Вячеслав Шишков - Угрюм-река Страница 66

— Завтра утречком придется череп вскрыть, пулю вынуть, — приказал следователь фельдшеру Спиглазову, заменявшему врача.

Учитель обратил внимание следователя на валявшийся пыж.

— Знаю, знаю, — поморщился следователь: легонько вскрикнув и хватаясь за поясницу, он нагнулся, поднял бумажную пробку, внимательно осмотрел ее и стал осторожно развертывать. — Удивительно, как пыж мог влететь сюда. Очевидно.., туго сидел в стволе…

Желтое, сухое лицо учителя покрылось пятнами.

— Газета, — сказал следователь, — оторванный угол от газеты. Урядник! Кто выписывает «Русское слово»?

— Громовы! — с радостной готовностью прокричал учитель.

— Так точно, господин следователь, Громовы! — учтиво стукнул урядник каблук в каблук.

Следователь записал: «Уголок газеты».

Пошли к Громовым. Дорогой один из крестьян сказал следователю:

— Тут к ней, к покойнице, вашескородие, еще один человечек хаживал, царство ей небесное…

— К покойнице или к живой?

— Никак нет, к живой… Шапкин…

— У него имеется ружье. И газеты читает… Следователь кратко записал на ходу: «Ш, руж.» У Громовых расположились почему-то в кухне. Хозяев не было, одна кухарка. Как только сели за кухонный артельный стол, Варвара сразу же заплакала.

— Не плачь, — успокоил ее следователь. — А лучше скажи, когда вчерашней ночью пришел домой Ибрагим-Оглы?

— А я, конешно, не приметила, когда… Я уж после грозы легла, уж небушко утихать стало… Его все не было.

— А когда вернулся Прохор Петрович?

— Не приметила. Только что они ночью кушали шибко много щей с кашей да баранины. Потом ушли к Илье.

Илья Сохатых давал показания сначала бодро, отставив правую ногу и легкомысленно заложив руку в карман.

— Ибрагим, по всей вероятности, прибыл к месту нахождения перед рассветом. Ночью мы с Прохором Петровичем заглядывали к нему, но обнаружения в ясной видимости не оказалось.

— Говорите проще. В чем Прохор Петрович был обут?

— В пимах-с, в валенках-с. Потом они вертоузили на гитаре, конечно.

— Не пришлось ли вам вчерашней ночью или сегодня утром мыть чьи-нибудь грязные сапоги?

— Нет-с… Как перед богом-с.

— Умеете ли вы стрелять из ружья?

— Оборони бог-с… Как огня боюсь… Когда Прохор Петрович производит выстрелы на охоте, я затыкаю уши. Например, вчера…

— Не приходилось ли вам стрелять когда-нибудь из собственного револьвера в цель? В лопату, например?

— Никак нет-с… Впрочем, обзирая прошлые события, да, стрелял-с…

— Принесите револьвер…

Прохор лежал в кровати. На голове компресс. Фельдшер удостоверил его болезнь.

— Давно ли хвораете? — присел следователь на стул.

— Давно… Поправился, а потом опять… Меня лечил городской врач.

— Знаю… — Следователь пыхнул дымом папироски, подъехал со стулом вплотную к Прохору и, пристально глядя в его глаза, со скрытой какой-то подковырочкой раздельно произнес:

— Л не убили ль вы вчера… — и задержался.

Прохор сорвал с головы компресс и порывисто вскочил:

— Что? Кого?.. Вы что хотите сказать?..

— Лежите, лежите… Вам волноваться вредно, — ласково проговорил следователь, мельком переглянулся с учителем и приставом и положил свою руку на дрожавшее колено Прохора. — Вы думали — я про Анфису Петровну? Что вы, Прохор Петрович, в уме ли вы? Я про охоту… Вчера, днем, с Ильей Сохатых… Убили что-нибудь в поле, или ружьецо у вас чистое?..

— Вряд ли чистое… Я стрелял, убил утку, но не нашел…

— Так-с, так-с… Убили, но не нашли… Урядник, подай сюда ружье Прохора Петровича.

Пристав дословно все записывал, его перо работало непослушно, вспотычку, кое-как.

Следователь привычной рукой охотника переломил в затворе ружье и рассматривал стволы на свет.

— Да, ружьецо доброе… Льеж… Стволы дамасские, один ствол чокборн… Копоть свежа, вчерашняя, тухлым яичком пахнет… А почему ж копоть в том и другом стволе? Ведь вы ж один раз стреляли?

— Один, впрочем два… Мне трудно припомнить теперь… Голова…

Следователь достал из-под кровати сапог с длинным голенищем:

— Почему чистые сапоги? Кто мыл?

— Сам… Впрочем… Да, да, сам.

— Вы переобулись в пимы после охоты или же после того, как вчерашней ночью вернулись из сада Анфисы Петровны? — старался следователь поймать его на слове.

— После охоты, конечно, — с испугом сказал Прохор. — Да, да, после охоты, — добавил он и приподнялся на локте. — А все-таки странно.

— Что странно?

— Вы сбиваете меня… Что за.., за.., наглость? — Он лег, закрыл глаза и положил широкую ладонь свою на лоб. Пальцы его руки вздрагивали, в спокойном на вид, но все же обиженном лице волнами ходила кровь: лицо и бледнело и краснело.

