Вячеслав Софронов - Кучум Страница 65

— Уже поговорили, — Алей вскочил на ноги и, шагнув к выходу, приостановился. — Я не буду передавать отцу о нашем разговоре. Но видеть тебя больше не желаю. Отец правильно поступил, удалив тебя из Кашлыка. Сиди и дальше здесь, детей нянчи! Лучше бы я не приезжал к тебе! Прощай…

— Подожди, выслушай меня. Ты не знаешь всего.

Князь Сейдяк сын нашей тетки, сестры твоего отца. Значит, он брат нам…

— И что из этого? Он мечтает занять ханский холм, но пока я жив, не бывать тому!

— Хорошо. Мне нечего больше сказать. Прощай… — Мухамед-Кул тоже поднялся и холодно посмотрел на Алея. А тот, ничего не сказав, щелкнул нагайкой и, не оборачиваясь, зашагал, широко ступая, к открытым воротам, где его поджидали нукеры.

ПОЗНАНИЕ ОТМЩЕНИЯ

Ногайский властелин Урус-хан провожал московского посланника Василия Пелепелицына, что пробыл у него в Сарайчике несколько месяцев. Посол пристрастился пить кумыс, есть полусырую баранину, выезжать на охоту с ручными беркутами и не скрывал, что это ему по вкусу. Он охотно оставался в своем шатре с молоденькими ногайскими девушками, которых Урус-хан, как гостеприимный хозяин, каждый день отправлял послу. От вольготной жизни московский посланник заметно посвежел, потерял половину солидности, подзагорел, и глаза его засветились юношеским блеском, довольная улыбка не сходила с бородатого лица. Ему совсем не хотелось покидать ногайские пределы и возвращаться обратно в Москву, выслушивать раздраженные оклики бояр, отписывать челобитные, сидеть долгими вечерами за одним столом с дородной супругой, постоянно жалующейся на плохое самочувствие, проливающей слезы по каждому пустяку.

И вот приходится возвращаться, поскольку царь Иван Васильевич, верно, и без того заждался вестей из Ногайской Орды и, не приведи Господь, подумает что-то худое о его, Пелепелицына, долгой отлучке.

Урус-хан направил с ним к царю своего посланца и триста конников охраны. Сам он тоже был в седле, чтоб проводить высокого гостя до ближайшего кургана, как того требовали приличия.

— Приезжай еще, бачка Василий, — широко улыбнулся хан послу. — Поди, девки хороши были?

— Хороши, хан, весьма хороши, — засмеялся довольный Пелепелицын.

— И кумыс хорош? И барашек хорош? — не унимался гостеприимный Урус-хан. — Пусть сам царь едет. Встретим, угостим… Скажи ему.

— Непременно скажу, достопочтенный хан. Доехав до одинокого кургана, находившегося в нескольких поприщах от Сарайчика, троекратно по русскому обычаю обнялись. Урус-хан со своей свитой остался посреди степи и долгим взглядом провожал удаляющихся в клубах пыли всадников. Хан долго глядел им вслед, а потом сказал негромко, ни к кому не обращаясь:

— Хитер русский царь, однако… Ох, хитер. Решил меня, великого хана, подарками задобрить, чтоб я на Москву не пошел. Ладно, пока повременим, а там видно будет. Москве от меня не убежать, — и, хлестнув коня нагайкой, поскакал обратно.

Через несколько дней пути Василий Пелепелицын, уже изрядно подуставший от непрерывной тряски в седле, в сопровождении ногайской охраны подъезжал к реке Самаре. Несколько человек отправились искать брод, а он улегся на пожухлую траву и, прикрыв глаза, думал, о чем же будет говорить царю. Хан Урус не зря возил его по своим кочевьям, показывая число своих нукеров. Не зря в разговоре сочувствовал им, русским, что были биты и поляками, и шведами за последний год неоднократно. Даже предлагал свою помощь. Само собой за хорошую плату. Намекал, что русские казаки грабят его, а потом укрываются вблизи своих городков, что с трудом удерживает горячие головы, требующие решительного набега на Русь, на Москву, чтоб посчитаться за все нанесенные обиды. Пелепелицын хорошо понимал, к чему сводятся подобные разговоры: Урус-хан пытался уклониться от очередной уплаты ясака, который обязался сам же посылать в Москву после разгрома казаками Сарайчика.

Обо всем этом и предстояло доложить царю, да так, чтоб он видел усердие самого Пелепелицына, плоды его побед в непростых переговорах с ногайским ханом. В зависимости от того, как он подаст результаты своей поездки, и надо ожидать царской милости или… опалы. Не дай Бог, ногайцы решатся на набег — и все. Царю не объяснишь, что он буквально ковром стелился перед Урус-ханом, обещал ему горы подарков, намекал на кары, последующие с русской стороны в случае набега. Иван Васильевич просто не будет его слушать, а лишь моргнет — и окажется он в пыточном застенке, а ежели и выйдет оттуда живым, то дорога к царскому двору заказана будет на веки вечные.

