Константин Седых - Отчий край Страница 62

– Здорово, Улыбин! – обрадованный неожиданной встречей, закричал Косякович. – Откуда ты тут взялся? Я слышал, что тебя на Ононе стоять оставили, а ты по Чите слоняешься.

– Перебросили нас вчера на Песчанку.

– А сейчас откуда?

– Из штаба НРА, от Острякова.

– Ну и как? Оставили командиром, или тоже по шапке дали?

– По шапке. Учиться, говорят, пойдешь.

– Вот и мне то же самое сказали. А как в моем возрасте учиться? Да я одну таблицу умножения, хоть на куски меня режь, не выучу. Она у меня еще в детстве охоту к ученью отбила, а теперь и подавно. Выходит, надо мне домой подаваться. А что я там буду делать? Ни избы, ни хозяйства не осталось. Там у меня только больная баба да голодные ребятишки. Придется, должно быть, в работники или сторожа идти. Как был, выходит, Косякович голью перекатной, так и останется. За что же я тогда, Улыбин, воевал? За что шесть лет лоб под пули подставлял?

– Врешь, знаешь, за что головой рисковал, – усмехнулся Роман. – Не прикидывайся глупым.

– Я не прикидываюсь, я правду говорю. Раньше знал, а теперь ни черта не понимаю. Подсунули нам вместо советской власти какой-то буфер, министров над нами поставили. Как думаешь, всерьез это затеяли?

– Конечно, всерьез. Только буфер этот ненадолго.

– Ну, это вилами на воде писано. Ты вот походи по городу да посмотри, что здесь творится. Здесь, брат, появились на божий свет такие партии, о которых мы и думать забыли. Я здесь одних центральных комитетов этих партий чуть не дюжину насчитал. А всем им советская власть поперек горла стоит. Дадут им волю, и все они на старый лад повернут. До того они нас доведут, что царя себе выбирать заставят. Раскатать бы их всех к такой матери, чтобы и не воняло ими.

– Брось горячку пороть, товарищ Косякович. Надо пожить да посмотреть, что дальше будет. По-моему, Ленин зря бы на этот буфер не согласился. Он побольше нашего знает, подальше видит.

– Согласиться он согласился, это верно. А только откуда нам знать, что все здесь делается, как Ленин думал?

– Ну, ладно, Петр Ильич. Рад был повидаться с тобой, а теперь извини. Некогда мне. Надо на Песчанку возвращаться.

– Нет, ты постой, постой. Чего же так-то? Поговорим давай.

– Да ведь холодно. У меня уже ноги замерзли.

– А мы давай в ресторан зайдем, обогреемся. Вина тут хоть залейся. Были бы деньги.

– Нет у меня, Петр Ильич, ни копейки.

– Зато у меня есть. Мне вчера по случаю отставки сто рублей золотом отвалили. Вспрыснуть встречу есть на что. Пойдем!

Но Роман наотрез отказался и пошел разыскивать Софийскую улицу, где жил Василий Андреевич.

2

Через полчаса Роман стоял на крыльце двухэтажного каменного особняка на Софийской и стучал в обитую кошмой и клеенкой дверь. О том, что в этом доме звонят, а не стучат, он и не подозревал. Веселое нетерпение одолевало его. Он прислушивался к тишине за дверью, поминутно прихорашивался и размышлял о том, как удивит и обрадует своим неожиданным появлением дядю. Василия Андреевича он по-настоящему любил, гордился своим родством и дружбой с ним, считался с его мнением во всяком деле. И он не сомневался, что дядя встретит его приветливо и радушно, как всегда.

За дверью послышались неторопливые шаркающие шаги. Роман выпрямился, приосанился. Дверь открыла седая, симпатичная на вид и опрятно одетая женщина в накинутом на плечи сером шерстяном полушалке.

– Здравствуйте! – поклонился ей Роман. – Прошу прощения за беспокойство. Василий Андреевич Улыбин здесь проживает?

– Здесь, здесь. Проходите.

– Он дома сейчас?

– Дома, дома. Только у него, кажется, гости, – сказала женщина.

Не придав значения ее словам, Роман самоуверенно бросил:

– Это ничего, уважаемая. Меня он не выгонит… Как к нему пройти?

– Вон туда, – показала женщина в конец широкого и довольно длинного коридора. – Живет он в последней комнате справа. Вы, пожалуйста, постучитесь к нему, – предупредила она еще раз и скрылась в дверях своей комнаты.

Стены в коридоре аршина на два от пола были выкрашены бледно-зеленой масляной краской, а вверху аккуратно выбелены. Слегка скрипевший под ногами пол покрывал цветной, тускло поблескивающий линолеум. Под потолком горели лампочки в белых колпаках. По обе стороны коридора простенки чередовались с высокими голубыми дверями. Двери блестели ручками желтой меди, фигурными накладками замочных скважин. «Богатый дом, – шел и думал Роман. – Жил, видно, здесь настоящий буржуй. В коридоре и то не полы, а загляденье».

