Георгий Гулиа - Фараон Эхнатон (без иллюстраций) Страница 66

Он был совсем небольшой. Точнее, большой отрок. Телосложением. Ростом. «… О, Кеми многострадальный! Те, которые опора тебе, сами нуждаются в крепкой опоре…» Нефертити видела его – своего зятя – во весь рост С головы до ног. От тонких ног до хрупких плеч…

– Нафтита, – прошептал он.

– Слушаю…

– Ты – великая царица.

Ей стало смешно.

– Откуда ты это взял, Семнех-ке-рэ?

Но ему было не до смеха. Он сказал:

– Несмотря ни на что, ты любишь его величество!

Нефертити сказала твердо, решительно:

– Мы должны его любить, Семнех-ке-рэ. Потому что все мы – дети Кеми и бога единого и мудрого Атона!

– Воистину, Нафтита!

Он поклонился ей. Церемонным поклоном. Каким кланяются только истинной и великой царице.

Просьба Джехутимеса

В поздний час, когда лавка Усерхета обычно пустует, неожиданно заявился… Как бы вы думали – кто? Сам Джехутимес. Начальник ваятелей. Любимец его величества. Зашел один. Без друзей. В этот очень поздний час.

Первейший закон лавочника: ничему не удивляться. Мало ли кому вздумается забрести к нему? В лавке – вкусная еда. Здесь – красивейшие девушки. Здесь каждого почитают. Здесь внимание, услужливость крайняя. Не важно, что сменилась в городе первая стража. Не важно, что звезды устало светят. Небесное вращение идет своим чередом. Земная жизнь – своим. Что же до Усерхета, – он может и вовсе не спать. Прикорнет на час – и отдохнул. Так он провел всю жизнь и достиг уважения. Некоторого богатства. Собственными трудами и стараниями. И голова у него – своя. Он всегда думает ею. Без посторонней помощи…

Лавочник встретил ваятеля радушно. То горбясь в поклоне, то выпрямляясь с улыбкой.

– Я работал целый день, – сказал Джехутимес. – Я работал, и глаза мои не видели ничего, кроме камня. Даже и не заметил, как ушли мои помощники.

– Разве они не простились с тобой?

– Возможно… Я ничего не слышал…

– Как это так? – Лавочник был изумлен. Как это человек может ничего не слышать и ничего не видеть, погруженный в работу? Разве так работают?

– Всякое бывает, Усерхет. Вот иду и думаю: зайду-ка в лавку, – может, найдется кусочек гуся у доброго хозяина?

Лавочник усадил Джехутимеса. В лавке было совсем пусто, если не считать некоего мужчину, доедавшего ужин. То был рослый, средних лет человек. На вид – крепыш. На вид – самый обвгкновенный крестьянин, который месит грязь на поле своем. Под палящими лучами. Обвязав голову льняным платком. И месит, и месит, и месит грязь…

Откуда этот усталый с дороги и не успевший помыться крестьянин?.. Джехутимес, признаться, рассчитывал, что нынче, в это позднее время, сумеет поговорить с Усерхетом с глазу на глаз.

Лавочник сообразил, в чем дело. Его профессия – явная и тайная – научила его читать в душах, догадываться о большом по незначительным признакам, увидеть то, что неведомо другим. И он поспешил с разъяснениями:

– Досточтимый Джехутимес, этот человек, поедающий мясо с превеликим удовольствием, – мой родственник. Он живет в хесепе Эмсух. У него там небольшой надел, земли. Зовут его Ипи.

– Ипи?

– Да, так же, как начальника царских покоев. Однако этот Ипи живет много хуже того Ипи.

– Наверное, Усерхет, наверное, – согласился ваятель.

– Да что я говорю?! Этот Ипи ест глину и песок. А того Ипи, царского, грязь не касается, даже золоченой обуви.

– Возможно, Усерхет, возможно.

– Да что я говорю, Джехутимес?! Этот Ипи спит на соломе, и блохи пьют из него кровь и зимой и ла том. А тот, царский Ипи не знает, что такое блоха – ездят ли на ней верхом или же охотятся за нею в камышах!

– Пожалуй, это так. Пожалуй.

– Да что я говорю, Джехутимес?! Этот Ипи привык слушать музыку своего живота. А тот Ипи услаждает слух свой только арфой, только флейтой, только пением голосистых певцов и певиц!

– Все может быть, Усерхет.

Лавочник не на шутку распалился. Он сжал кулаки. Жилы на шее его вздулись. Пот выступил от напряжения у него на лбу.

– Да что я говорю, Джехутимес?! Не только это! Ипи и вся его семья ест грязь и молотый камень, который стачивает зубы. А тот Ипи угощает свою семью дикой уткой, куропаткой и мясом домашней птицы.

Джехутимес молчал.

– Да что я говорю?! Смотри, сколько детей у этого Ипи! – И лавочник начал счет: – Уа, сон, хемет, афт, туа, сас, сехеф…

– Сесенну, – подсказал крестьянин.

