Ханна Мина - Парус и буря Страница 61

— Значит, ты отказываешься плыть со мной?

— Я? — удивился Абу Мухаммед. — Кто тебе это сказал? Я век хочу быть с тобой, никогда не разлучаться. Это мое самое большое желание. Но я думаю о кофейне. Если бы нам удалось ее сохранить!..

Таруси стал не спеша свертывать цигарку. Положил щепотку табака, распределил ее ровным слоем по всему листку бумаги, ссыпал лишнее, потом тщательно скрутил бумажку, подержал немного на весу, как бы прикидывая, достаточно ли положил табаку, и только затем, послюнив край, склеил и улыбнулся, довольный результатом своих усилий — на фабрике лучше не сделают.

— Умм Хасан скучает по тебе, — сказал он Абу Мухаммеду, чтобы перевести разговор на другую тему. — Просила, чтобы ты зашел к ней…

Абу Мухаммед, не проронив ни слова, поднялся.

— Только ты смотри ничего не говори ей о кофейне.

Абу Мухаммед только кивнул головой и вышел.

По дороге он продолжал мысленно разговор с Таруси. Дойдя до парка, вдруг остановился. Сплюнул в сердцах на землю и громко выругался. Какой же он болван! Ни за что ни про что обидел человека. Зачем в самом деле Таруси кофейня? Он все это время только и мечтал, как развязаться с ней и вернуться в море. И вот теперь, когда его мечта сбылась, Абу Мухаммед вместо того, чтобы поздравить его, порадоваться вместе с ним, начал оплакивать кофейню. Конечно, он обидел Таруси. Тоже — сравнил кофейню с морем! Каждому свое. Для Абу Мухаммеда — кофейня, он ее любит и не хочет с ней расставаться. А для Таруси — море, его он любит больше всего на свете.

За гостиницей «Казино» Абу Мухаммед свернул вправо и стал медленно подниматься в гору. Отсюда до дома, где жил Таруси с Умм Хасан, было рукой подать.

Таруси перевез сюда Умм Хасан и ее старую служанку из тюремного квартала вскоре после того, как вышел из больницы. И сам он поселился с ними. После спасения Рахмуни Таруси очень изменился. Он стал более внимательным и чутким к Умм Хасан. Всячески старался выразить ей свою любовь, готовность быть всегда рядом, никогда не разлучаться, делить с ней все радости и невзгоды, помогать и оберегать ее. Пока выздоравливал, почти никуда не выходил из дому. Очень интересовался домашними делами, помогал хозяйничать на кухне. Спрашивал, что нужно купить из продуктов, что приобрести из вещей. Сам смастерил деревянные рамки для картин и повесил их в гостиной. Был предупредительным к ней. Заверял, что никогда теперь не покинет ее. Что будут жить теперь как муж и жена, в мире и согласии, до конца дней своих. Делился с ней мыслями и заботами, спрашивал ее советов, прислушивался к ним.

Все это он делал искренне. Чем ближе он узнавал Умм Хасан, тем больше он ее любил. Ему нравились ее скромность, аккуратность, общительный характер, ее беспредельная верность и преданность, ее готовность принести любые жертвы ради него. Она это доказала, предложив ему свои сбережения и драгоценности, чтобы он мог внести свою долю за новое судно. Их любовь подкреплялась теперь и прочной дружбой, проверенной и доказанной на деле… Умм Хасан не чувствовала больше необходимости всякими женскими хитростями удерживать его около себя. Она стала более спокойной и уверенной. Единственное, что омрачало ее счастье, — то, что у нее не было детей. Она так хотела иметь ребенка! Мальчика или девочку — все равно. Только бы это был их ребенок. И хотя ей сказали, что она не будет матерью, Умм Хасан, как все бездетные женщины, с затаенной надеждой ждала, что вдруг свершится чудо — аллах внемлет ее горячим мольбам и пошлет наконец ребенка. На чье имя она его запишет — это ее мало волновало. Она верила в Таруси, в его порядочность и честность — нельзя не верить человеку, которого любишь. Он не откажется от своей плоти и крови. Не откажется, значит, и от нее, от матери ребенка. А если и откажется, она не пропадет. Она будет жить с ребенком, благодаря ему и ради него. В любви, как в море, бывают свои бури. Можно обессилеть, пойти ко дну. Даже смерть тогда может показаться избавлением. Но ребенок — это спасательный круг. Он не даст тебе утонуть. Держась за него, ты обязательно доберешься до берега. Будешь жить, набираться сил, спокойно созерцать бушующее море, не страшась, что оно может тебя поглотить.

