Игорь Ефимов - Невеста императора Страница 66

Убийца притаился под брюхом одного из коней.

Он дождался, когда Атаулф подошел вплотную, и тогда нанес удар снизу.

Никто не успел стать между ними.

Телохранители даже не сразу поняли, почему их король схватился за живот и уперся лбом в конский круп.

Только когда убийца вылез из своей засады и попытался улизнуть в суматохе, его схватили и повалили на землю. Но было уже поздно. В бессильной ярости телохранители тут же изрубили нападавшего, вместо того чтобы допросить и пыткой вырвать имена подославших его.

Раненого Атаулфа отнесли наверх и положили на кровать рядом со мной. Я вспомнила, что мы уже лежали так, рядом, перепачканные его кровью, — под Равенной, пять лет назад.

Королевский врач хлопотал с бинтами и мазями, пытаясь унять кровотечение.

Но я сердцем знала, что надежды нет.

«Погибни день, в который сказано было „зачался человек!“ День тот да будет тьмою… И да не воссияет над ним свет! Ночь та, — да обладает ею мрак, да не сочтется она в днях года, да не войдет в число месяцев!.. Да померкнут звезды рассвета ее: пусть ждет она света, и он не приходит, и да не увидит она ресниц денницы…»

Атаулф пытался что-то сказать мне, но стоны рвали его слова на части. Я слышала только: «Брат… брат спасет… не бойся… сохранит…»

Мне было горько, что в последние минуты жизни он — такой гордый — был так унижен болью. Я держала его лицо в своих ладонях, заслоняла его от приближенных, толпившихся вокруг. Один из них, по имени Валия, оторвал меня, склонился над умирающим и прокричал:

— Наследник!.. назови наследника!..

Но мой несчастный муж мог только прохрипеть что-то невнятное. Глаза его потухли и закатились. Душа воина так много раз чувствовала близкое дыхание смерти, что была готова. Она рассталась с телом легко, не дожидаясь последних ударов сердца.

Я не запомнила похорон, не запомнила отпевания в церкви, не запомнила выборов нового короля. Помню только ночь, когда одноглазый Галиндо прокрался в мою спальню и уговаривал немедленно бежать. Он что-то говорил о смуте в войске, о заговорщиках, о борьбе за королевский титул, о кознях Синегерика. Но я была в каком-то чаду. Мне казалось, что я все знаю лучше и раньше него. Какая разница, как зовут врагов Атаулфа и его брата, сколько их, что они замышляют? Важно лишь то, что должно исполниться пророчество Даниила и от этой судьбы нам не уйти. «Дочь южного царя не удержит силы в руках своих, не устоит и род ее, но преданы будут как она, так и сопровождавшие ее и рожденный ею и помогавшие ей в те времена».

И когда утром они ворвались в мою спальню, когда выбросили полуголую из постели и за волосы поволокли по лестнице, я испытала чуть ли не облегчение. Наконец-то боль телесная слилась с мукой сердечной и даже пересилила ее.

До сих пор в ночных кошмарах вскипает перед моим умственным взором обезумевшая уличная толпа.

Я слышу свист бичей, вижу епископа Сигезариуса — он прикрывает голову от летящих камней.

У Галиндо руки связаны за спиной, он бредет, опустив лицо, почерневшее от кровоподтеков.

Седые космы Эльпидии то исчезают, то снова мелькают впереди.

Вереница пленников тянется вдоль домов, время от времени к ней добавляют новых. Мы не знаем, куда нас гонят, не знаем — зачем. Наверное, на казнь. Босые ступни истерзаны острыми камнями, кровь на щеках быстро запекается под солнцем. А в воспаленном мозгу плывут и плывут вечные слова:

«Доколе же Ты не оставишь, доколе не отойдешь от меня, доколе не дашь мне проглотить слюну мою?.. Что сделал я Тебе, страж человеков?.. Зачем Ты поставил меня противником Себе? Вот, я лягу в прахе; завтра поищешь меня, и меня нет. Кто в вихре разит меня и умножает безвинно мои раны?.. Не дает мне перевести духа, но пресыщает меня горестями… Возгнушаются мною одежды мои… Взгляни на бедствие мое; Ты гонишься за мною, как лев, и снова нападаешь на меня… Он князей лишает достоинства, и низвергает храбрых, покрывает стыдом знаменитых, и силу могучих ослабляет.

Дыхание мое ослабело, дни мои угасают, гробы предо мною».

(Галла Пласидия умолкает)

Когда известие о гибели короля визиготов и о последовавшем мятеже достигло Константинополя, двор пришел в большое волнение. Патриарх Аттикус служил в храме молебны о спасении Галлы Пласидии, но многие считали ее погибшей. Юный император Феодосий Второй вряд ли мог помнить свою тетку — она покинула Константинополь, когда он был пятилетним ребенком. Но в памяти его старшей сестры, Пульхерии, образ знаменитой Галлы сохранился очень ярко и был даже окружен ореолом восхищения, которое она не всегда умела объяснить.

