Владислав Бахревский - Ярополк Страница 62

– Рая пешком не выходишь! – снова рассердился молодой монах. – Святой отец наш Ефрем Сирин указал место Рая в океане, на дивном острове.

Старец возразил:

– Рай – слово персидское. Оно означает не остров, не обширную землю, а сад. Река Геон или Тихон – это египетский Нил, который берет свое начало в Индии. Фисон, стало быть, надо искать в Индии. И это не что иное, как Ганг… Мой учитель, Царство ему Небесное, полагал, что место Рая на острове Цейлон.

– Река Фисон – это Истр, иначе Дунай! – быстро возразил один из юношей.

– И спор снова стал бессмысленным! – засмеялся монах с оттопыренными ушами. – Прежнего Рая уже не будет! Верующие во Христе обретут свой Рай. Не на Востоке, не на Юге или Севере, а в будущем, которое последует сразу же за Страшным Судом. Тот будущий Рай есть наследие нетленное, непорочное и вовеки не отпадающее.

Баян слушал спор затая дыхание. Но рев и шум толпы стал заглушать слова.

– На ипподром все ринулись! – кричал юноша старцу на ухо. – Да, да! О хлебе забыли! Побежали вкусить зрелища!

Баян окинул взглядом улицу, колоннаду и что было сил помчался к ипподрому, поскорее слиться с толпой. На ипподроме будет василевс, а значит, и его охрана.

Ипподром занимал центр города. Одним крылом он примыкал к Большому дворцу, а южная его часть, не уместившаяся на холме, была сложена из огромных тесаных камней.

Построил ипподром император Септимий Север еще в III веке. Это была копия великого римского цирка. Несколько уменьшенная, но ненамного, в длину ипподром простирался более чем на четыреста метров. Каменные ярусы возвышались громадой. Их было сорок.

Прежде всего Баян увидел обелиск египетского владыки Тутмоса III. Этот розоватый гранит был поставлен на огромные каменные блоки, украшенные множеством сцен: поклонение послов, состязание колесниц, танцы… Обелиск вывез из Египта василевс Феодосии Великий, но украшен ипподром был святым Константином Августом.

Вокруг ипподрома, лицом к зрителям, стояли солдаты. Баян шел в толпе, разглядывая солдат.

– Простен! – узнал он. – Простен!

Простен увидел Баяна, но строя не покинул.

– Садись где-нибудь здесь, чтоб я видел тебя. Твой отец Знич сегодня в Вуколеоне. Отсюда пойдем вместе.

– Я буду смотреть на тебя, чтоб не потерять.

Солдаты улыбались.

– Ты погляди на арену, потешься. Мы сами за тобой присмотрим, – пообещал варяг Шихберн.

Баян поднялся сначала на второй ярус, а потом повыше, на пятый. Увидел арену, пересеченную каменным постаментом, невысоким, но довольно широким. По всему этому постаменту стояли статуи: императоров, возничих, древних богов и богинь. Здесь была римская волчица и другие звери, птицы и даже змеи.

Над ареной, над центральными дверями, откуда пускали колесницы, застыла четверка бронзовых коней. Кони мчались, оставаясь на месте.

У Баяна даже голова закружилась. Облака текли под копыта, и казалось, кони уже пересилили свою тяжкую неподвижность и мчатся над ареной прямо на ярусы.

Появился василевс, представление началось под вопль и рев шестидесяти тысяч глоток. Столько народу, собравшегося воедино, Баян еще не видел.

– Жирафы! Жирафы! – кричали соседи ипподромного новичка, указывая на арену.

Баян увидел невероятных зверей. Высоко над землею уши, рожки, огромные глаза, все это на бесконечно длинной пятнистой шее, а сам зверь тоже очень высокий, пятнистый, на ножках-ходулях.

Прогнали по клеткам медведей: матерых, пестунов и совсем еще медвежат.

Сотрясая воздух ревом, прошествовал, негодуя на людей, огромный лев с черно-рыжей гривой. Крадучись прошли, скаля розовые пасти, черные пантеры.

И вот клетки быстро собрали, глашатаи объявили:

– Русский зверь с Хазарского моря!

На арену выкатили две бочки с водой, соединили бочки помостом, и хозяин выгнал из одной бочки темное чудище.

Это был тюлень, доставленный в подарок василевсу на русском корабле. Тюлень прошлепал ластами по помосту, повернул усатую морду к зрителям, взревел и ухнул в другую бочку.

– Хле-е-е-ба! – взлетел над трибунами истошный крик.

– Хлеба! Хлеба! Хлеба! – подхватила вопль голубая, а потом и зеленая трибуны.

На арену выскочила двухголовая корова, она была на веревке, а веревка в руках женщины ростом с двух мужчин. Женщина по пояс была обнажена, для того, видно, чтобы удивить зрителей пудовыми шарами грудей.

