Владимир Григорьев - Григорий Шелихов Страница 61

— Простите, ваше сиятельство, по-англицки малость разбираюсь, навык в странствованиях, а французскому — господский язык — не обучен, — проговорил Шелихов, опасаясь сказать что-нибудь невпопад на обращенное к нему чтение.

— Что же вы молчите, этакий… простодушный, — подосадовал Александр Романович на потерянное время. — Александр Николаевич опять о делах ваших пишет, напоминает о задуманной вами экспедиции для отыскания северного прохода из Сибири в Европу. — И, пробежав страницу глазами до конца, Воронцов строго спросил, обрывая чтение: — Откуда вы стали знакомы господину Радищеву, Григорий Иванович? И почему он о делах ваших осведомлен, хотя бы об этом полковнике Бентаме, с которым у вас какие-то недоразумения по корабельным делам были и который тем не менее желает вам и солдат отдать — своих… английских, конечно? — для каких-то завоеваний… Чего? Кому? Америке, что ли? Чем вы обидели полковника Бентама, Григорий Иванович, так обидели, что из-за него и брату моему, посланнику в Лондоне, огорчаться приходится?

— Виноват, ваше сиятельство, из Колымы в Архангельск дорогу сыскать не собрался, а по Америке из Восточного океана в Атлантический разыскать проход Баранову приказание дал… там оно легче… Что касается полковника Бентама… — Шелихов понял, что президента коммерц-коллегии более всего интересуют его встречи с полковником Бентамом.

От Бентама мореход чаще, чем от других иностранных соперников, выплывавших из просторов Великого океана, выслушивал за стаканом дружественно распиваемого грога предложения о переходе на службу английской короне. Бентам, ссылаясь якобы на банкротство, очень легко отказался от своих прав на совместно построенный в Охотске галиот и даже отдал в полное владение Шелихову корабль вместе с английским капитаном. Злоумышлял, англицская собака! Но Григорий Шелихов, — старого воробья на мякине не проведешь, — разгадал неладное, не дался в обман — корабль взял, а штурмана англицского, снабдив деньгами, на родину отправил.

— Было такое, ваше сиятельство, в океанском моем житье-бытье было, и на Алеутах и на американском берегу случалось… — неопределенно сказал Шелихов, объясняя недоразумение, возникшее вокруг корабля и снятия с него английского штурмана.

Григорий Иванович, описав обстоятельства и обстановку знакомства своего с Радищевым, не только рассказал обо всем, ничего не утаивая, вплоть до последующего разговора с Державиным в Петербурге, но и позволил себе пренебрежительно, весьма к месту и настроению слушателей, отозваться об отношении графа Зубова к Америке.

Небрежность Зубова, проявленная к защите российских владений против бентамовских солдат и коннектикутских карабинов бостонцев, как и предпочтительное отношение фаворита к планам завоевания Персии, вызвали сдержанную улыбку Воронцова и раскатистый хохот Ростопчина.

— Ха, ха, и воображает себя равным Питту и Гренвилю![45] Людям стократ умнее себя подает — ха-ха-ха! — два пальца… Приходится, конечно, мириться, но понять выбор ее величества трудно, — верноподданнически усумнился Ростопчин во вкусе самодержицы…

— Оставим это… частные дела потом, Федор Васильевич, и in a narrow circle,[46] — сказал осторожный Воронцов и спросил морехода, что-то обдумывая: — Вы сохранили дружбу с полковником Бентамом?

— Не подорожил, ваше сиятельство… Ловил он меня! В запрошлую осень приплывши в Охотское, привел меня в каюту, подал стакан рому, другой, а потом и начал — солдат сулит, и губернаторство, и еще… разное… Я пью… молчу… Он ключик показал, открыл сундук в углу, а в нем набито — билеты английские банковые, радужные, золото… «Все твое, говорит, если на нашу сторону перейдешь», а я ему — меня аж в груди ударило — я ему: «Деньгами, господин Бентам, не возьмешь — своими кур кормлю, а сундук подари… я его в гальюн[47] для «Святителей» — это корабль мой, ваше сиятельство, — приспособлю, матрозам… нужду оправлять». Он ко мне с кулаками было сунулся, но… — Григорий Иванович лениво ухмыльнулся при воспоминании о чем-то забавном, последовавшем за этим «но», и равнодушно выговорил: — Расстроилась дружба, ваше сиятельство!

Ростопчин, с молодости игравший на понимании русской «натуры», в этот раз, не выжидая отклика хозяина, неудержимо расхохотался. Снисходительная улыбка разгладила поднятые брови и прояснила взгляд Воронцова. До него не сразу дошло назначение, которое Шелихов придумал денежному сундуку полковника Бентама.