В комнате Василия Андреевича было темно и тихо. Роман в нерешительности остановился перед дверью, над которой было сделано неширокое окошко с тремя цветными стеклами: красным, зеленым и синим. Он переступил с ноги на ногу, заломил покруче папаху на голове и, подстегивая себя, подумал: «Эх, была не была! Не чужой же я ему. Если и разбужу – не рассердится», – и постучал решительно и настойчиво.

– Кто там? – услыхал он немного спустя голос дяди, прозвучавший растерянно и раздраженно.

– Командир Одиннадцатого полка Улыбин-младший! – озорно отрапортовал Роман и пристукнул каблуками.

– Сейчас, сейчас! Подожди минутку, – поспешно, теперь уже с явным замешательством отозвался дядя.

«Что с ним такое деется? – соображал, недоумевая, Роман, слыша за дверью его торопливую и растерянную возню, топот босых ног и грохот опрокинутого стула. – Неужели он того?.. Седина в голову, а бес в ребро».

Но Роман и не подумал уйти. Жгучее любопытство овладело им. Вез всякого угрызения совести стоял он и ждал, когда распахнется перед ним дверь и приоткроется завеса тайны над теперешней жизнью в прошлом сурового подвижника.

Наконец в замочной скважине дважды звякнул и повернулся ключ. Но дверь не распахнулась, а лишь осторожно приоткрылась. В ней появился, красный от смущения, с растрепанными волосами Василий Андреевич. Он был в накинутой наспех шинели и в каких-то смешных туфлях из овчины, похожих на бабьи чирки.

– Здорово, орел! – не глядя на Романа, угрюмо и нелюбезно буркнул он и шагнул из комнаты в коридор, поспешно прикрыв за собой дверь, в которую попытался было заглянуть весело настроенный, но все же растерявшийся от такого приема Роман. – Откуда ты взялся, как снег на голову? – ткнув его слегка кулаком в живот, сердито спросил дядя.

– Что это ты меня так встречаешь? – улыбнулся Роман. – Разве я не вовремя пришел?

– Не вовремя, брат, не вовремя. Рад тебя видеть живым-здоровым. Но извини, в комнату ко мне пока нельзя.

– Ну, прямо не узнаю тебя сегодня, старик! – продолжал посмеиваться Роман. – Уж не разводишь ли ты с кем-нибудь шуры-муры?

– Тише ты, тише! – яростно напустился на него Василий Андреевич. – Перестань зубы скалить. Всяким шуткам надо знать место и меру… Давай пройдем лучше на кухню. Там я тебе все объясню, как мужчина мужчине. Ты же не маленький, должен понять, – и тут голос дяди прозвучал виновато и растерянно.

На кухне, усадив Романа на табурет, а сам усевшись на другой, он, раздражаясь все больше, спросил:

– Ну, чего ты на меня уставился, как черт на грешника? Чего, я спрашиваю тебя?

– Ничего я не уставился. Гляжу обыкновенно и жду, что ты мне скажешь, – отвечал лукаво и смиренно Роман. И это сдобренное ехидством смирение больше всего расстроило дядю.

Поборов неловкость, он положил руку на плечо Романа и строго сказал:

– Все это дело житейское. Стыдиться и краснеть тут нечего. Но черт тебя угораздил прийти в такой момент, что я в самом деле сперва не на Шутку смутился и растерялся. Ты стучишь, как бешеный, а у меня в комнате женщина. И, конечно, я занимался с ней не политграмотой. Ясно тебе?

Роман сделал удивленное лицо, потом нараспев протянул:

– Вот это да! Надо же было мне заявиться не раньше и не позже. Никогда не прощу себе этого… Может, мне лучше уйти? – улыбнулся он сочувственно и понимающе.

Василию Андреевичу его усмешка не понравилась. Она показалась ему обидной и он поспешил прикрикнуть:

– Раз пришел, сиди. Сиди и слушай, что я скажу… Это у меня не баловство какое-нибудь. Тут дело другое. Серьезное и настоящее. Мы с этой женщиной знакомы с восемнадцатого года. Сначала я на нее смотрел как на товарища, но в девятнадцатом, когда она снова пришла к нам, я понял, что она мне очень дорога. На взаимность я не надеялся и долго ничего не говорил ей о своем чувстве. Месяца два тому назад мы встретились с ней здесь, в Чите, и тогда оказалось, что все мои страхи напрасны. Она призналась, что любит меня. Об этом она мне сказала вчера. Сегодня мы уже договорились с ней, что поженимся, и она впервые осталась здесь. Одним словом. Роман, я счастлив сегодня, как самый последний дурак.

– Вот и хорошо! – устыдился за свое поведение теперь уже искренне обрадованный Роман. – Давно тебе пора жениться. От всей души поздравляю тебя. Ведь ты не старик и не урод, чтобы в холостяках ходить.