Константин Бадигин - Кораблекрушение у острова Надежды Страница 66

По горнице распространился смачный запах. У многих потекли слюнки. Когда сели за стол, Никандр, по обычаю, принес первый кусок жареного мяса на оловянной тарелке приказчику Гурьеву.

Фома Мясной посмотрел на брата и отвел глаза. Никандр прислонился к печке, он не мог унять дрожь в руках и ногах.

А Степан Гурьев глянул на сидящего рядом с ним Дементия Денежкина. После долгой болезни он сел сегодня за стол первый раз и жадно смотрел на душистое жареное мясо.

— Бери, ешь. Если захочешь, еще принесут, — сказал Степан Гурьев, пододвигая тарелку другу. — Ешь больше, сколько можешь, тебе поправляться надо.

— Спасибо, Степан!

Дементий Денежкин вынул нож, разрезал мясо на мелкие куски и стал есть. Он проглатывал мясо не жуя, крепких зубов у него почти не осталось.

Никандр Мясной, увидев, что Степан отдал свое мясо, едва не вскрикнул. Он хотел было броситься и предупредить Денежкина, но остановился и махнул рукой. Прихрамывая, Никандр принес второй кусок Степану Гурьеву, еще один Митрию Зюзе…

Дементий Денежкин съел свое мясо и хотел тряпкой обтереть усы и бороду, но не успел.

— Ребяты, — сказал он, — плохо мне, — и повалился на бок.

Мореходы бросились к Денежкину. Он шевелил губами, желая еще что-то сказать.

— Умер, — произнес подошедший Фома. — Чем мучиться, как он, лучше смерть. Упокой, господи, его душу!

Фома слыл среди мореходов лекарем, и они прислушивались к его словам.

Степан Гурьев поцеловал своего друга и заплакал.

Мертвое тело положили на лавке головой к иконе, и Фома Мясной долго читал молитвы над усопшим.

В ту ночь мало кто спал. Мореходы прислушивались к завываниям ветра, разгулявшегося на море. Ветер с силой ударял в бревенчатые стены. Изба вздрагивала. Иногда он задувал в трубу, и тогда из печи вырывался дым и сноп искр.

Ночь показалась мореходам бесконечной. Каждый думал, что Дементия Денежкина наказал бог. Только за что?! Денежкин был хорошим товарищем и добрым человеком.

Десять дней бушевала пурга. Мореходы выходили из дома только по крайней нужде. Каждый раз приходилось отгребать снег от дверей. Морозный ветер обжигал дыхание, сбивал с ног, пронизывал сквозь теплые меховые одежды.

Во время пурги умер Никандр Мясной. Цинга поборола его ослабленное болезнями тело.

Перед смертью он окликнул брата:

— Умру скоро, ночью видение было… Плохо в пургу умирать. — Он прислушался к завываниям ветра за окном. — Дьяволы играют, плохо будет душе… Кабы тихо было, можно окно открыть, воздуху больше, — с тоской произнес он чуть слышно. — Слышь, Фома, завещаю тебе сто рублей по монастырям раздать, возьми те, что агличане дали. Многогрешен, пусть попы замаливают… Деток, жену не забудь, ежели что, прокляну на том свете страшным заклятьем, прокляну.

— Авось выдюжишь. Длинные ноги у зимы, ан и она кончается, — ответил Фома, — вместе еще промышлять будем. — Он сказал это только для успокоения брата.

На Никандра страшно было смотреть. Лицо серое, опухшее, зубы вывалились, десны и губы кровоточили, волосы почти все вылезли.

«Хорошо, что себя не видит», — подумал Фома.

Братья помолчали. Никандр дышал натужно, со свистом, высоко вздымая грудь. Новый порыв ветра потряс избу.

— Помолись, брат, — сказал Фома, — попроси господа смилостивиться.

— Никто мне не поможет. Я… — Никандр вздохнул и снова замолк, уставившись глазами в потолок. — Ветерок душистый веет, вокруг шиповник благоухает… — были его последние слова.

Через час он умер.

Пурга окончилась как-то сразу. Будто смерть Никандра Мясного успокоила буйные силы природы.

Однажды утром несколько человек вылезли через волоковое, чердачное окно наружу, чтобы отбросить снег от дверей избы, и удивились: небо было светлое, совсем не такое, как десять дней назад. На востоке у самого горизонта розовела неширокая полоса.

— Скоро выйдет солнце, ребята! — закричал Митрий Зюзя. — Зови всех… Солнце, солнце!

На высокий сугроб, наметенный пургой почти вровень с крышей, выползли все зимовщики, и здоровые и больные. Снег был твердый и не проваливался под ногами.

— Солнце, солнце! — повторяли радостно люди.

Для всех зимовщиков солнце было живым существом, великим богом, несущим освобождение и жизнь. Даже больные воспряли духом. Несмотря на сильный мороз, никто не уходил в избу. В полдень вспыхнула красная точка, из-за горизонта медленно выползла бесформенная оранжево-красная половина солнца.