Возможно, чувство особой близости вырастало из сходства их судеб: обе рано осиротели, обе росли в Константинопольском дворце, среди вечных интриг и скрытой борьбы, обе с детства чувствовали в жилах тяжелую кровь императорского рода, обе рано выучились верить только себе, полагаться только на себя. Сомнения, страхи, трепетные колебания чувств, отзывчивость, доверчивость — казалось, все эти девические черты были отброшены и выжжены Пульхерией очень рано. Когда я впервые встретился с ней, она выглядела совсем ребенком, но уже тогда ее слова падали бесповоротно, как молот на орех.

Рассказывали, что ее мать, императрица Эвдоксия, всегда несла вокруг себя невидимое облако бушующих страстей, через которое трудно было пробиться к ней. Пульхерия же, наоборот, несла облако холода, в котором никакая страсть не могла выжить. Только воля.

А встреча наша произошла так. В тот день она собрала в Порфировом зале полдюжины молодых придворных. Нам не было сказано, для чего нас зовут, но у всех сосало под сердцем, как перед трудным экзаменом. Пульхерия сидела в простом дубовом кресле. Два евнуха стояли по бокам, опустив глаза и старательно подняв уши, словно им было поручено запомнить каждое слово и передать его правящему опекуну Анфемию.

— Наш юный император Феодосий Второй, да продлит Господь его дни, через несколько лет взойдет на трон, — сказала Пульхерия. — Я вовсе не хочу, чтобы все эти годы он провел над свитками, погружаясь в пучину полезных и бесполезных знаний. Но в то же время невозможно допустить, чтобы правитель не знал того, что знает каждый из его подданных. Поэтому я прошу вас помочь мне. Пусть каждый расскажет, чему он учился в риторской школе. Потом мои писцы сведут ваши рассказы воедино. Имена ученых, философов, поэтов, повторяющиеся из рассказа в рассказ, и составят список того, что следует знать образованному молодому человеку в наши дни.

Услышав такое задание, мы кинулись наперегонки вываливать перед юной принцессой книжную добычу, застрявшую в сетях нашей памяти. Если бы нам дали волю, наши излияния растянулись бы на несколько дней. Но Пульхерия была начеку и строго осаживала нас, как возница квадриги осаживает четверку своих коней, готовых проскочить трудный поворот.

— История?.. Труды Геродота, Фукидида, Ксенофонта, Плутарха?.. А из римских?.. Ливий, Светоний, Тацит… Кто из новейших? Евсевий Кесарийский, Аммиан Марцеллин?..

…Нет, не нужно пересказывать содержание их книг. Я верю, что вы помните все глубоко и в деталях. Сегодня моя цель — только составление списка. Поэты и философы — это понятно. Но знакомили ли вас с астрономией, математикой, медициной?.. Музыка, военное дело?.. А как обстоит дело со Священным Писанием? Жития святых великомучеников? Включают сегодняшние риторы это в программу или вам приходится брать уроки у священника?..

Если слова говорившего казались Пульхерии особенно важными, она жестом просила его замедлиться, чтобы скорописец успел внести их в свиток. Но если мы опять срывались на тщеславные излияния, она поднимала к груди сжатые кулачки, словно натягивала вожжи.

Наша беседа продлилась часа два. Мы уже шли к дверям, когда принцесса окликнула меня и попросила остаться.

— Маркус Паулинус?.. Скажите, знаменитый Меропий Паулинус, епископ в Ноле, — не родственник вам?

— Он мой двоюродный дядя.

— Мне понравилось, что вы можете цитировать Священное Писание и на латыни, и на греческом. Но я бы хотела сейчас задать вам неожиданный вопрос. Совсем про другое. Умеете ли вы плавать?

— Поместье моего отца в Македонии стоит на берегу озера Охрид. В спокойную погоду я переплывал его без труда.

— Наши покойные родители страдали водобоязнью. Мне бы очень не хотелось, чтобы брат Феодосий унаследовал это свойство. Могли бы вы научить его хотя бы плыть рядом с лодкой?

— Моего младшего брата Альбия я выучил плавать за один день.

— А как насчет воинских упражнений? Езда верхом, метание копья и диска, бег в доспехах, борьба?

Не знаю, что тут на меня нашло. Гонг, висевший в углу, мог бы послужить метательным диском, но Порфировый зал был слишком мал — его невозможно было превратить в палестру или в гимнасий. И тогда я просто перевернулся вниз головой и прошелся перед августой на руках. Потом застыл в стойке на пальцах одной руки, как цирковой гимнаст.