Нина Молева - А. Г. Орлов-Чесменский Страница 61

Курьер сказал: не камер-лакеи выносили — солдат наслали. Собрать только мне разрешили. На возы кидали. Рухлядь навалом, что подороже — в корзины.

За что? Как можно? Сколько лет вроде душа в душу жили. Слова недоброго от государыни не слыхали…

От государыни… Может, от того и простить не может, что все из орловских рук получила: престол, свободу, армию? Благодарить никто не любит. Благодетелей все ненавидят. Ей ли Орловы не благодетели! Чего не захочет, в момент сделают.

Вещи Гришины из апартаментов его дворцовых повыносили. Да что вещи! Караул с ружьями заряженными у дверей поставила — силы да характера орловского испугалась: а ну вернется, а ну силой ломиться к новому аманту станет.

Спросил об аманте — курьер смеяться принялся: вам бы, ваше сиятельство, и глядеть было бы не на что. Росточку маленького — государыне под стать. Субтильный — березовым прутиком переломишь. Кланяется все, кланяется, комплименты говорит. Вон оно чего Орловым не хватило. Мужланы они — Орловы! Подковы в кулаке гнут, кочережки узлом завязывают. Государыню императрицу на вытянутой руке удержат — не согнутся.

Прав был Бестужев: не ждать! После похорон государя сразу и под венец. Тайный, а все едино не разорвешь. Так бы и сделал, кабы о себе пошло. И попа сыскал. И в церкву хоть верхом на коне увез. Пока всего боялась, страх в душе имела.

Грише уступил. А Гриша что: как изволите, государыня? Вот тебе и изволила. Поговорить не могла. Все втихаря, все за спиной. Поди, с десятью советниками все оговорила. Она это любит — советоваться, а потом все равно по-своему действовать. От Орловых все избавиться рады. Княгиня Дашкова одна с ненавистью не крылась, другие — пуд соли съешь, не разберешь.

Как пса старого, за порог выкинула! Гриша, как наш гонец до Фокшан добрался, все кинул — в столицу полетел. Да что проку — ко дворцу на пушечный выстрел не пустили. Сначала говорить стали, государыня, мол, за Фокшаны гневаться изволит, что никакого договора с турками не выходит. Гриша аудиенции требовал, Аннушка в тайности сообщила: отговорки все, в апартаментах орловских уж которую неделю корнет Васильчиков поселился. Солдаты с оружиями милого стерегут. Кому рассказать — не поверят. Амант под ружьем!

Известно, арест золотой: что ни день, государыня корнета золотишком дарить стала. От нее без подарочка в руках никогда не уходит. Потом в апартаментах своих все раскладывает — любуется. Чуть что благодарить кидается, ручки целует.

Так-то, Григорий-богатырь, а ты силу да удаль свою молодецкую показывай, покуда ее императорское величество пасторали с аркадским своим пастушком разыгрывать станет. В ее-то годы! Кто б подумать мог: тринадцати лет как не бывало!

Что делать, что делать… Флот бросить, в Петербург мчаться? Много ли там навоюешь! Осадой Зимний дворец брать? Так ее полководцы оборону займут.

Нет, флот бросать нельзя. Только не флот. Он сила. Без него с ее императорским величеством не договоришься. А договариваться надо. Еще как надо. Неровен час — все земли да дворцы отберет, новому аманту подарит. Что, не бывало такого в державах европейских? Еще как бывало!

А, может, и Гриша тут не без греха. Аннушка намекала. Верно, давно намекала. Государыня, мол, к слову иной раз скажет: нет в Грише былой преданности. Усердие не то. И еще — Катенька Зиновьева государыне как бельмо в глазу. Попрекала ведь.

Или помог кто? Донес? Гриша не поостерегся? Простоват он, ох, простоват. Крыться ни с чем не может. Потому и не взяли его тогда в Ропшу. Государыня обидно так о нем говорила: мол, овечье у него сердце, а душа льва. Басню целую о братце сочинила.

Ехать в Петербург нельзя. И себя выдавать тоже. Принцессой Елизаветой поинтересоваться. Кто знает, где у человека судьба. Отыскать ее. Разведать. Может, и встретиться.

Разузнать через Ивана Ивановича Шувалова. Он всегда неподалеку от нее. Вот сейчас племянник его, князь Федор Голицын, сюда в Тоскану приехал. С ним и сдружиться неплохо. Молод, значит, не так, как дядюшка, опаслив. Вот и разберемся, государыня, что к чему. К какому престолу дорога короче да надежней. Пока выбор в моих руках.

ПАРИЖ

Дом Семена Нарышкина

С. К. Нарышкин, Дидро

— Так что же, вы приняли наконец решение, Дидро?

