Исаак Гольдберг - День разгорается Страница 67

Матвей поднялся с места и вышел из-за стола. Стоя посреди кухни, он взволнованно сказал:

— Мы все должны мочь... Все. Это революция, Елена. Дело большое. И зы здесь, на этом деле, необходимее, чем где-нибудь в другом месте. Вы теперь опытный «техник»... А потом, ведь мы идем к победе и нам, может быть, не понадобится больше несовершенные подпольные типографии... И еще... Я ведь тоже, Елена, очень привык к... нашей совместной... работе... Очень привык...

Матвей отвернулся и закашлялся. Покашливая он пошел в соседнюю комнату. Елена осталась стоять возле стола. Руки ее медленно упали вниз.

Пристава Мишина Павел видел несколько раз и навсегда запомнил его лицо, его фигуру, его походку. Поэтому он сразу узнал в шедшем по другой стороне человеке в штатском, пристава третьей части. Узнав, Павел приостановился и внимательно оглядел его. Мишин заметил, что какой-то молодой человек пристально изучает его, оглянулся несколько раз и ускорил шаги.

«Трусишь?!» — злобно подумал Павел и его охватило желание догнать пристава, ударить его, сшибить с ног. — «У, гадина!»

В кармане у Павла был браунинг с полной обоймой патронов. Браунинг слегка оттягивал карман и напоминал о себе. На мгновенье рука Павла потянулась в карман. Но он превозмог свое желание и только сцепил до боли пальцы.

Пристав еще раз оглянулся и завернул за угол.

У Павла снова сжались и разжались пальцы и он глубоко вздохнул в себя морозный воздух. Конечно, он понимает, что на такие штуки итти нельзя. Чорт знает, какой шум подымут Старик и другие комитетчики, если узнают о его намерении. Они ведь против этого самого индивидуального террора. А по его вот взять бы да перещелкать одного за другим Мишина этого самого, полицеймейстера, генерала Синицына, жандармского ротмистра. Убрать их к чортовой матери, чтоб не болтались на пути революции. Борьба — так борьба! Нечего миндальничать да подсмеиваться над эсерами. Все-таки, хоть они и путанники в теории и чистейшие идеалисты, а поступают порою умно. Честное слово!.. Павел взглянул туда, где за углом скрылся пристав, и что-то замышляет. Неужели нельзя предотвратить его замыслы? Неужели дожидаться пока он чего-нибудь натворит, и уж тогда, когда будет поздно, заняться им?! Ерунда!..

Расстроенный и недовольный ни собой, ни товарищами, никем на свете, Павел весь остаток дня брюзжал и нервничал. Галя озабоченно спросила его:

— Ты нездоров?

— Здоров, успокойся, — неласково ответил он. — Больше, чем следует даже здоров...

— Не понимаю, Павел.

— И не нужно понимать. Одним словом, здоров я, но устал и хочу отдохнуть.

Они больше ни о чем уже в этот вечер не говорили. А утром, когда Галя проснулась, брата уже не было в комнате.

Павел же отправился по неотложным делам и в хлопотах, в возбужденной сутолоке забыл о вчерашнем. Хлопот и сутолоки было много. Слухи о возможном прибытии в город какой-то особой воинской части, которая призвана навести порядок, подтверждались. Боевые дружины упражнялись в стрельбе, рабочие железнодорожники, электрической станции, ряда заводиков получили оружие и учились обращаться с ним. Были намечены сборные пункты, все вооруженные товарищи были по-новому разбиты на отряды и каждый отряд знал заранее свое место и свои обязанности.

Сначала все шло хорошо. Павла захватила эта боевая атмосфера, эти возбуждающие хлопоты, но он потускнел и нахмурился, когда выяснилось, что во главе отрядов были поставлены другие, а он, Павел, попал под начальство рябого печатника Трофимова. Обида захлестнула Павла, но он постарался не подать и виду, что недоволен. Это стоило ему многих усилий, потому что не умел он скрывать своих чувств и привык всегда действовать сгоряча, по первому побуждению. Но как ни скрывал он свое недовольство, товарищи все-таки подглядели, что он обижен. И Потапов, прямой и грубоватый, поймал его в углу и, рокоча своим густым басом, без всяких подходов спросил:

— Обижаешься? Брось, не дело, брат, обижаться!.. Трофимов парень с головой и его любят рабочие. За ним ребята пойдут куда угодно. Да еще как пойдут! играючи!.. Ты это возьми в толк!

— Откуда ты взял, товарищ Потапов, что я обижен? — попробовал возражать Павел. — Ничего подобного!

— По глазам вижу, — усмехнулся Потапов. — Глаза у тебя злые и в сторону глядят. Ну и говорю: брось!.. Ты как думаешь: революция для тебя, или ты для революции? А?