От подобных мыслей мурашки поползли по коже у посла, и он зябко пошевелился, раскрыл глаза и вздрогнул от неожиданности. Над ним стоял ногайский юзбаша и пристально смотрел в лицо.

— Думал, спишь, бачка, — ухмыляясь, заговорил тот, — переправу нашли нукеры. Аида, едем, а то скоро темно совсем будет.

— Хорошо, хорошо, едем. — Пелепелицын, покряхтывая, поднялся, но глянув на ногайца повнимательнее, заметил растерянность того. — Что еще случилось? Говори!

— Однако, на той стороне следов много…

— И что? Может, ваши же табун гнали.

— Мы своих коней не куем, а там следы с подковами.

— Ну, мало ли, кто мог быть на переправе. Купцы, может. Давно были?

— День, другой… Шибко недавно будет.

— Ладно, не здесь же нам оставаться. Едем.

Ногайцы тесно сгрудились у переправы, прикрывшись круглыми щитами, и поглядывали на посла, словно ища у него защиты.

"Ага, черти узкоглазые, — злорадно подумал он, — приутихли, испужались, как только русским духом запахло. Так вам и надо…"

Растянувшись узкой цепью, ногайцы начали переправляться вброд. Кони, настороженно фыркая, выискивали копытом твердый участок и медленно, шаг за шагом, брели к противоположному берегу неширокой реки. Когда уже половина отряда, отряхиваясь от воды, выбралась на крутой речной откос, то из прибрежных кустов неожиданно послышался пронзительный свист и враз бухнуло несколько ружейных выстрелов. Дико заржали ногайские кони, закричали всадники, понеслись в разные стороны от переправы.

Пелепелицын, разинув рот от удивления, увидел, как на ногайцев налетели около полусотни казаков с поднятыми саблями и с диким гиканьем начали крушить тех.

Юзбаша, оказавшийся рядом с Пелепелицыным, что-то громко кричал на своем языке, махал рукой, приказывая нукерам вернуться обратно к своим. Те стали разворачивать коней, не торопясь возвращаться, с ужасом наблюдая, как гибнут их соплеменники на другой стороне реки.

Но тут за их спинами раздался свист и, обернувшись назад, Пелепелицын увидел, как на них несутся невесть откуда взявшиеся еще с полсотни казаков. Он что-то закричал, не помня себя, но казаки уже врубились в передние ряды, зло матерясь и круша одного за другим растерявшихся вконец ногайцев. Только юзбаша сумел собрать вокруг себя десятка два нукеров, и они поскакали вдоль берега, уходя в спасительную степь.

К Пелепелицыну пробился казак с тонким лицом, с выбившимся из-под мохнатой шапки льняным чубом. Он занес было над ним саблю, но посол громко крикнул:

— Сдурел что ли, песий сын?! Своих не узнаешь?!

— Русский, никак? — Рука казака замерла на излете, и он громко захохотал. — Ребята, купчину заловили!

— Сам ты купчина, — брызгая слюной, Пелепелицын торопливо вытаскивал из притороченной у седла сумы грамоту Урус-хана к московскому царю. — Посол я царский. От хана ногайского еду. И ногаи, которых вы порубили, меня охраняли.

— Видать, хорошо охраняли, коль, как зайцы, в разные стороны наутек кинулись.

— Да знаете ли вы, что вам царь сделает за смертоубийство такое? Он вас всех повелит на кол посадить, головы порубит… — Пелепелицын захлебывался в бессильной злобе, думая, что теперь все его переговоры пойдут прахом, когда Урус-хан узнает о нападении.

— Царь далеко, а мы вот где… Рядышком… — К ним подъехали еще несколько казаков, с интересом разглядывая царского посла. — Ты бы, боярин, или как тебя там, попридержал язычок, а то нам и укоротить его недолго.

— А ты, кто таков? — Пелепелицын уставился на щуплого казака с хищной улыбкой, пощипывающего длинный ус.

— Богдан Барбоша. Может, слыхал о таком? А вот есаул мой, Иван Кольцо. Вижу, слыхал про нас… Как же… Нас и на Дону, и на Волге, и Урус-хан твой — все знают.

— Да понимаете ли вы, что наделали?! — Пелепелицын сгоряча сплюнул на землю. — Теперь ногаи соберутся всем миром и на вас навалятся…

— Уже навалились, — опять показал в усмешке гнилые желтые зубы Барбоша и указал на валявшихся у реки порубленных ногайцев. Остальные стояли толпой, сбившись в кучки, побросав оружие, и со страхом глядели на казаков. — Мы их всегда били и бить будем. Так и царю передай. Пущай не сомневается.

Пелепелицын бросил взгляд на противоположный берег. И там затих бой, казаки стаскивали в одно место оружие, отобранное у ногайцев, вязали им руки тонкими короткими ремешками, подталкивая в спины, собирали вместе.