Вполне довольный своей игрой, следователь сглотнул слюни, как пьяница пред рюмкой водки, и ласково проговорил:

— А почему? Ведь вот почему я вас про сапоги спросил: на одной из гряд в саду

Анфисы Петровны восемь гвоздиков вот этих отпечаталось, что в каблуке. Не угодно ли взглянуть? — И следователь, постукивая по каблуку карандашом, поднес сапог к самому носу Прохора.

Тот открыл обозленные глаза, оттолкнул сапог и в лицо следователя крикнул:

— Убирайтесь к черту! Я не был там…

— Фельдшер! — крикнул и следователь. — Дайте ему успокоительного. А мы пока к хозяину заглянем. — Следователь чувствовал, что с «каблуками» немножечко переборщил, и на этот раз остался собою недоволен.

Петр Данилыч замахал на вошедших рукой, и злобно что-то замычал, пошевеливаясь на кровати всем грузным телом.

Удостоверились в его болезни, в возможной причине ее и вернулись в комнату Прохора. — Илья Сохатых терся тут же, ко всему прислушивался, двигал усиленно бровями, творил тайную молитву; в его руках маленький старинный револьвер.

Прохор демонстративно лежал теперь лицом к стене.

Следователь заговорил, глядя ему в затылок:

— Ну вот, Прохор Петрович, весь допросик и закончился. Пока, конечно… Пока. Вы спите, нет? Вот что я хотел спросить. Мне бы надо позаимствовать у вас дюжинки две пыжей. У вас, наверное, и картонные и войлочные есть? Или все вышли? Может быть, пыжи из бумаги делаете?

— Илья! Дай им пыжей две дюжины… — все так же лежа лицом к стене, приказал Прохор.

Следователь взглянул на две жестянки пыжей, услужливо предъявленных ему Ильей Сохатых, и то, что пыжи нашлись в запасах Прохора, следователю было тоже не совсем приятно.

— И еще знаете что? — привстал на цыпочки и опустился следователь. — Одолжите на денечек номерка два-три «Русского слова» почитать… Где у вас газеты? Не в этом шкапчике? — Он открыл стеклянный шкаф и вытащил ворох газет.

Прохор молчал. Следователь подошел к нему, сказал официально, сухо:

— Теперь потрудитесь повернуться к следователю лицом. Вот видите ли, — продолжал он, тыча в верхний лист газеты, — тут уголок оторван. Не можете ли сказать, куда делся уголок?

— Мало ли куда? Ну, мало ли куда… Я не припомню… — смущенно пролепетал Прохор; его глаза бегали по лицам присутствующих, как бы ища поддержки.

— Извините великодушно, — выступил Илья Сохатых, держа руки по швам. — Этим уголочком я попользовался, будучи «до ветру», когда шел.

— Вы это крепко помните? — строго спросил его следователь. — Ежели этот уголок оторвали вы, то я сейчас же прикажу вас арестовать!

Илья Сохатых отступил на шаг, лицо его вытянулось ужасом, он всплеснул руками я воскликнул:

— Господин следователь! Ради бога!.. За что же это?

— А вот за что… — Следователь вынул из портфеля прожженный в нескольких местах смятый кусок газеты и приложил его к оборванному газетному листу. — Вот за что. Этот кусок найден в комнате, где убита была Козырева, этим куском был запыжен выстрел убийцы.

— Господин следователь! — И обомлевший приказчик повалился суровому старику в ноги. — Ей-богу, я не отсюда вырвал, ей-богу!.. Я вырвал на масленице, в прошлом году еще… Я…

— Наврал? — И следователь приказал Илье подняться.

— Наврал, так точно… Наврал, наврал. Черт подтолкнул меня…

— Молодого хозяина выгородить хотел?

— Так точно. Да.

Следователь дружески подмигнул приказчику, откашлялся и плюнул за окно.

— Ну, до свиданья, Прохор Петрович, — пожал он руку Прохора. — Ого! А ручка-то горячая у вас. Поправляйтесь, поправляйтесь. Десятский! Останешься при больном. А вы, господин Громов, пожалуйста — никуда, посидите дома денечка три-четыре. Пожалуйста. — Он вложил в портфель номер газеты, угол которой был оторван, и двинулся к выходу. От дверей сказал сухо:

— А я вам, господин Громов, серьезнейшим образом рекомендую вспомнить об этом клочке бумаги, о пыже. О сапогах тоже. Почему именно вы, вы, а не кухарка, отмыли на сапогах грязь с огородных гряд?

— Газету мог оборвать и Ибрагим-Оглы, — вяло проговорил Прохор, следя взглядом за ползущей по стене мокрицей.

— Не спорю, не спорю, — быстро согласился следователь. — Папаша мог газету взять, мамаша могла взять, кухарка могла. Меня интересует в сущности не это, — следователь тоже взглянул на мокрицу, мокрица упала. — Мне интересно знать, кто вогнал из этого клочочка пыж в ружье, кто Анфису Козыреву убил? — пристукнул он два раза по портфелю кулаком. — Ну, да мы помаленьку разберемся. До свиданья, господин Громов.