Павел промолчал и поджал губы.

— Вот ты молчишь и сердишься, а стоит ли? Ты посмотри, дни-то какие, дела-то какие! Чорт ее дери, какие дела шикарные!.. На самом кончике стоим: бабахнем и закачается!.. Не кисни, Павел, ей богу, не кисни!..

Потапов рокотал с суровым добродушием. В его голосе, в его словах, в его светлом взгляде звучала и светилась убежденная радость. Действительно, этому дни и дела были по душе, возбуждали его, давали ему настоящую жизнь.

— Бабахнем! — повторил он и потряс крепким кулаком.

На мгновенье Павлу стало завидно: вот человек, который не мудрствует, не копается в своих переживаниях, а, главное, идет прямой дорогой. У него, наверное, никогда не бывает никаких сомнений и он без всяких колебаний впитывает в себя все, что исходит от комитета и от комитетчиков.

«Да, но, — внутренне возражал Павы, — он все берет без всякой критики. Критически-мыслящей личностью его никак не назовешь!»

И, побуждаемый каким-то не совсем осознанным чувством, он с вызовом и глумливо неожиданно спросил:

— А что бы ты, товарищ Потапов, сказал, если б организовать парочку террористических актов или эксов?

Потапов наклонил голову, как бы внимательнее воспринимая вопрос Павла, и медленно ответил:

— Сказал бы: глупо и ерундистика! Вот и все!..

— Мало же! — пробормотал Павел.

— Больше и не надо!..

Успокоенный бесславной кончиной недолго прожившей газетки «За родину и царя», Пал Палыч однажды утром был до крайности поражен, когда ему на стол вместе с разными бумагами положили не большой лист, на котором был непривычный заголовок — «Знамя» — рабочая газета № 1.

— Да-а... — процедил сквозь зубы Пал Палыч и схватил вновь родившуюся газету жадно и нетерпеливо. Он ждал чего-нибудь в этом роде, но тем не менее был неприятно удивлен. — Да-а... — повторил он. — Посмотрим.

— Не плохо сделан номер! — заметил лохматый секретарь редакции. — Люди там не без головы.

Газета была боевая, задорная. В ней был даже острый и злой маленький фельетон. Как раз этот фельетон и задел особенно Пал Палыча.

— Плоско и неостроумно! — проворчал он, читая, как фельетонист насмехался над обывателями, над трусами и теми, кто считал себя осмотрительными и осторожными. — Я думал, что они остроумнее и находчивей.

Секретарь редакции неопределенно фыркнул. Нельзя было понять, смеется ли он, или соглашается с редактором. Пал Палыч отбросил от себя газету и с деланной бодростью предсказал:

— Продержатся недолго. Сядут!

Газета для многих появилась неожиданно. Потому что только немногие знали, что мысль о ней обсуждалась и разрабатывалась в комитете уже давно. Уже давно листовки и прокламации, выпускаемые подпольной типографией, не удовлетворяли организацию: надо было говорить больше, надо было выбрасывать в массы побольше литературы, надо было, наконец, быстро и полно отказываться на всякие явления, на всякие события. Это можно было сделать только через собственную газету. И Сергей Иванович присматривался к товарищам и выискивал таких, кто мог бы заняться газетной работой. И когда оказалось, что газета без своих собственных сотрудников не останется, со всем другим справились легко. Справились безболезненно и скоро и с типографией. По-просту пришли в губернскую типографию и заняли ее под работу над газетой. Этому никто не препятствовал, а рабочие губернской типографии весело обещались выпускать свою газету в срок и хорошо:

— Свою ведь будем набирать и печатать! Не подкачаем!

Самсонов, узнав о готовящемся выпуске рабочей газеты, такой, где можно будет помещать самый настоящий материал, возликовал:

— Вот здорово! Теперь пусть «Вести» утрутся! Мы им покажем! — И сразу почувствовал себя выросшим на целую голову: как же, ведь он приходит в свою газету уж с некоторым опытом!

Когда мальчишки-газетчики, привыкшие за время войны оглашать улицы города хлесткими и зазывными названиями последних известий, рассыпались со свежеотпечатанным номером «Знамени», газету у них стали рвать на-расхват. Уже к полудню весь тираж газеты разошелся. И на следующий день газету пришлось выпустить в большем количестве экземпляров.

— Идет дело! — весело смеялись в комитете. — Этак можно даже капиталы нажить!..

Конечно, комитетчики шутили о капиталах. Но успех газеты радовал. Хотя очень скоро в комитете решили, что надо распространять «Знамя» преимущественно среди рабочих, и тогда в общую розницу газету стали выпускать в ограниченном количестве.