Мореходы дружно закричали, кинули вверх шапки. Некоторые стали на колени и благодарили бога, а другие плакали.

Недолго пробыло солнце над горизонтом. Озарив красноватым светом снег, льды, избу и стоявшую у дома кучку будто сошедших с ума людей, солнце снова ушло за бескрайние льды.

— Раз солнца дождались, будем живы, — сказал Степан Гурьев, посмотрев на своих товарищей.

Так думали все зимовщики. Доброе божество солнце должно спасти от напастей и вылечить болезни. Многое они вынесли за долгую зиму.

Похудели, обросли волосами, перепачкались копотью.

Изменилось и все вокруг. У самого берега возникли мощные гряды наторошенного молодого льда высотой в десять саженей. За торосами чернела приливная трещина. От берега моря в глубь острова шли белые пологие холмы, словно огромные застывшие волны. Изба, заваленная со всех сторон снегом.

— Белым-бело, глазу остановиться не на чем, — сказал Ивашка Рябов. — Смотри-ка, и коча среди снега не сыщешь.

Лето было не за горами. Солнышко скоро растопит снег. Сильный ветер отнесет морские льды на север, и мореходы поднимут паруса на своем коче.

Глава тридцать вторая

НА НЕБЕ БОГ, НА ЗЕМЛЕ ЦАРЬ, А НА МОРЕ КОРМЩИК

На Афанасия Афонского[17] коч «Аника и Семен» был загружен и готов к плаванию. Из взятого на острове промысла погрузили только самое ценное: клыки моржей и шкуры песцов. Ворвань, шкуры моржей и медведей остались на складе. Для своего пропитания мореходы взяли сушеное и соленое мясо и рыбу. Хлеба не было, его давно съели, еще во время зимовки. Взяли немного дров, наготовленных из сухого плавника.

Море было чистое. Ни на востоке, ни на севере льдов мореходы не заметили.

Утром следующего дня на коче подняли якорь и с попутным ветром двинулись к далекому Двинскому устью. Вышли в море сорок один человек, девять мореходов погибли. Но и для сорока человек тесно на малом коче. Теплое жилье на корме вмещало двенадцать, на худой конец четырнадцать человек. Остальным приходилось ютиться под парусиной и спать вповалку на оленьих шкурах.

До Вайгача все шло отлично. Льды не встречались, ветер дул попутный, и коч, покинув стоянку у острова Надежды, на пятый день миновал остров Вайгач. Выйдя из Югорского Шара, коч шел по родному Студеному морю, и попутный ветер продолжал упрямо надувать паруса. Мореходы стали надеяться на благополучное возвращение и высчитывали день прихода в Холмогоры.

Но погода на море переменчива. На третий день счастье изменило мореходам. Подул свирепый северо-западный ветер. Коч «Аника и Семен» понесло назад и к югу, к опасным песчаным островам, нанесенным течением реки Печоры.

Ветер крепчал с каждым часом, волны делались все выше. Тяжелые брызги, брошенные ветром, хлестали по кораблю. Ночью набежавшей зыбью несколько раз заливало укрывшихся парусиной людей. Никто не спал, все с тревогой ждали утра. Паруса давно убрали, чтобы меньше сносило, мачты стояли голые. Люди непрерывно вычерпывали ведрами воду, скопившуюся на днище, и выливали ее за борт. Корабль швыряло в стороны, то подымало наверх, то стремительно бросало куда-то в пропасть.

В прежних плаваниях Степан Гурьев всегда проходил опасные места благополучно. А на этот раз дело повернулось иначе. Он долго советовался с пустозерцем Фомой Мясным, сорок лет прожившим на Печоре.

— Как кому повезет, — говорил Фома. — Другой раз, когда воды в реке много, течение отжимает корабли, и они благополучно проходят отмели. Но если ветер сильный и вперед хода нет… Уж тут, что и говорить, может прижать к островам.

— Ежели прижмет, тогда как? Нет ли здесь каких-нибудь способов для спасения?

— При таком ветре тяжко. Взводнем коч поломает и людей побьет. И в какое место прижмет? Здесь островов много… Однако на них долго не проживешь: ни воды, ни съестного, да и заливает в большую воду.

Фома Мясной говорил медленно, с остановками. Он выглядел больным, похудевшим. Прибавилось много седых волос.

Утром, едва рассвело, Степан Гурьев влез на скрипевшую переднюю мачту и долго смотрел на юг, стараясь увидеть гибельные острова. Когда солнце пробилось сквозь тучи и осветило бушующую поверхность моря, Степан увидел две желтые узкие полоски песка, разделенные проливом. Коч несло на восточный остров. У берега Степан разглядел белую пену прибоя и понял, что пришла пора действовать.