– Да! Сесенну!.. Восемь, восемь, восемь! Восемь ртов. Восемь желудков. И все хотят есть. Хотят хлеба. И мяса. И жира. – Усерхет обратился к крестьянину: – Ипи, поклонись этому великому господину, который ежедневно видит царя, как ты меня сейчас.

Ипи встал, сделал шаг вперед и чуть было не расшиб в поклоне лоб.

– Великий господин, – сказал он, – все, что говорил Усерхет, – истинная правда. Пять десятилетий я живу на свете. Конечно, это удивительно, что я живу. О чем это говорит? О том, что живу. А еще? О том, что человек – существо препротивное, Он может жить. Он создан только для этого. Набей желудок любым дерьмом – и ты будешь существовать. Мы собираем целый день травы. Всей семьей. Мы собираем крапиву. Мы собираем траву миу и траву уму. Мы собираем даже уад-уад, от которой дохнут мухи.

– Что это за травы? – спросил ваятель. – Я не слыхал о них ни плохого, ни хорошего.

Крестьянин пояснил:

– Это так называем мы, неграмотные люди. Они растут на болотах. Наш просвещенный хаке-хесеп смеется, когда слышит эти слова. Он прибыл к нам из Мен-Нофера. Этот город славится своей ученостью испокон веку. И наших трав не разбирает… Но я совсем не о том, господин великий. Если бы твоя милость снизошла на нас и ты бы выхлопотал для меня пол-аруры земли. Рядом с моим полем есть такой свободный участок. И мы с семьей кое-как прожили бы свой век. Не умерли бы с голоду.

Лавочник сказал:

– Теперь ты слышал все сам, Джехутимес.

Ваятель присел на скамью. Он и в самом деле был очень утомлен. А тут еще этот крестьянин, расстроивший вконец своим рассказом. О, бог милосердный, какая нищета в этом великом государстве, где чудесные города подымаются в мгновение ока на голом месте!

– Как называется твоя деревня, Ипи?

– Моя? Там, где я живу с семьей?

– Да. Твоя.

– Она называется, господин великий, просто: Лягушечий Помет.

– Как?

– Господин великий, Лягушечий Помет!

Ваятель недоверчиво взглянул на лавочника. Но тот кивнул:

– Да, Джехутимес, так и называется эта деревня, потому что достойна только этого имени. А как еще называть деревню, где жители ее, подобно кротам, живут в земле и гложут землю? Сухую и твердую.

– А ты видел, Ипи, лягушечий помет?

– Нет, господин великий.

– Он что – зеленоватый?

– Не могу знать.

– А может, коричневый? Наподобие земли.

– Не знаю. Чего не знаю, того не знаю! Но какое это имеет значение, господин великий?

– Ровно никакого! Мне никогда не приходил в голову лягушечий помет.

Крестьянин уселся на свое место, обсосал свои пальцы, испачканные жиром.

– Ипи, – сказал Джехутимес, – я могу изваять тебя. В камне или гипсе. Могу подарить тебе глыбу базальта. Но я не могу передать тебе ни клочка земли.

– А попросить? – с надеждой спросил крестьянин.

– Кого попросить?

– Все равно кого: его величество – жизнь, здоровье, сила! Носителя опахала справа от царя, начальника всех земель. Да мало ли кого? Милости – для меня. Только и всего.

– Ипи, вся ли твоя деревня голодает?

– Почти вся, господин великий!

– Им земля не нужна, твоим соседям?

– Наверное, нужна.

– Допустим, ты получишь, а – они?

Крестьянин задумался. Вернее, не мог уразуметь, при чем – он и при чем – они? Но вдруг смекнул:

– Господин великий, дни моей жизни исчисляются днями, а их – месяцами. Вот и заключи отсюда: кто в самом бедственном положении в деревне Лягушечий Помет?

– Ты! – крикнул лавочник. – Ты! Я знаю все. Я знаю все!

– Наверное, так, – пробормотал удрученный ваятель. – Наверное, так…

Крестьянин бросился на колени перед Джехутимесом. Ваятель попытался поставить его на ноги, но тщетно. Этот костлявый крестьянин оказался очень тяжелым. К тому же сопротивлялся этому.

– Господин великий, – продолжал Ипи, чуть не плача, – скажи мне, ответь мне на мой один вопрос: почему мы, пашущие, возделывающие злаки, вскармливающие скот и посылающие наших детей умирать в далеких походах, должны дохнуть с голоду? Почему нет у нас земли, когда мы без нее не можем? Это все равно что жреца оставить без жертвенника, сапожника – без молотка, рыболова – без сетей.

– У вас должна быть земля, – сказал ваятель. – Это я могу обойтись без земли.

– Это правда! Это правда! – воскликнул крестьянин. – Наш фараон – жизнь, здоровье, сила! – говорил то же самое. Правда, давно говорил. Но мы не видим земли! Где она?

– Я завтра же навещу его светлость Туту, – пообещал Джехутимес. – Я скажу ему: вот крестьянин Ини, у него нет земли…

– Есть, но очень мало, – поправил его дотошный Ипи.