А может быть, взять на воспитание чужого ребенка? Инстинктом женщины она чувствовала, что и неродной ребенок может принести им радость. Тоже может стать скрепляющим звеном в браке двух усталых и измученных жизнью людей, нуждающихся в душевном покое и радости, которые приносят обычно дети, будь они свои или чужие…

Умм Хасан убедилась, что Таруси любит ее по-настоящему. Он нуждается в ней, как и она в нем. Не только он для нее опора, но и она дает ему новые силы. А силы можно найти только в большой, настоящей любви, а не в мимолетных связях с женщинами, которых он знал раньше в портах, до встречи с ней. Именно поэтому Таруси дорожит ею. Готов сделать для нее все, чтобы она чувствовала себя счастливой. И эта трогательная забота согревала и успокаивала ее…

Счастливые мысли Умм Хасан были прерваны приходом Абу Мухаммеда. Умм Хасан не сразу узнала его — таким мрачным и озабоченным было его лицо. Не дожидаясь расспросов, он сам, ничего не тая, рассказал ей о своем горе, о разговоре с Таруси и попросил у нее помощи — пусть уговорит Таруси не продавать кофейню.

Умм Хасан, сидя на полу, сосредоточенно чистила картошку, а Абу Мухаммед, усевшись возле нее, время от времени тяжело вздыхал.

— Я понимаю, что Таруси нужно море, а не кофейня. Но море ведь коварное. От него всего можно ожидать. Все помнят, что случилось с Рахмуни. Сегодня судно есть, а завтра его нет. Кофейня же всегда верный кусок хлеба. Зачем же захлопывать запасную дверь? Она еще может пригодиться. И потом, — Абу Мухаммед перешел на шепот, — пока есть кофейня, Таруси крепче привязан к берегу и к тебе.

Слова Абу Мухаммеда не на шутку встревожили Умм Хасан. Особенно взволновала ее весть о скором отплытии Таруси. Последний довод Абу Мухаммеда показался ей очень веским.

— Ты прав, — сказала она. — Бросив кофейню, он может бросить и нас. Надо помешать этому. Но как? Ты же знаешь Таруси. Он очень упрям.

— А ты все же попытайся. Напомни ему, что он уже не юноша. Надо беречь свое здоровье. Сходил два-три раза в плавание и отдохни на берегу, займись кофейней. Много, мол, нам не надо, а на пропитание и в кофейне можно заработать.

— Это все так. Ну а если он заупрямится?

— На все воля аллаха… Но мы по крайней мере сделаем все, что в наших силах. К тому же я верю, что он к твоим словам прислушается. Просто так не отмахнется.

— Хорошо, я, пожалуй, попробую. Сегодня же вечером потолкую с ним.

На том они и порешили.

ГЛАВА 13

Так, как в тот вечер, Умм Хасан никогда не плакала. Она знала, что Таруси не выносит слез, тем более когда их пускают в ход, чтобы его в чем-то убедить. Она понимала, что если Таруси увидит ее плачущей, то говорить с ним будет трудно. Это только ослабит ее позиции. Она все это понимала. Но совладать с собой никак не могла. Слезы текли ручьями, и остановить их не было никакой возможности. Как будто это плакала не она сама, а ее двойник. Та самая женщина, у которой давно зрела потребность дать волю слезам, копившимся годами где-то в тайниках души, чтобы однажды вот так вырваться наружу и бить неудержимым ключом, застилая глаза, омывая щеки, обильно смачивая подушку. Слезы текли, подобно благодатному ливню, который вдруг разрядил душную атмосферу и напоил изнемогавшую от жажды землю. Она должна была выплакаться, чтобы, ослабив натянутые до предела нервы, можно было потом облегченно вздохнуть. Определенной причины этих слез она не могла назвать. Она оплакивала сразу все — и свое тяжелое детство, и бедных родителей, и своих несчастных братьев, и свою загубленную молодость, и тот злосчастный день, когда она, поскользнувшись, упала в грязь, из которой долго потом не могла выбраться, и свою так нескладно сложившуюся потом жизнь…

Да, все это далеко в прошлом. После этого она обрела наконец счастье, и ей казалось, что прошлое окончательно забыто. Но оно, оказывается, не ушло. Оно покоилось где-то на дне души и ждало какой-нибудь одной горькой капли, которая, вызвав бурную реакцию, заставила бы его выплеснуться через край. Этой каплей и явилась весть об отъезде Таруси. Он продает кофейню, чтобы развязать себе руки и оставить ее. Бросить снова в ту грязь, из которой он ее вытащил. Весь мир опять стал ей отвратителен. Своими слезами они изливала ненависть к окружающей ее лжи, в которой погряз весь мир, — к лживым словам, уверениям, клятвам, людским отношениям, так называемой дружбе, любви, мнимому домашнему благополучию, слепым страстям, для удовлетворения которых люди идут на любые ухищрения и даже подлость. Разве это не подлость, не вероломное коварство, когда мужчина, клявшийся тебе в любви, бежит от любящей женщины, сжигая за собой все мосты, чтобы искать где-то за тридевять земель новых греховных связей?..