

ты не дай душе во грозу уснуть.

Тяжела, лиха наша жизнь-судьба,

наша жизнь-судьба ой как подмела:

смела ворона с пути.

Ты, помор, к нам не ходи;

не ходи до нас, варяг,

у тебя ведь всё не так,

всё не так, как у нас,

не в поту добыт припас,

не тяжёлым трудом,

и твой смысл совсем не в нём.

А мы стоим насмерть

за труд, хлеб и скатерть!

Нет, с коня тебя не снять

Что ж ты, воин

(вроде бы и не болен)

с поля бежишь

али к бою спешишь?

Волен не волен,

кровью отмоем

страх лошадиный.

Ну что ж ты, былинный:

али силушка ушла

из под ног, из под копыт?

Ты не ранен, не убит.

Вороти-ка коня и

пошла, пошла, пошла!

Иди сечь да рубить:

«Малых деток не забыть,

не забыть родную мать!»

Нет, с коня тебя не снять!

Злобный тюрок

Что ты хочешь, злобный тюрок,

от бескрайнейших полей?

Надо, надо (нет, не надо)

крови русской: «Бей, убей!»

На телеги скарб положишь —

в чисто поле увезёшь,

злато, серебро разложишь

и с собой всё заберёшь.

Налюбуясь ваша баба

на злачёное кольцо,

толь откинет, толь оденет,

да не в пору ей оно!

Кости, кости, кости, кости,

золотые пояса.

У костров от тюркской злости

даже нечем и дышать.

Что ты хочешь, враг поганый,

от русой девичьей косы?

Скосят, скосят, скосят,

скосят тебя русские сыны!

Год урожайный

На хазара в шеломе с мечом,

на хазара со смертью в руках.

Но отрепью всё нипочём!

А они нам — болью в висках:

— Вот каждому свою бы земельку,

жили б дружно, пряли кудельку.

Но чёрту это накладно,

ему пашня в мужицких руках — неладно,

им бы, чертям, поживы.

«А ну, ребята, вперёд пока живы!»

Какой год, однако, стоял невезучий:

урожайный — рожь горела получше.

Милый рыцарь

Биться, сечься, вот и не будет скуки:

ухватилось копьё за руки,

ухватилось, не прыгнет обратно.

Что ты злишься, рыцарь ратный?

Про тебя написана баллада,

про тебя написана и повесть,

повесть почему-то не про совесть.

Пал соперник, не поднимешь,

латы ты с него потом все снимешь,

на себя примеришь. Не подходят.

Чей-то дух чужой над мёртвыми телами ходит,

бродит дух и ждёт ещё поживы:

— Милый рыцарь, милый, милый, милый!

Ты о чём задумался в годину?

Из себя ты выдавил мужчину.

Дух чужой в твой дух заходит смело

и копьё берёт. Ай, полетело!

Нам ли с чёрной силой не маяться

— Слышь, отец, туда поскакали!

— Что мы там, сыночек, не видали?

— Чуял я там, батя, печенега:

вишь, трава колышется от бега,

и за бугром

пахнет ём!

— Ты, сын, погодь,

я приметил вродь

след от солнышка левее.

Скачи в хутор скорее,

пусть мужики собираются.

Нам ли с чёрной силой не маяться?

Нам ли с силой чёрной не маяться,

нам ли от набегов их каяться,

нам ли жизнь свою прожигать?

Нам бы в поле чистое, там лежать.

И пусть ковыль не шевелится,

моим сгнившим костям мерещится:

враг, враг, враг…

Вот так.

Рапира мира

Рапира мира меня любила,

рапира мира была строга,

рапира мира жила без мира,

рапира мира — родитель зла.

Не свет тут клином сошёлся,

клинок великий нашёлся,

клинок воткнул кто-то в горы —

вот вам мировое горе.

Плоха ль такая картина,

она никому не претила,

она намазана маслом

на холст земли прямо красным.

И кого б ни любила рапира:

она погубила полмира,

полмира у нас недожило,

недоело, недолюбило.

А и какое нам дело,

что кому-то чего-то хотелось?

Просто так было и будет:

рапира мира про нас не забудет,

рапира мира по нас не заплачет,

она не мать и не мальчик.

Только глазам очень больно:

не вольно, не вольно, не вольно!

Целуют нас мёртвые люди.

Так будет, так будет, так будет.

Боярина повязали

Боярина, что ли, взяли?

Схватили и повязали.

Никуда ж ему больше не деться

из вашего туретства!

Не выкупит его княжья община,

зачем им лишний мужчина

на пиру боярском?

А на орды турецки, татарски

и простолюдинов хватает.

Вот так. Лихо знает.

Готов княже к смерти.

Не впервой уж (верьте не верьте)

умирать роду барскому от безделья

на чужбине с похмелья.

Опричнина на вас, на нас и на морду вашу крестьянскую (Великий Новгород 1471 год и до Литовии предатели охочие)

Русь держалась за землю коромыслами,

пахла податью, зерном, дурными мыслями.

Неприкаянный народ, не охаянный,

размечтался о загадочной Дании,

о Польше да о Литовии:

— С Казимиром мы

давно не спорили! —

и ругая москвича,

собираться рать пошла.

Сороктысячная рать