Константин Бадигин - Кораблекрушение у острова Надежды Страница 61

Клешнина Борис Годунов слушал внимательно, не пропустив ни одного слова. Самые худшие предположения подтверждались. Нагие вели себя вызывающе и совсем не стеснялись тем, что думают о них в Москве.

— Зимой, — рассказывал Андрей Петрович, — вылепили царевичу снежных баб для забавы. Он взял сабельку и давай по тем бабам рубить. «Это, говорит, Бориска Годунов, мой главный враг, я ему первому голову снесу», — и сабелькой — ра-аз — и отмахал голову. Потом боярину Дмитрию Ивановичу Годунову голову срубил, и Григорию Васильевичу Годунову, и Ивану Васильевичу Годунову, и Степану Васильевичу… «Весь род Годуновых, кричит, перво-наперво изведу». А его дядюшка Мишка Нагой все то видел и насмехается: «Так их, супостатов, так воров, так изменников. Не жалей сабельку, руби головы». Мишка Нагой вместе с братом Григорием держат у себя ведуна Ондрюшку Мочалова и тому ведуну про великого государя Федора Ивановича и про царицу, твою сестру, велел ворожить: сколько государь долговечен и государыня царица. И другое по черным книгам замышляли. Ондрюшка, тот диаволу служит.

Борис Годунов нервно теребил бороду.

— Что советуешь делать?

— С Нагими борьбу начинать бесполезно и хлопотно. Только зацепи — на всю Россию станут вопить… Дмитрия надо искоренить. Не будет царевича — Нагих голыми руками возьмем.

— Нет! — закричал Борис Федорович. — О чем речь ведешь, опомнись!

Правитель верил Клешнину во всем. Он знал, что дядьке царя Федора придется плохо, если станут у власти Нагие. И родство не поможет. Однако сразу замахнуться на царевича Дмитрия он не решился даже при Клешнине. Но окольничий хорошо знал норов правителя.

— Отравить нельзя, — продолжал Клешнин, будто не слыша его гневных слов, — тебя, Борис Федорович, обвинят. Просто в опочивальне ночью убить и того хуже. Нагие в большой звон ударят. Надо иное, чтоб про тебя и мысли ни у кого не было.

— Опомнись, Андрей Петрович! — уже не так громко вымолвил Борис Годунов и подумал, что царевич Дмитрий угрожает самому царю Федору и, значит, он ему враг, а с царским врагом надо быть беспощадным.

— Царевич Дмитрий, — Клешнин придвинулся к правителю и понизил голос, — болен падучей. Недавно в припадке он гвоздем поколол мать свою царицу Марью, а вдругорядь объел руку дочери Андрея Нагого… Черный недуг его часто и подолгу бьет. Надо сделать тако, чтобы царевич в припадке падучей сам накололся на нож… Время надо выбрать, все обдумать. Торопиться с таким делом негоже.

Правитель отозвался не сразу.

— Нет, не могу… Разве только ежели он сам себя.

Окольничий Клешнин понял, что правитель согласен.

— Пусть ляжет на меня весь грех, — наступал он. — Поеду в Углич, поживу тамо…

— Нет, — оборвал Годунов. — Ты мой человек, об этом все знают. Тебе нельзя в Угличе жить.

— Пожалуй, тако.

— Кого из близких царевича можно к себе приманить?

— Мамку Василису Волохову.

— Почто?

— Деньги баба сверх меры любит. И на царицу Марью в обиде.

— Изрядно, ежели так. — Годунов опять помолчал.

— Приметь, Борис Федорович, ее сынок Оська Волохов по все дни царевича забавляет…

Разговор был длинный. Клешнин не напрасно ездил в Углич. Он придумал, как надо сделать. Когда он ушел, правитель вытер пот с лица и долго сидел не шевелясь.

Борис Федорович Годунов человек верующий и побаивался божьего гнева. Однако он твердо надеялся замолить грехи. «Построю в Угличе каменную соборную церковь, — думал он, — пятиглавую, не в пример прочим». И его надежда на светлое будущее продолжала жить и расцветать. Высок царский престол, однако Годуновы, хотя родом и пониже Юрьевых, в течение трех столетий верой и правдой служили московским князьям и были природными русскими людьми.

Вспомнил он и недавний разговор с князем Василием Шуйским, его угодливую улыбку, прилизанные на лоб волосы.

После тяжких раздумий правитель решил устранить царевича Дмитрия. «Не буду откладывать. Дело поручу боярину Григорию Васильевичу Годунову. Свой человек, родственник, умница. Не продаст, не выдаст».

Григорий Васильевич Годунов, высокий худой старик с сивой, расчесанной надвое бородой, вскоре сидел в кабинете правителя. Он занимал высокую должность дворецкого и по должности управлял дворцовым приказом, в ведении которого находились царские вотчины.

Борис Годунов не стал скрываться и сказал боярину как близкому родичу все, что думал.