— «Для святителей приспособлю», ах, шельма! Вот она, находчивость русская, ваше сиятельство… хо-хо-хо! — грохотал Ростопчин, забывая недавнюю непочтительную по отношению к нему выходку морехода. — Воображаю англицскую рожу Бентама этого… полковника… ха-ха!.. матросам… нужду оправлять! Ах, ты…

Англия на самом деле, как уже отметил энглизированный русский вельможа, подобна собаке на сене, но президент коммерц-коллегии никак не мог одобрить столь явного посрамления законов приличия между джентльменами и торжества татарщины. Посади российского негоцианта за стол, он тебе и ноги… И все же этот человек, окрещенный Радищевым американским «roitelet»,[48] — человек обещающий, крупный человек, и дело, начатое им, имеет огромную будущность, если только есть у нас кому понять это… приласкать, обнадежить, помочь…

Александр Романович принял твердое решение вывести Шелихова на мировую сцену, а для этого прежде всего нужно Колумба русского научить ходить и с достоинством носить костюм, предназначенный ему историей.

— Видите ли, Григорий Иванович, — осторожно, подбирая слова, начал Воронцов, — я не хочу рассматривать ваше проникновение в Америку единственно как купеческую авантюру… Дело это большой государственной важности и чревато событиями, которых мы сейчас и предвидеть не можем. Мы должны признать, что положение наше, России — хочу я сказать, в Новом Свете очень трудное. Все козыри в руках партнеров, они это знают и усаживаются за стол без приглашения. От вас требуется…

— Жизнь готов отдать, ваше сиятельство! — с наивным жаром воскликнул мореход.

— Вот этого-то и нельзя допустить! Недоразумения вроде того, что было у вас с полковником Бентамом, подвергают именно самую жизнь вашу неожиданным случайностям. Случайностей же таких, к сожалению, в далеких и диких странах слишком много. Вы знаете, конечно, что существует такая Adventurers of England, trading into Hudson's Bay.[49]

Александр Романович, заметив промелькнувшее на лице Шелихова вместо ответа пренебрежительное выражение, подошел к мореходу и, положив руку на его плечо, продолжал доверительно тем же ровным, бесстрастным голосом:

— Я совершенно осведомлен о личности полковника Бентама… Корабль со шкипером Свифтом и шайкой его головорезов, столь добродушно уступленный вам Бентамом по случаю мнимого банкротства, если бы вы отправились на нем в Америку, легко мог стать вашим гробом, как и отряд бентамовских солдат, прими вы их под свое командование, был бы почетным эскортом в могилу… О, на службе этой торговой компании состоят решительные люди и отчаянные головы! Страшнее их только бостонский купец Астор,[50] освободивший восточную Америку от краснокожих…

— И это знаю, ваше сиятельство… Астор и у нас в соседях объявился — на реке, они ее Колумбией называют, выложил изрядное укрепление Асторию… Там хозяйничает его приказчик Бенсон, лихой китобоец и злой пират, с чином советника короля датского. Мы уже дважды их с наших промыслов гоняли…

— Авантюристическая компания, Григорий Иванович. Она может помириться и договориться с Астором и остальными бостонцами. Все они одним миром мазаны. Спят и во сне видят, как бы нас в море спихнуть. Что тут делать, и не придумаю… — печально, как бы с самим собою разговаривая, ронял Воронцов. — Государыня обременена годами и заботами… Чего не навязали ей безответственные люди! Если Зубову верить, шесть столиц России надобны… Царьград, Вена, Париж, Варшава… Не гляди, что свои Москва и Петербург не обстроены, а чужие в руках сильнейших европейских государей пребывают! На Париж калмыцкую конницу юноша безусый посылать вознамерился… Персию ему на блюде подай!.. Беда, если ералаш и шарады забивают голову человека, случаем поднявшегося до подножия престола, — он и земли под собой не видит!..

Воронцов терял присущую ему выдержку и спокойствие, когда вспоминал грандиозные и бесплодные фантастические планы «гениального ребенка» самодержицы.

— Где уже за химерами Америку заметить, догадаться два полка на новые границы выделить, флот послать, чтобы разбойников морских переловить… Пристало ли душу Александра Македонского на мелочи такие растрачивать! Семен Романович каждый месяц из Лондона мне о происках английских отписывает, а Уитворт в Петербурге Зубовым зубы заговаривает — на Париж натравливает… Чего легче в такой чехарде не то что Америку — голову потерять!