– Хле-е-е-ба! – снова пронзил небо мучительный, надсадный крик.

Василевс гневно взмахнул рукой: арену очистили и пустили четыре колесницы – красную, белую, зеленую и голубую.

Был второй заезд, третий, но народ вопил: «Хлеба!», нисколько не интересуясь лошадьми и мастерством возничих.

Тогда василевс снова подал условный сигнал. И вот на арену выехали два отряда. Один был одет варварами, другой в тяжелую сверкающую броню: ромеи катафракты[95]. Отряды стали по сторонам арены, а на середину выехали печенеги. Мчась по кругу, они ныряли под брюхо лошадей, скакали стоя, спрыгивали, бежали рядом с конями и вдруг втроем разом оказывались на одной лошади.

Печенегов сменили руссы и болгары. Показывали дикарский бой на палицах.

Кто-то на зеленой трибуне крикнул, может быть, только из озорства:

– Хлеба!

– Хлеба! – завопили трибуны, но их крик утонул в топоте копыт.

Варвары и ромеи сошлись в показательном конном сражении. Иные из воинов мчались по краю арены, потрясая дротиками, словно бы угрожая зеленой и голубой трибунам.

– Я вас все-таки уйму! – сказал Никифор и послал на арену сидящих на его трибуне солдат, чтоб показали учебный бой на настоящих мечах.

Блеск и звон мечей сначала ошеломили трибуны, но потом поднялись крики ужаса и протеста, и тогда стоявшие вдоль ипподрома славяне, руссы и варяги тоже обнажили мечи.

Народ побежал с трибун прочь, сбивая и топча слабых и замешкавшихся. Люди гибли от тесноты, а наемники-армяне, охранявшие выходы с ипподрома, пытаясь остановить толпу, навести порядок, только усугубили несчастье.

Зато теперь было на ком выместить гнев и боль. Родственники погибших на ипподроме, вооружась чем попало, кинулись бить армян. На защиту семей пришли армяне-воины, составлявшие гарнизон Константинополя.

Баян спасся, но толпа увлекла его к Босфору, и он вместе с другими переплыл в лодке на азиатский берег.

На следующий день было Вознесение Господне. Праздник пришелся на 9 мая. Василевс Никифор совершил, по обычаю, как пишет в своей «Истории» его современник Лев Диакон[96], «шествие за стены, к так называемой Пиги (там был построен храм удивительной красоты в честь Богородицы)… А к вечеру, когда государь возвращался во дворец, жители Византии открыто поносили его. И одна женщина со своей дочерью дошла до такого безумия, что, наклонившись с крыши дома, бросала в повелителя камни… Я видел, как василевс Никифор шагом проезжал на коне по городу, невозмутимо снося жестокие оскорбления и соблюдая присутствие духа, как будто не происходит ничего необычайного… Удивляло спокойствие этого человека, сохранившего бесстрашие и благородство при самых ужасных обстоятельствах».

Спокойствие Никифора было еще одной его ложью. Он никого не простил, но, не имея возможности убить всех, указал на женщину и на ее дочь, кидавших в него камни. Несчастных схватили. Повели не на площадь Быка, где преступников сжигали в металлической полости огромной статуи быка, а переправили на азиатский берег Босфора, в пригород Анарату, и сожгли на костре.

Среди солдат, смотревших за порядком, Баян увидел варяга Шихберна. Шихберн и доставил отрока к его отцу.

Песня о лебеди

Калокир сдержал перед Александрой слово. За день до отплытия в далекий Киев он привел в дом дуки Константина сладкоголосого Баяна и его отца, сурового воина Уриила.

Василевс ушел в поход в Сирию, а Калокир должен был отплыть еще неделю назад, но на Понт Эвксинский обрушились восточные ветры, и буря на море была столь опасной, что корабли не выпускали из гавани.

Баян пришел с гуслями. Он сидел возле отца – точная его копия – и быстрыми умными глазами разглядывал убранство зала: вазы, статуи, и было видно – запоминает.

Собравшиеся гости пожелали слушать отрока еще до пира. Баян спел кондак преподобного Романа Сладкопевца на Воскресение Господа – последнее, что он успел разучить:

Услышав притчу Христа из Евангелия,о которой Лука повествует,Не будем считать ее чем-то незначащим,но с верою исследуем,Кто эта женщина и что суть драхмы,И что есть та драхма, которую она потерялаИ прилежно ищет, зажегши в светильнике светИ подметя весь свой дом. Найдя же ее,созывает соседок:«Придите, со мною порадуйтесь, я нашла то,что потеряла».Ныне же мы помолимся Христу, глаголя:«Господи, Ты освяти наши души, ибо Ты —Свет, Жизнь и Воскресение».

Выслушав кондак, гости просили Баяна исполнить песнопения, какие он пел кагану Хазарии, а потом и языческие гимны.