— Ты человек видный, царю близкий. Поедешь в Углич, как бы для досмотра за уделом, и тишком все свершишь. Говори, как мыслишь?

— Нет, Борис Федорович, освободи, не возьмусь я за такое дело. Не по мне. Мало ли у тебя других слуг. А я не токмо делать — слушать об этом не хочу! — резким, крикливым голосом говорил боярин. — И тебе советую, Борис Федорович, поостерегись, не марай рук царской кровью. Как перед богом тебя упреждаю, поостерегись!

— Григорий Васильевич, — побледнев, произнес Борис Годунов, — ежели Нагие к власти придут, мы с тобой первыми костьми ляжем. Нас не пощадят. Царевича Дмитрия против нас мать и дядья учат. — Борис Годунов рассказал про зимние забавы царевича.

— Нет, Борис Федорович, — внимательно выслушав, ответил старик. — Пусть так, однако царскую кровь проливать я не согласен. Пусть будет, как похочет бог.

— Одумайся, Григорий Васильевич! Царь Федор здоровьем скорбен, наследников у него нет. Не дай бог, окончит он свою жизнь земную, тогда как? Дмитрия — на престол, Нагих — в правители?! Подумай-ка, что будет. Бог-то бог, но и сам не будь плох.

Старый боярин был непреклонен.

— Не согласен царскую кровь проливать. На том свете за нее строго спросят, — твердил он. — А тебя, Борис Федорович, я насквозь вижу: злое сластолюбие власти тянет тебя в пропасть.

Правитель в бешенстве вскочил с места и стал бегать по горнице.

— Старый дурак, упрямец безмозглый, погубишь ты всех нас! За милостью все ко мне: пожалуй то да пожалуй другое, а когда мне надобно — рук марать не хотите!

— Борис Федорович, — твердо сказал дворецкий, — тебя я не продам. Ничего я не слышал и не знаю. Не нуди меня, ради господа, стар я! — И боярин заплакал.

Правитель решил, что от старика толку не будет, и махнул рукой:

— Ладно, обойдусь, иди, старый хрыч. Однако помни…

Григория Васильевича как ветром сдуло. Уж очень ему не по нутру была затея правителя. Его больше привлекали торговые дела. При бережливости Григория Васильевича царские вотчины резко увеличили доходность. Продажа податей, доставленных натурой, принесла дворцовому приказу двести тридцать тысяч рублей вместо шестидесяти тысяч при царе Иване Васильевиче Грозном.

Борис Годунов понемногу успокоился. Усевшись в кресло, он стал перебирать в уме подходящих людей.

Ночью правитель спал плохо. До рассвета он молил бога указать ему правильный путь.

«Господи, — думал Борис Годунов, — ты ведь знаешь, ты ведь все видишь! Не корысти своей ради, а для пользы государства русского, для защиты царского престола решил я поднять руку на царевича Дмитрия. Невинен он перед тобой и перед людьми. Но люди именем его большое зло сотворят».

Правитель хотел уверить бога в справедливости своих слов. Однако в глубине души он чувствовал, что не прав перед богом. Если бы не великое властолюбие, он мог бы найти выход и сохранить на престоле царя Федора. Царевича Дмитрия вместе с матерью подобало заточить в далекий монастырь с крепкими стенами. Там пусть они дожидают своего времени. Братьев царицы разогнать по сибирским городам. И сразу наступит покой, и страсти в Москве улягутся. «Но ведь я вовсе не хочу сохранять престол для глупого Федора или для мальчишки Дмитрия. Я хочу сесть на него сам. Ежели так, я должен покончить с царевичем и в оставшиеся дни царя Федора готовить для себя царское место».

Свои и государственные дела переплетались в сознании правителя, и он считал так: что полезно мне, полезно и государству. Совесть, тревожившую по ночам, он успокаивал обещаниями замолить грехи тысячами молебнов в тысячах церквей и монастырей русского государства. Уж на молитвы он не пожалеет денег.

На следующий день началось отомщение. Правитель первый раз показал по-настоящему зубы.

Князей Шуйских взяли под стражу. Вместе с Шуйскими схватили их сторонников — князей Татевых, Урусовых, Колычевых, Бакозовых и многих других. Герой Пскова Иван Петрович Шуйский — первый из князей царской крови — погиб на пути из Москвы в свое поместье. Он задохся в избе, в которой ночевал. Избу обложили сырой соломой со всех сторон и подожгли. Василия Ивановича Шуйского не тронули.

Началось следствие. Княжеских людей пороли плетьми, приводили к огню, пытали разными пытками. Снова полилась кровь в застенках и на плахе.

Святители Дионисий и Варлаам были свергнуты со своих мест и заточены в дальних новгородских монастырях. В митрополиты всея Руси был поставлен архиепископ Ростовский Иов, человек вполне преданный Годунову.