— О поездке в Петербург?

— Конечно. Вы так долго колеблетесь, будто не способны вообще покинуть пределы Парижа.

— Но, дорогой князь, я и в самом деле не путешественник. Меня не манят чужие страны, и я никогда не чувствовал в себе влечения к географии.

— Бог с ней, с географией, вас ждут ваши друзья и поклонники. Даже будучи полным эгоистом — а вы таковым не являетесь! — нельзя не подумать о них.

— Мои поклонники! Это лестное преувеличение — не более. Другое дело — императрица.

— Поверьте, ее императорское величество выражает мысли и чувства нашего общества. Такова удивительнейшая способность Великой Екатерины. Но если бы даже речь шла об одной государыне, неужели ее дружбы не достаточно для того, чтобы пуститься в путь?

— Но Петербург — это так далеко!

— Разве мало русских вы видите в Париже? И все они проделывают этот путь по многу раз в своей жизни.

— Их привычки приобретены на просторах России, мне же не слишком много доводилось ездить даже по Франции. Поверьте, князь, по-настоящему я хорошо себя чувствую только на парижских мостовых и в стенах парижских салонов. Даже загородная жизнь мне наскучивает очень быстро, и я стремлюсь опять к своим книгам, к своему бюро — только они и способны дарить мне настоящее счастье.

— Вы отвлекаетесь от моего вопроса, Дидро. Между тем я ведь тоже обязан отчетом ее императорскому величеству и использовал уже, кажется, все мыслимые и немыслимые доводы, чтобы оправдывать ваши бесконечные оттяжки.

— О, я чувствую, как использую вашу дружбу, князь.

— Только не надейтесь до бесконечности использовать мою снисходительность. Поверьте, Дидро, я думаю не столько о собственных огорчениях — в конце концов, я не дорожу службой — сколько о ваших перспективах. Без поездки в Петербург вам трудно будет пользоваться милостями ее императорского величества.

— Вы хотите напомнить, скольким я обязан Великой Екатерине? Поверьте, в этом нет нужды — моя благодарность вашей монархине умрет только вместе со мной.

— Я выдам вашу тайну, Дидро, если скажу, что вас что-то смущает в отношениях с государыней? Доверьтесь мне. Я легко сумею объяснить любое недоразумение, я абсолютно уверен.

— Князь! Какие сомнения мог бы испытывать я, простой смертный, в отношении небожительницы? Удивляюсь, как подобная идея могла прийти вам в голову.

— Дидро, ваша ловкость неподражаема, и тем не менее я думаю, все дело в письмах вашего друга Фальконе. Он недоволен ходом работ над памятником Петру Великому, не правда ли? Или ожидал совсем иного отношения со стороны императрицы? Ну же, мой друг, решайтесь на откровенность!

— Дело не в одном Фальконе. Мы вместе с императрицей обсуждали в письмах идею памятника Великому Петру, и у нас не было разногласий.

— Так в чем же дело?

— В тех мелочных придирках, которые в конечном счете ничего не оставляют от нашей идеи. Фальконе, естественно, не соглашается, но это стоит ему стольких нервов и бессонных ночей!

— Разве эти придирки исходят от императрицы?

— Как бы я смел назвать придирками замечания ее императорского величества!

— А если не императрицы, то кого же?

— Господина Бецкого. Все дело в том, что со времени своего приезда в Петербург Фальконе не может добиться аудиенции у ее императорского величества. Господин Бецкой оказался его единственным начальником и верховным судьей.

— Вот видите!

— Что же здесь видеть? То, что ее императорское величество после стольких авансов попросту пренебрегает художником, которого сама же пригласила для работы?

— Дидро, помилуйте, о каком пренебрежении может идти речь? Это естественно, что государыня занята множеством государственных дел.

— Но она находила время для переписки с Фальконе, пока он был в Париже. Наконец, можно лишить меня счастья получить лишнее письмо от ее императорского величества, лишь бы достойно решить судьбу монумента, по которому потомки будут вспоминать правление Екатерины. Наконец, — и Фальконе это знает наверняка — ее императорское величество все вечера проводит за карточной игрой. Так о каком же отсутствии времени вы говорите, князь?

— Мой дорогой, вы забываете, что скипетр и порфира налагают определенные обязательства. Государыня не считает возможным нарушать придворный протокол, тем более, что та же карточная игра дает великолепную возможность для самых серьезных разговоров и с собственными сановниками, и с иностранными дипломатами. Неужели вы думаете, что Великая Екатерина тратит время на собственные удовольствия? Я удивляюсь вам, Дидро! Вас может извинить только ваша удаленность от придворной жизни.